В этом разнообразном и таком доступном мире я обнаружил множество существ, которых давно считал своими закадычными друзьями: бронзовка золотистая, голубой шмель-плотник, божья коровка, паук-каменщик. Но я также открыл для себя новых знакомцев. В щелях разрушающихся каменных стен, ограждавших сад, жили десятки маленьких черных скорпионов, таких гладких и блестящих, словно их изготовили из бакелита; рядом с садом, среди листьев смоковницы и лимонного дерева, прятались изумрудно-зеленые квакши, этакие роскошные сатиновые игрушки; а чуть повыше, на горном склоне, обитали всевозможные змеи, брильянтовые ящерицы и черепахи. Во фруктовом саду нашли себе приют разные виды птиц: щеглы, зеленушки, горихвостки, трясогузки, иволги, а иногда можно было увидеть нежно-розового, черного или белого удода, тюкающего землю своим длинным загнутым клювом и строящего гнездо, но, оторопев при виде моей персоны, он тут же улетал.
Непосредственно под карнизом нашей виллы жили ласточки. Они поселились незадолго до нас, и их шишковатые глиняные домики, только-только законченные, были еще сыроваты и густо-коричневые, как сочный сливовый торт. Просыхая, они принимали более светлый бисквитный оттенок, и пернатые родители деловито эти домики обустраивали, рыская по саду в поисках корешков, овечьей шерсти и перышек. Два ласточкиных гнезда оказались ниже остальных, ими-то я и занялся. Я приставил к стене, между двумя этими гнездами, длинную лестницу и на протяжении долгого времени, день за днем, взбирался все выше и выше, пока не уселся на верхней перекладине, откуда мог заглядывать в гнезда у меня под ногами. Пернатых родителей мое присутствие, похоже, не смущало, и они продолжали свою непреклонную работу по благоустройству семьи, пока я сидел на лестнице, а Роджер отлеживался на земле.
Я хорошо изучил эти семьи и наблюдал за их трудами с нескрываемым интересом. Самки, как я их определил, вели себя очень похоже: прямодушные, деловитые, исключительно беспокойные и суетливые. А вот у самцов были совершенно разные характеры. Один в процессе строительства гнезда, хотя и доставлял великолепный материал, относился к этому легкомысленно. Спикировав с клочком овечьей шерсти в клюве, он несколько минут бестолково выписывал восьмерки над цветником или сновал туда-сюда между стоек, поддерживавших виноградную лозу. Его супруга подавала ему из гнезда отчаянные призывы, однако он отказывался воспринимать жизнь всерьез. Вторая самка тоже имела проблемы с мужем, но другого рода. Этот был какой-то неугомонный. Он не мог пропустить ни одного камешка, только бы обеспечить молодняк самым комфортабельным домиком в округе. Но, увы, с математикой у него дело обстояло неважно, и, при всех своих усилиях, он был не способен запомнить размеры собственного гнезда. Он возвращался, щебеча от возбуждения, пусть и несколько приглушенно, зажав в клюве куриное или индюшачье перо размером с него самого и с таким толстым стержнем, что его невозможно было согнуть. У его супруги уходило несколько минут на разъяснения: сколько ни старайся, это перо в их гнездышко никак не войдет. Разочарованный до последней степени, он в конце концов бросал это перо, и оно по спирали планировало вниз, где росла куча неиспользованного материала, а самец улетал в поисках чего-то более подходящего. Через некоторое время он возвращался, с трудом таща клочок шерсти, вываленный в земле и навозе до такой степени, что этот ком сложно было протащить не то что в гнездо, а даже сквозь заросли виноградной лозы.
После того как гнезда были обустроены и яйца высижены, поведение двух супругов заметно изменилось. Тот, что таскал массу ненужного хлама, теперь носился и парил в свое удовольствие и время от времени с беззаботным видом приносил в клюве насекомое в точности такое, какое нравилось его пушистому, дрожащему выводку. Второй же, явно озабоченный тем, что его детишки могут умереть от голода, сбивался с ног в поисках пищи, но приносил совершенно непригодный корм: больших колючих жуков, в которых не было ничего, кроме лапок и надкрыльев, и огромных высохших и совершенно несъедобных стрекоз. Прижавшись к краю гнезда, он предпринимал героические, но тщетные попытки протолкнуть эти щедрые дары в маленькие и вечно разинутые клювики. Страшно даже подумать, что было бы, если бы ему это удалось. К счастью, все попытки заканчивались неудачей, и в конце концов, окончательно удрученный, он бросал свое подношение на землю и спешно улетал за новой порцией. Я был весьма признателен этому самцу, так как благодаря ему моя коллекция пополнилась тремя видами бабочек, шестью стрекозами и двумя муравьиными львами.
