– Chairete, chairete, kyrioi… будьте счастливы!
Козы, наводнившие оливковую рощу, перекликались, как бы заикаясь, а на шее у вожака ритмично позванивал колокольчик. Зяблики, возбудившись, мелодично отвечали. Среди миртов малиновка, выпятив грудь и сделавшись похожей на мандарин, выдала свою руладу. Остров утопал в росе и сиял в утренних лучах, распираемый от избытка жизни. Будьте счастливы! Да как не быть в такую пору?
Семейный разговор
Только мы обустроились и начали получать удовольствие от жизни на острове, как Ларри, с характерным для него великодушием, написал всем своим друзьям и пригласил их приехать и пожить у нас. Мысль о том, что на этой вилле может разместиться только одна семья, очевидно, просто не пришла ему в голову.
– Я пригласил несколько человек на недельку, – однажды утром сказал он матери как бы между прочим.
– Очень мило, дорогой, – откликнулась она, как-то не задумавшись.
– Я подумал, что нам пойдет на пользу компания умных, мыслящих людей. Иначе мы можем закоснеть.
– Я надеюсь, они не слишком высоколобые.
– О господи, мать. Конечно нет. Обычные, очень приятные люди. Не понимаю, откуда у тебя этот страх.
– Просто не люблю высоколобых, – сказала мать жалобным голосом. – Сама я не такая, не умею рассуждать о поэзии и тому подобном. А эти люди почему-то решили, что раз я твоя мать, то, значит, должна с ними философствовать о литературе. И вечно они лезут ко мне со своими дурацкими вопросами, когда я занята стряпней.
– Я тебя не прошу философствовать на эти темы, – вспылил Ларри. – Но ты могла бы, по крайней мере, скрывать свое отвращение к литературе. Я ношу в дом хорошие книги, а твоя прикроватная тумбочка завалена поваренной и садовой макулатурой и всякими страшилками. Где только ты все это находишь?
– Это прекрасные детективы, – защищалась мать. – Я взяла их у Теодора.
Ларри со вздохом отчаяния вернулся к своему чтению.
– Ты, главное, предупреди «Швейцарский пансион» об их приезде, – сказала после паузы мать.
– Зачем? – искренне удивился Ларри.
– Чтобы забронировать им комнаты, – в ее голосе тоже прозвучало удивление.
– Но ведь я их пригласил остановиться у нас.
– Ларри! Нет! Чем ты только думал? Это невозможно!
– Я не понимаю, из-за чего сыр-бор, – сказал он холодно.
– Но где они будут спать? – воскликнула мать в отчаянии. – Нам самим-то едва хватает места.
– Глупости. Главное – все правильно организовать, а места здесь предостаточно. Марго и Леса уложить на веранде – вот тебе еще две комнаты. Ты и Джерри в гостиной – еще две свободные.
– Дорогой, что ты такое говоришь? Мы же не можем здесь устроить цыганский табор. Кроме того, ночью еще прохладно, так что Марго и Лес вряд ли смогут ночевать на веранде. Нет, эта вилла не для гостей. Напиши этим людям, что ты вынужден им отказать.
– Я не могу им отказать. Они уже едут.
– Ларри, ты невозможный. А раньше нельзя было сказать? Ты сообщаешь мне об этом, когда они уже без пяти минут здесь.
– Я не мог себе представить, что к приезду нескольких друзей ты отнесешься как к вселенской катастрофе, – пояснил он.
– Но, дорогой, глупо же приглашать людей, зная, что в доме им негде жить.
– Может, хватит причитать? – раздраженно сказал Ларри. – Есть простое решение.
– Какое? – насторожилась мать.
– Если эта вилла такая маленькая, давайте переедем в большую.
– Не говори глупости. Кто переезжает в дом побольше только потому, что ты пригласил гостей?
– Чем тебе не нравится моя идея? По-моему, совершенно разумное решение: если, как ты утверждаешь, здесь мало места, самое простое – это переехать.
– Самое простое – это не приглашать гостей, – кипятилась мать.
– Нехорошо жить отшельниками, – сказал Ларри. – Я, собственно, пригласил их ради тебя. Приятнейшие люди. Я был уверен, что ты обрадуешься. Это как-то оживит твой быт.
– Спасибо, я не жалуюсь, – сказала она с достоинством.
– Не знаю, что тут можно сделать.
– А я, дорогой, не понимаю, почему они не могут остановиться в «Швейцарском пансионе».
– Нельзя пригласить людей в дом, а потом отправить их в третьеразрядную гостиницу.
– Сколько человек ты пригласил? – спросила мать.
– Да всего ничего… двух или трех… И приедут они не все сразу, а маленькими группками.
– По крайней мере, мог бы сказать, сколько на самом деле ты пригласил, – настаивала мать.
– Да я уже не помню. Кто-то не ответил, хотя это ничего не значит… возможно, они уже в пути и решили, что незачем зря бумагу марать. Короче, планируй бюджет на семь или восемь человек и не ошибешься.
– То есть… вместе с нами?
– Нет, нет, я имел в виду семь-восемь гостей, не считая нас.
– Ларри, но это же абсурд! Здесь при всем желании нельзя разместить тринадцать человек.
– Так давай переедем. Я предложил тебе исключительно разумное решение. Я вообще не понимаю, о чем мы спорим.
– Дорогой, это же не лезет ни в какие ворота. Даже если мы переедем в большую виллу, где разместятся тринадцать человек, что мы будем делать со всем этим свободным пространством, когда они уедут?
