Где-то внутри пышного травяного полога зародилась дрожь предвкушения — и раскатилась по верхушкам мелкой рябью. Я сжала пальцы на плечах у рыжего так, что больно стало даже ему.
Метров через пятнадцать туннель кончился — точнее, раздался в стороны и ввысь, превращаясь в огромную, идеально круглую пещеру. Она очень напоминала огромный мяч изнутри. Да уж, явно не естественная природная форма, но способности Тейта прекрасно всё объясняют.
Едва мы оказались внутри, как он с удовольствием выдохнул и развесил под сводом несколько зеленоватых гирлянд из шаров-светильников. В противоположной от входа стороне виднелось несколько щелей, которые уходили далеко вглубь горы; из одних тянуло сухим жаром, из других — сыростью и холодом. Сквозняки тут бродили такие, что рукава и штанины хлопали, но поэтому и дышалось легко, не то что в туннеле.
Рыжий соскользнул на дно пещеры и уставился на меня, замершую на полпути:
— Ну, что, подойдёт для этих твоих тренировок?
Даже в слепой зеленоватой полутьме глаза у него оставались тёмно-синими, точно источали слабый свет. Красно-рыжие волосы приобрели грязноватый бурый оттенок; на лице цвели пятна плесени…
Я сглотнула, давя позорное желание отвести взгляд.
Слишком много надежды. Не только на то, что можно всё-таки выиграть поединок без жертв и оставить Эфангу в дураках; в глубине сознания Тейта, в той самой жуткой чёрной бездне, проклюнулся слабый росток веры: "Я могу быть нормальным".
"Я могу быть".
Так, словно раньше Тейт не имел на это права.
— Да, вполне, — заставила я себя улыбнуться и, неловко балансируя руками, сбежала на дно. — Начнём с техники сосредоточения. Знаю, у магов Лагона есть что-то подобное, но попробуем псионические методики. Я покажу.
Тейт напрягся.
— Этим? — Он выразительно постучал пальцем по виску. — Оро-Ич пробовал, если что. Дело не том, что до меня не доходит, как творить заклинания. Всё доходит, я вижу другой слой мира и прикасаюсь к нему. Просто у меня такое чувство, что я…
— …в ватных рукавицах с гидроусилителем пытаюсь продеть слишком толстую нитку в хрустальную иголку? — понятливо улыбнулась я и перекинула ему мысленный образ. Рыжий фыркнул — оценил юмор. — Я понимаю, правда. С мастером Лагона, конечно, никто не сравнится, однако у меня тоже есть сильные стороны… Точнее, они есть в культуре, в которой я выросла. А теперь садись. Будем делать простейшие упражнения для трёхлетних детей.
— Мне двадцать, — оскорбился Тейт.
— Вот и молодец, — пробормотала я, сосредотачивая купол вокруг нас двоих — так густо, что даже рыжий что-то почувствовал и поёжился. — Сядь, согни ноги, чтобы щиколотки перекрещивались, руки положи на колени. И ни о чём не думай, я буду тебя направлять.
Он подчинился — настолько быстро, бездумно и легко, что мне не по себе стало. В марионетках и то больше индивидуальности и бунтарского духа… Ладно, это даже хорошо: дисциплина — залог успеха, как говорил дядя Эрнан. Правда, вряд ли он подразумевал, что азы самоконтроля вот так сразу превратят неуправляемую разрушительную стихию в безупречный инструмент. Но почему бы не попробовать?
Я села за спиной у Тейта и прижалась к нему, обхватывая руками и ногами. Он дёрнулся, мгновенно выпадая из состояния едва-едва обретённого равновесия, и беспокойно заёрзал.
— Сиди смирно, — прошипела я, вонзая ему в виски пару ментальных иголок. — У тебя что, гормональный подростковый бунт?
Рыжий тщательно проанализировал мысленный образ и уверенно ответил:
— Вот очень похоже. Особенно рядом с тобой.
Дохнуло жаром.
Ох…
Только дисциплинированный разум эмпата четвёртой ступени и некоторые тайные семейные приёмы биокинеза позволили мне вернуть самообладание.
— Я тоже тебя люблю, — пробормотала бы я и медленно выдохнула. — Иначе бы мне и в голову не пришло попробовать… так.
"Как — так?" — подумал Тейт, но спросить, конечно, не успел.
Я нырнула в его разум, практически растворяясь в нём — и подчиняя.
Это было почти табу. Ещё полгода назад подобное вмешательство казалось мне насилием — и над собой тоже. И только сейчас, погружаясь в сознание Тейта, ощущая каждую его мысль и чувство как свои, разделяя все физиологические неудобства, подстраиваясь под ритмы, я осознавала, что уже долго воспринимала его частью себя.
…жар за спиной — у кого?
…болезненно напряжённые мысли — чьи?
…сладковато-гнилостный запах плесени, неумолчный шёпот полуразумной нассовой травы, мурашки по коже, толща камня над головой, электрические разряды к западу — кто ощущал это, а кто просто прислушивался к чужим чувствам?
Я не знала.
Мне было всё равно.
Пульс — наш общий — постепенно выравнивался. Мой вдох — его выдох. Мы — две условные точки, две связанные частицы; изменится одна — и изменится другая, невзирая на расстояние… и даже в другом мире.
— Хорошо. А теперь разожги огонь.
Его сила находила отклик во мне, а моя — в нём. Раскачивался невидимый маятник, и с каждым махом нарастала гудящая фоновая боль. Наверное, резонанс; но сейчас он не имел значения.
Тейт изменялся.
