А рядом росло огромное, мощное дерево, почему-то ярко-синее и покрытое мелкой чешуёй.
— Рано ещё, — вкрадчиво прошелестело оно и хищно клацнуло белыми колючками. — Всё должно получиться само собой.
— Ну-ну, — скептически откликнулась я. — А если меня птицы раньше склюют?
Как назло, в ясном небе тут же закружили зловещие чёрные птицы — жирные, с иззубренными клювами и хриплыми голосами. Они наворачивали круг за кругом, постепенно спускаясь ниже, пока одна из птичек не уселась нагло на ветку.
— А ты попробуй сделать так, — предложило сине-чешуйчато-колючее дерево.
И — резко сомкнуло колючки.
Птица заверещала.
"А ничего себе такой способ", — подумала я и принялась усердно отращивать шип.
— Можно сделать их ядовитыми, — соблазнительно прошелестело дерево.
От глубокого тембра мурашки побежали по спине… Тут я, собственно, вспомнила, что у меня есть спина — и проснулась.
Надо мной нависал Кагечи Ро, мрачно сдвинув круглые брови к переносице. К счастью, полностью одетый и без фиолетовых светящихся манипуляторов. Как там говорилось в социально-просветительном ролике? "Избегайте стрессов, и ваша нервная система скажет вам спасибо!".
Ну, вот — спасибо.
— Сколько? — мрачно поинтересовалась я, параллельно выверяя купол. Все слои были на месте, даже неориентируемая поверхность медленно вращалась — что ж, значит, хотя бы за собственный разум можно быть спокойной.
— Двенадцать катов, — ответил Кагечи Ро. Сразу понял, о чём вопрос… Специалист, что скажешь. — Ты не повреждена. Как себя чувствуешь? Можешь встать? Если да, то вставай быстрее, а то этот болван меня сейчас взглядом сожжёт. И я не шучу, с ним такое уже бывало.
Я скосила глаза. "Этот болван" сидел в углу, вывернув ноги как восточный мудрец, и пялился исподлобья. Рыжие волосы стояли торчком и на фоне тёмно-серого камня стены казались живым пламенем.
Больше никого из нашей тёплой компании не видно. Ушли, интересно, или поблизости выжидают? Судя по копошению на границе купола, второе.
— Спасибо за помощь, — произнесла я наконец и начала подниматься. Тейт тут же подскочил и протянул руку. — Слушайте, а тот мальчик…
От Кагечи Ро повеяло кисловатой неловкостью, и он отвернулся, скрывая выражение лица. Рыжий досадливо цокнул языком:
— Иди первый, скажи, мы сейчас будем.
Его друг склонил белобрысую голову к плечу в знак согласия и поднырнул под занавеску из бусин. Когда шаги стихли, Тейт одной подсечкой повалил меня, втиснул в подстилку всем весом и поцеловал — быстро, сильно, так что заболели губы и дыхание сбилось. Затем снова помог подняться, улыбаясь — самоуверенный до сияющего ореола, наглый до скрежета зубовного.
Я машинально облизнулась; кожу всё ещё покалывало там, где он прикасался.
— Извини, — произнёс рыжий, ни на гран не ощущая вины. — Ты как, голова не кружится?
Кружится, кружится. Только чья это заслуга, интересно?
— Нет, — соврала я спокойно, оглядывая серые стены. Отдыхать меня поместили в каменную коробку с одним-единственным круглым окном под крышей и тоненьким лежаком на полу. — Так что там с мальчишкой? Он тоже маг?
…а теперь надо глубоко вздохнуть и привести в порядок гормоны. Ещё немного — и первой ступени биокинеза явно станет недостаточно.
— Нет, — ответил Тейт, и взгляд у него забегал. Чувство стыда промелькнуло в мысленном фоне и угасло, подавленное волевым усилием — рыжий преодолел какую-то моральную установку, чтобы заговорить, и он сделал это ради меня. Как… тепло. — Для таких, как он, нет специального названия. Они просто существуют. Не обязательно дети — может, старики или молодые люди, мужчины и женщины, кто угодно. В каждом селении есть один такой, неважно, деревня это или город. Рождаются в простых семьях, не у магов. И через некоторое время начинают видеть и слышать мир. Весь сразу. Тогда им прокалывают перепонки в ушах и завязывают глаза.
— Жуть какая, — вырвалось у меня.
— Да нет, — вздохнул Тейт. Он говорил с натугой, то и дело запинаясь, точно слова ему приходилось из себя выталкивать. — Пойми, они другие. Всё равно слышат и видят больше, чем самый крутой маг. О них нельзя говорить, это как, ну… стыдно и страшно одновременно, как на обнажённое сердце смотреть, когда рёбра разворочены. Ты смотришь, а оно сжимается… Видела? Ну, не важно. Они ходят, куда хотят, и берут, что им угодно. Никогда не болеют, и тело у них всегда чистое. И… я, в общем, не знаю, как объяснить… мир говорит через них.
Я сощурилась, глядя на кусочек неба в круглом окне. Что-то вертелось на кончике языка, но никак не желало оформляться в слова, и никакая логика не помогала.
— Боги? — предположила я, сопровождая незнакомое слово рядом мысленных образов. — Религия? Жрецы? Святые?
— Не знаю. — Рыжий выглядел измученным. — Ну правда, не знаю. Вроде похоже, но не то. Ты не спрашивай, ладно? Потом ещё в городах насмотришься, сама поймёшь.
Невольно я улыбнулась. "Насмотришься в городах" — по-моему, оптимистично звучит. Значит, по крайней мере из этой переделки мы выберемся.
