Полегчало.
После этого случая я невольно стала присматриваться к Итасэ. Не к лицу, разумеется, после индивидуальных занятий оно и так впечаталось в мою память, как фотография. Но вот манеры и мысли… Вроде бы ничего особенного, однако что-то напрягало.
И на одиннадцатый день я наконец осознала, что именно.
На одиннадцатый… великий мастер-детектив, да.
Во-первых, Итасэ слишком походил на мастера Ригуми. Но не как отражение, а как идеализированный вариант. Думаю, почти каждая девушка хоть раз в жизни пыталась изобразить угрожающий взгляд перед зеркалом — ну, или соблазнительный. И если результат в воображении всегда был впечатляющим, то в реальности, мягко говоря, разочаровывал. Лично я зареклась строить из себя кого-то, когда вместо пылкой штучки увидела в затемнённом оконном стекле жертву генетических расстройств с приоткрытым ртом. Итасэ выгибал брови, хмурился и поджимал губы точно так же, как Ригуми; но если мастер иногда выглядел забавно, то каждое проявление эмоций у подмастерья было исключительно выразительным. От ледяных взглядов действительно бросало в дрожь, презрительная усмешка заставляла меня почувствовать себя ничтожеством. Касалось это и других привычек. Ригуми утром, после пробуждения, потягивался демонстративно и одновременно неловко, как человек, который когда-то сильно стеснялся своего тела и не до конца поборол комплексы; Итасэ точно так же закидывал одну руку за другую над головой, но им хотелось любоваться.
Во-вторых, мысленный голос у него оказался точь-в-точь как у Ригуми, только более мелодичный.
В-третьих, Итасэ не выносил прикосновений. Причём сам он с удовольствием раздавал подзатыльники и тычки, то есть дело было не в самом физическом контакте, а в том, кто являлся инициатором. Я интуитивно чувствовала связь с первыми двумя странностями, но описать её словами не могла.
— Что-то не так, Трикси?
Лао, как обычно, подкрался незамеченным. Похоже, его это развлекало… хотя сложно сказать, что его не развлекало.
На ночлег мы сегодня остановились на широкой террасе прямо над угольно-чёрной долиной. Небо уже потемнело; у нас над головами мерцали звёзды, голубоватые и розоватые, и неспешно струились потоки сияющей космической пыли; дальний же, северный край полыхал от вспышек молний. Там бушевала гроза, но Ригуми сказал, что беспокоиться не о чем: так близко к побережью губительные тучи не подходили.
На юге высились горы — зубчатая гребёнка вершин, почти отвесные склоны. Там, за последним рубежом, плескался океан, и ветер доносил сквозь ночную тьму слабый запах соли и свежести.
— Всё в порядке, — вздохнула я и уткнулась лицом в колени. Лао сел рядом и положил руку на плечо — невесомое прикосновение, от которого разом стало очень спокойно. — Как думаешь, Ран странный?
Лао фыркнул:
— Если ты назовёшь мне кого-нибудь не странного, я отвечу. А пока даже не знаю, что сказать.
Я скосила взгляд туда, где террасой ниже горел костёр. Звуки лагеря доносились приглушённо — особенность чёрной долины внизу, которая поглощала всякий шум и свет.
В голову пришла неожиданная мысль.
— А Ран случайно не сын мастера Ригуми?
От Лао внезапно нахлынула волна печали, приглушённой и изысканной. Я попыталась считать образы — и не смогла, словно в руках у меня распадалось холодным пеплом письмо с каким-то болезненным секретом, брошенное в камин; отдельные слова ещё можно различить, но смысл покрыт мраком.
— Нет, Трикси. Сын Ригуми Шаа был убит тридцать лет назад. И та, что дала рождение этому ребёнку, тоже.
Меня аж подбросило.
— Ничего себе! — откликнулась я горячо, но быстро спохватилась и понизила голос, машинально оборачивая нас непроницаемым эмпатическим куполом. — А как это случилось?
— Не знаю, — мягко улыбнулся Лао и снова погладил меня по голове. — Слышал только, что Ригуми Шаа тогда удалился из Лагона и жил где-то в горах близ побережья. Наверняка свободные искали его…
— И нашли, — мрачно закончила я. — А куда вообще деваются маги после Лагона? Понятно, что здесь учатся и двадцать, и тридцать, и сорок лет. Но у одного Ригуми Шаа больше семисот учеников.
— У него одна из самых больших мастерских, — ответил Лао задумчиво. — У Таппы, например, и ста не наберётся. Каждый год из Лагона уходит несколько десятков человек, приходит больше. Кто-то погибает. Те, кто считает своё обучение оконченным, отправляются изучать мир. Затем каждый живёт как знает. Говорят, что многих учеников отсылают к людям — тайно, разумеется. Но мне это не интересно.
В его мыслях промелькнул знакомый образ — политика, и тут же повеяло искренней неприязнью.
Что ж, видимо, я всё-таки нашла то, что не развлекает Лао.
Сомнительное достижение, конечно.
— А как ты думаешь… — начала было я и тут же забыла, что хотела сказать, потому что Лао меня обнял, пристроив голову на плече.
— Т-с-с, — произнёс он тихо и засмеялся. — Тейт смотрит на тебя и на меня. Как ты думаешь, Трикси, насколько долго он выдержит и когда поднимется к нам?