– Пригласим еще кого-то, – искренне удивился Ларри, что матери не пришла в голову такая простая мысль.
Она испепеляла его взглядом, у нее даже очки съехали набок.
– Ларри, ты правда меня расстроил, – наконец выговорила она.
– По-моему, несправедливо ругать меня за то, что твой образ жизни изменится из-за какой-то парочки гостей, – мрачно изрек Ларри.
– Нет, как вам это нравится? – взвизгнула мать. – Восемь человек – это у него «парочка»!
– Я нахожу твое поведение неразумным.
– А наприглашать гостей и не предупредить меня – это, по-твоему, разумно?
Ларри посмотрел на нее с оскорбленным видом и снова взял в руки книгу.
– Я сделал все, что мог, – сказал он. – Больше от меня ничего не зависит.
Установилось затяжное молчание, в продолжение которого Ларри безмятежно читал книжку, а мать бессистемно расставляла в комнате вазы с розами, бормоча себе под нос.
– Лежишь тут как ни в чем не бывало, – наконец не выдержала она. – Между прочим, это твои друзья. Мог бы хоть что-то сделать.
Ларри положил книжку со страдальческой физиономией.
– Не знаю, что, по-твоему, я должен сделать. Все мои предложения ты решительно отвергла.
– Я бы согласилась, если бы это были разумные предложения.
– Не вижу ничего несообразного в том, что я предлагал.
– Ларри, дорогой, ну посуди сам. Не можем же мы срочно переехать на другую виллу только потому, что к нам приезжают какие-то люди. Да и сомневаюсь, что мы успеем что-то найти. И как быть с уроками Джерри?
– Все можно решить, было бы желание.
– Никуда мы не переедем, – твердо сказала мать. – Вот тебе мое решение.
Она поправила очки и, с вызовом поглядев на Ларри, направилась в кухню, демонстрируя решимость каждым своим шагом.
Часть вторая
Страннолюбия не забывайте, ибо через него некоторые, не зная, оказали гостеприимство Ангелам.
7Вилла желтая, как нарцисс
Новая вилла была огромная – высокий квадратный особняк в венецианском стиле, с поблекшими желтыми стенами, зелеными ставнями и рыжеватой крышей. Она стояла на холме с видом на море, окруженная неухоженными оливковыми рощами и безмятежными лимонными и апельсиновыми деревьями. Здесь царила атмосфера многовековой меланхолии: потрескавшаяся и отваливающаяся штукатурка; огромные комнаты, где гуляет эхо; веранды, заваленные прошлогодними листьями и до того заросшие ползучими растениями и виноградной лозой, что в нижних комнатах постоянно сохранялся зеленый полумрак; небольшой, обнесенный стеной с ржавыми чугунными воротами, углубленный палисадник, где розы, анемоны и герань попутно захватывали поросшие сорняками дорожки, а косматые, запущенные мандариновые деревья утопали в диких цветах с одуряющими запахами; а дальше – сады, тихие, безмолвные, если не считать гудящих пчел и птиц, то и дело устраивающих перекличку в кронах. Дом и земля постепенно, увы, приходили в упадок, всеми забытые на холме, с которого открывался вид на сияющее море и мрачные, подверженные эрозии Албанские горы. Казалось, вилла и весь ландшафт пребывают в легкой спячке, одурманенные весенним солнышком, отдав себя на откуп мху, папоротнику и нашествию мелких поганок.
Дом этот нашел, конечно же, Спиро, и он же организовал переезд с минимальными хлопотами и максимальной отдачей. В течение трех дней после знакомства с новой виллой длинные деревянные подводы перевозили кавалькадой по пыльным дорогам наши пожитки, а на четвертый день мы там обосновались.
На отшибе стоял коттедж садовника и его жены, престарелой и довольно дряхлой пары, которая словно вместе с имением пришла в упадок. В его обязанности входило заполнить водой резервуары, собрать фрукты, подавить оливки и раз в году дать себя здорово покусать пчелам, пока он вынимает соты из семнадцати ульев, наливавшихся медом под лимонными деревьями. В минуты ложного энтузиазма наша мать привлекала жену садовника к работе по дому. Ее звали Лугареция. Это была худая печальная женщина, у которой постоянно выбивались прядки волос, несмотря на все шпильки и гребни. Как быстро выяснилось, она была чрезвычайно ранимая, и в ответ на малейшую критику, даже тактично высказанную, ее карие глаза увлажнялись слезами, отчего всем становилось не по себе. У матери так и вовсе разрывалось сердце, поэтому она не позволяла себе ни одного худого слова.
Существовала только одна вещь, которая могла вызвать улыбку на угрюмом лице Лугареции и огонек в этих печальных глазах спаниеля: обсуждение ее болезней. Но если у большинства людей ипохондрия – это своего рода хобби, то у Лугареции она превратилась в полноценную работу с утра до вечера. Когда мы только поселились, ее беспокоил желудок. Первые бюллетени о здоровье поступали в семь утра, вместе с чаем. Она разносила его на подносе по комнатам и при этом пересказывала каждому во всех подробностях свои ночные сражения с собственными внутренностями. Она была мастером красочных описаний: стоны, учащенное дыхание, согнутое пополам тело, суетливые перебежки… она рисовала такую реалистичную картину человеческих страданий, что наши желудки тоже откликались болью.