Тейт застыл в дверном проёме, сдвинув в сторону блестящие красно-розовые нитки бус у себя над головой. Из-за плеча его бил свет, невыносимо яркий и тёплый, и силуэт казался вырезанным из угольно-чёрной бумаги.
— Трикси? Задумалась о чём-то?
— Да, — улыбнулась я. — О том, что ты хорошо смотришься.
Он ничего не ответил, только хмыкнул, но в мысленном фоне промелькнула вспышка радости и нежности — как пушистый фейерверк, бесшумно распустившийся в ночном небе, призрачный серебристо-голубой цветок. На пороге Тейт замешкался, и мы соприкоснулись руками, потянувшись друг к другу одновременно, полуосознанно и не глядя. И, хотя времени прошло предостаточно, никто не обратил внимания на нашу задержку — кроме Итасэ Рана, который бросил обжигающе сердитый взгляд: идиоты.
Это отрезвило.
"Соберись, Трикси. Вы тут не на курорте. Рассуждай логически, действуй рационально, ожидай худшего…"
Шрах, будто рядом с рыжим такое вообще возможно!
— Ни о чём не хочешь спросить, Трикси-кан? — спокойно произнёс Ригуми, обменявшись взглядами с подмастерьем и с Кагечи Ро.
Я снова вспомнила мальчишку с завязанными глазами и прикусила язык.
"Делай то, что ты делаешь. Мне это угодно". Ох, как это похоже на какое-нибудь торжественное благословление на царствование… Или приглашение в жертвенные овечки, что, в принципе, практически то же самое.
Услышать более подробный и связный рассказ, конечно, хотелось, но мысль о том, чтобы заставить мастера нарушить табу, вызывала почему-то почти физическое неудобство. Тем более что время не слишком удачное… Да и есть кандидатура получше для обсуждения запретных тем — Оро-Ич. Вот кого нарушение неписаных правил не смутит, а только порадует.
Значит, буду пока держать паузу.
— Ничего, Шаа-кан, — ответила я, опустив глаза. — Прошу прощения, что задержала всех. Готова идти немедленно, если потребуется.
Ригуми Шаа сузил глаза. Наверное, в других обстоятельствах он бы так или иначе вынудил меня раскрыться и выложить то, что тяжёлой гирей повисло на душе. Но сухой, испепеляющий жар, исходящий от его разума, выдавал сейчас полную сосредоточенность на другой цели — на свободных.
— Хорошо, — ровно сказал мастер и отвернулся. — Повторю снова, когда все рядом и вместе. Охота началась. Это значит, что я запрещаю преследовать кого-либо в одиночку. За Бланш Трикси и Танеси Тейтом смотрит Итасэ Ран. — Подмастерье склонил голову к плечу, хотя и без особенного энтузиазма. — Маронг Игамина, Исэ Лиора и Кагечи Ро держатся только втроём, когда вернётся Ренгиса Лао, он присоединится к ним. Айка-кан!
— Айе! — вытянулась в струнку девчонка. Движения её стали спокойнее, исчезла суетливость, а из мысленного фона пропало любопытство.
— Ты со мной, — с едва заметной улыбкой приказал мастер. — Будь на расстоянии до десяти шагов, не дальше. Дикери-кан, оставайся рядом, но избегай сражения.
Деревня точно вымерла. Я шла, распахнув купол, и не ощущала поблизости никого живого. И лишь в отдалении слышался шёпот чужих разумов, тревожных и рассеянных. Похоже, все, кто мог держаться на ногах, ушли и рассыпались по округе, скрылись в пещерах и гротах. Лежачих и беспамятных не бросали — увозили, уносили на себе, не жалея сил. Тяжёлые каменные ворота остались открытыми, да и от кого их было запирать?
У меня мурашки по спине пробежали.
Широкая дорога — мелкая галька, намертво втоптанная в глинистую землю — уводила вниз к океану. Мимо жутковатых колец из каменных столбов, мимо террас, где рос приземистый мелколиственный кустарник с вытянутыми чёрными ягодами, вдоль белёсого пляжа… У самой кромки берега, на приличном расстоянии от деревни, стояло несколько домов на сваях. Ещё чуть дальше поднимались из волн скалы, облепленные игловатыми панцирями и сизыми водорослями; вода мерно накатывала и отползала, сердито шипела и надувалась пеной, отчего-то красноватой.
— Старуха живёт там, — указала Диккери на дома, остановившись. — Это всё её. Еду и подарки оставляли на пороге, в корзинах. Внутрь проходили только те, кому нужен был совет… Ещё отец и я.
— Ты училась у неё пению, я помню, — склонил голову к плечу Ригуми Шаа. Глаза у него странно потемнели, и это был не световой эффект, а реальное изменение цвета, словно багрово-чёрная краска, подобная той, что на губах, стала сочиться из зрачков. — Спой, Диккери-кан. Пой, пока я не скажу замолчать.
Он поднял руку, делая знак остановиться, и дальше пошёл один. Девчонка сперва дёрнулась за ним, но точно лбом на стену налетела и растерянно обернулась — на Лиору, затем на меня. Отступила на шаг, другой… и запела, поначалу очень тихо. Звук был низкий, горловой, вибрирующий, он чем-то напоминал мелодичные голоса сойнаров, только в иной тональности. От него пробирал озноб, и губы пересыхали, и пробуждалось что-то в сердце — тревожное, сладкое, немыслимое.
Ригуми Шаа шёл вперёд; когда до деревянного настила оставалось несколько метров, свет солнца стал меркнуть.