Из глубины, из самой его сути, из чёрной бездны разума рождалось нечто жаркое, неуправляемое — сила, сжатая до одной точки и стремительно разворачивающаяся, как пружина. Тейт пытался её удержать, придать ей нужную форму, но ему мешало что-то… что-то…
…страх? У рыжего? Не верю.
Огонь погас.
Шок был так силён, что меня едва не выкинуло из чужого сознания. Хорошо, что железная дисциплина разума эмпата оказалась сильнее; умение даже не отключать ненужные эмоции — неуверенность, страх, рефлективное избегание опасности, а действовать помимо них. Это как прыгнуть с парашютом — в первый раз нереально, инстинкт самосохранения парализует. Но потом знание становится сильнее страха.
"Я могу" — самое могущественное заклинание.
— Попробуй ещё раз.
Теперь я уже знала, откуда ждать подвоха, потому стала действовать в сознании Тейта так же, как в своём — и погасила чужой страх зародыше, не позволяя ему вырасти в эмоциональный блок, сделать разум неуклюжим, беспомощным, способным только на неконтролируемую защитную реакцию. Перед мысленным взором снова замелькали образы — кратер, полный бесцветного огня, обожжённые ладони, узкое лицо, светло-голубые глаза — "Я тебе верю, Танеси Тейт, пожалуйста, прости" — осыпающийся пеплом череп и… и…
— Я тебе верю, Танеси Тейт, — произнесла я вслух — тем же голосом, с теми же интонациями, что и тот, из воспоминания.
Чёрная бездна в разуме была распахнута; страх, опьянение мощью, напряжение — всё оставалось неизменным, но теперь Тейт действовал так, словно ничего этого не существовало. И я медленно, очень осторожно начала вливать в него воспоминания о тренировках своего брата — приёмы опытного пирокинетика, которые никогда не могла бы применить на практике сама; ощущение гибкого, послушного жара в своих-чужих руках — как атласная лента, которая повинуется гимнасту. Затем — безмятежность разума Эрнана, псионика шестой ступени, который испытывал чувства лишь тогда, когда позволял себе это.
Конечно, я не могла прописать в Тейта новые навыки — учиться всегда нужно самостоятельно и только самостоятельно. Но показать идеал и направить к нему — вполне в моих силах.
— А теперь открой глаза.
Он послушался — и забыл, как дышать.
Вокруг нас шага на три, не больше, дрожало то самое бесцветное пламя. Оно касалось камня, однако не прожигало его — послушное, смирное. Пламя льнуло к моей одежде; испарялась грязь, исчезала плесень, въевшаяся в переплетение нитей. Оно с каждым вдохом проникало в мои лёгкие, но я всё ещё была жива.
— Вот видишь, Тейт. — Голос мне изменил; из горла вырвался какой-то едва слышный шёпот, нежный до интимности. — Ты можешь.
По ощущениям прошло уже несколько часов; я оставалась в сознании лишь потому, что между нами мерно раскачивался маятник резонанса; каждый мах — прилив сил и слабая фоновая боль-напоминание.
Рыжий встал, выпутываясь из моих объятий. Он всё ещё пребывал в точке безмятежности — над эмоциональными блоками, сдавливающими его естественную силу до чего-то густо замешанного на инстинктах, неуправляемого и непредсказуемого. Повинуясь осознанному желанию, бесцветный жар сжался, окружая нас ореолом не больше ладони в ширину. Тейт наклонился и взял меня на руки, а затем побежал, окружённый пламенем — вверх по скату пещеры, затем через туннель. Нассова трава притихла, прикидываясь мёртвой, и с шелестением прильнула к камню так, словно хотела в него впитаться.
Кажется, она боялась.
Если честно, я тоже.
А снаружи было сыро — по скале стекали целые ручьи, точно недавно прошёл ливень. Солнце уже почти опустилось за линию гор. Закатное небо расцветилось всеми оттенками оранжевого и красного, и парящий в вышине Шекки сливался с ним без всякой маскировки. По краям от расщелины нассова трава распушилась, как на клумбе, и выбросила несколько изумительно красивых ажурных кистей сливочно-жёлтого цвета — крупных, в человеческий рост величиной. Цветочные лепестки трепетали на ветру.
Пахло мёдом и смертью.
Тейт помог мне встать на ноги. Пламя вокруг нас угасло, и я разорвала связь, ощутив противную, тянущую пустоту там, где ещё секунду назад его чувства дополняли мои. Маятник резонанса рассыпался невидимой пылью, и колени подогнулись. Навалилась страшная, невыносимая усталость.
— У нас что, получилось? — недоверчиво прошептал Тейт, разглядывая свои ладони так, словно он в первый раз их видел.
— Получилось, — слабо улыбнулась я, прикрывая глаза. Последние отсветы заката проникали даже сквозь сомкнутые веки — тепло, больно. — По крайней мере, сейчас. И не факт, что ты сможешь повторить это один, сам… Надо возвращаться. И, Тейт… Как ты думаешь, теперь у нас… у Лиоры… есть шанс?
— Да. Трикси, обещаю, я справлюсь. Просто верь мне.
— Конечно.
"Конечно"… Что ещё я могла ответить, в такой-то момент? Но оставалась одна тревожная мысль; она зудела над ухом, как надоедливое насекомое. Эфанга ведь не дурак. Он мастер, с которым считается даже Оро-Ич. И если настолько сильный маг и опытный интриган для сражения с неуправляемой мощью Тейта выбирает кого-то и явно не сомневается в победе даже без Лиоры…