— Как только придумает подходящий предлог, — вздохнула я. Тоже хотелось улыбаться; почему-то в груди появилось очень приятное ощущение, не то тепло, не то щекотка. — То есть почти сразу.
Разумеется, я оказалась права.
За что ещё следовало поставить Ригуми памятник при жизни, так это за то, что он не поднимал нас рано утром, а позволял выспаться. Впрочем, рыжий всё равно подскакивал ни свет ни заря, выдёргивал из постели Лао с Айкой, и вся троица бодро учёсывала выше по скале, тренироваться. Сквозь защитные барьеры они просачивались, как дурно воспитанные призраки. Итасэ, на чьих хрупких и нервных плечах лежали заботы об обустройстве лагеря, скрежетал зубами, но поделать ничего не мог.
Вторым, как ни странно, поднимался Маронг, прятался в каком-нибудь уединённом местечке, за деревом или за камнем, и там подолгу сидел в странной позе, уставившись в одну точку и напряжённо сопя. Это у него называлось медитацией. Возвращался он к завтраку, взмокший и страшно довольный. Вообще вдали от Лагона Маронг немного ожил, и, хотя по-прежнему скупо отвечал на вопросы и сам первым не заговаривал, стал иногда улыбаться. Ригуми чередовал вечера, занимаясь по очереди то со мной, то с ним. Я никогда не лезла подглядывать, пусть и сгорала от любопытства.
Затем просыпался Итасэ, вершил в одиночестве гигиенические процедуры и шёл готовить завтрак, транслируя на весь лагерь убийственное недовольство. Дивный мысленный фон гарантированно будил нас Лиорой, а пока мы умывались или сушили волосы, наконец поднимался Кагечи Ро — глубоко несчастный и хронически сонный до полудня…
Точнее сказать, так продолжалось одиннадцать дней, потому что на двенадцатый Ригуми Шаа безжалостно растолкал нас до рассвета и заставил совершить марш-бросок, которому позавидовала бы и Аринга. Мы бежали, и бежала прозрачная дорожка у нас под ногами — долго, в напряжённом темпе. Небо, поначалу чернильно-чёрное, начало сереть и синеть. Силуэт гор приближался, становясь графически чётким на фоне востока.
У мастера было потрясающее чувство времени.
На перевал мы поднялись ровно за минуту до того, как огненная корона солнца показалась над бесконечным океаном.
Над водой стелился молочно-лиловый туман; волны перекатывались под ним, с огромной высоты скорее похожие на дрожь предвкушения. Терпеливо и безмолвно ждал рассвета изрезанный лагунами берег — тёмно-зелёный, с рыжей кромкой песка. Когда солнце вынырнуло из океана и ткнулось макушкой в раскалённое добела небо, то по воде выстрелила золотистая дорожка.
— Сейчас, — тихо произнёс Ригуми Шаа.
И, словно откликаясь на его слова, под самой поверхностью океана показались вдруг тени, вытянутые округлые пятна. Они перемещались очень быстро — от горизонта к берегу, наискосок, целеустремлённо и легко. Водная гладь напряглась — и вверх выстрелили фонтаны, отсюда кажущиеся крошечными, но вблизи, наверное, огромные. Солнце бледным золотом дробилось в них и стекало в океан.
Одна из теней напряглась — и вынырнула, на несколько мгновений целиком очутившись в воздухе. Гладкое иссиня-чёрное тело, сдвоенные плавники, гибкий хвост…
…неужели киты?
Они давно уже скрылись в прозрачных водах, когда до слуха донеслась тягучая, пронзительная песня, похожая на звук огромной небесной трубы. В груди у меня что-то ёкнуло.
— Кто это? — хрипло спросила я. Голос отказывал.
— Глубинное диво, сойнар, — улыбнулся Ригуми. — Он отрицает любую магию, ибо сам является ею… Говорят, что сойнары — айры древности. Но я думаю, что у них есть души.
— Мне тоже так кажется, — тихо ответила я.
"…морские драконы", — пронеслась полуоформленная мысль-образ, такая рассеянная, прозрачная, незаметная, что сначала я даже приняла её за свою. И только потом осознала, кому она принадлежит.
Лао.
А ещё — образ был безусловно узнаваемым, но сами слова прозвучали на незнакомом языке, и ощущалось в них тайная печаль… Или показалось? Телепатия — штука субъективная, слишком многое зависит от исходных данных. Мизантропы видят в чужих головах только подтверждение того, что все люди отвратительны, а вот дядя Эрнан, несмотря на всю его жёсткость, всегда находил в бездне чужого сознания то, что он называл "точкой сочувствия" — деталь, от которой можно оттолкнуться и, поняв, принять.
Словно откликаясь на моё внимание, Лао повернул голову и вопросительно приподнял брови. Я рефлекторно улыбнулась в ответ и пригладила волосы.
Тейт заметил наши переглядывания и нахмурился.
— Мастер Ригуми, а тут ведь никого опасного нет рядом, м-м?
— Шаа-кан, — мягко поправил мастер. — Опасности остались по ту сторону гор. Но всё же лучше не забывать об осторожности.
— Ага, — откликнулся Тейт и скосил глаза на Шекки, размышляя, не оседлать ли химеру и не кинуться вниз, к манящему берегу. — А куда мы спустимся?
— Полагаю, лучше выбрать небольшую лагуну, — сощурился Ригуми. — Например, ту, — и полоска берега внизу полыхнула золотистым светом.