Самки после рождения птенцов вели себя, в общем-то, как обычно, ну разве что летали чуть быстрее, да в их действиях появился налет деловитости. Я был заинтригован, впервые увидев гигиенические процедуры. Наблюдая за выкармливанием птенца, я часто недоумевал, зачем он задирает хвост к небу и вовсю вертит им перед дефекацией. Теперь я получил на это ответ. Экскременты птенца ласточки представляли из себя шарики в слизистой, вроде желатиновой, оболочке. Птенец становился на голову и, исполнив хвостом этакую короткую, но вдохновенную румбу, оставлял свой маленький дар на краю гнезда. Когда прилетала самка, она сначала заталкивала принесенную еду в разинутые глотки, а затем аккуратно собирала в клюв какашки и уносила их подальше в оливковую рощу. Это был целый спектакль, который я наблюдал как завороженный: начиная с потряхивания гузки, что неизменно вызывало у меня смех, и заканчивая отлетом родителя, бомбардировавшего землю черно-белыми шариками.
Благодаря самцу ласточки, привыкшему собирать странных и непригодных для птенцов насекомых, я стал два раза в день проверять территорию под гнездом в надежде наткнуться на новые экземпляры для моей коллекции. Именно там однажды утром я нашел жука невероятной наружности. Даже от этого умственно неполноценного самца ласточки я не ожидал, что он притащит такого монстра, не говоря уже о том, что сумеет его поймать. Но вот же, ползет! Огромный неуклюжий иссиня-черный жук с большой круглой головой, длинными сочлененными антеннами и луковицеобразным туловищем. У него были странные надкрылья, как будто он их сдал в прачечную и они сели во время стирки; скорее они пристали бы жуку вдвое меньше, чем этот. Я пофантазировал, что утром он проснулся, увидел свои грязные надкрылья и решил позаимствовать чистенькие у младшего брата, – идея красивая, но не вполне научная. Взяв его в руки, я обратил внимание на то, что пальцы у меня какие-то маслянистые и попахивают кислотой, хотя жук, насколько я мог судить, не выпустил никакой жидкости. Я дал Роджеру его понюхать – интересно, что он думает по этому поводу? – тот громко чихнул и попятился, из чего я сделал вывод, что все-таки дело в жуке, а не в моих пальцах. Жука я сохранил для опознания в ближайшем будущем.
С наступлением теплых весенних дней Теодор приезжал к нам из города на чай каждый четверг в наемном экипаже. Его безупречный костюм, стоячий воротничок и фетровая шляпа казались странными на фоне всевозможных сачков, кошелок и коробочек с пробирками. Перед чаем мы изучали и идентифицировали мои последние находки. А после чаепития обходили наши владения в поисках разной живности или, по выражению Теодора, «совершали экскурсию» к близлежащему пруду либо канаве, где высматривали микроскопические существа для его коллекции. Теодор без труда опознал моего необычного жука с неуместными яркими пятнышками на туловище и поведал мне о нем много удивительных подробностей.
– Ага! – воскликнул он, пристально его разглядывая. – Это жук-нарывник… meloe proscaraboeus… м-да… забавные создания. А вы что скажете? Насчет надкрыльев… видите ли, они не для полета. Есть несколько видов coleoptera, которые утратили способность летать по той или иной причине. Жизнь этого жука чрезвычайно любопытна. Это, разумеется, самка. Самец значительно меньше, раза в два. Самка откладывает в землю несколько желтых яичек. Личинка, когда вылупится, залезает на ближайший цветок, чтобы притаиться среди лепестков. Там она поджидает особую разновидность пчелы, причем желательно самку. Личинка-путешественница… э-э… оседлывает пчелу и вцепляется в ее шерстку своими клещами. Самка собирает мед, чтобы наполнить соты и там же отложить яйцо. Дождавшись этого момента, наша личинка соскакивает с пчелы, а та заделывает соты. Личинка тут же съедает яйцо и начинает постепенно развиваться. Любопытно, что этим личинкам подходит лишь один вид пчел. Я полагаю, что они нередко оседлывают не тех, кого надо, и в результате погибают. Но даже если это правильная пчела, нет… э-э… никакой гарантии, что самка собирается отложить яйцо.
Он помолчал и несколько раз приподнялся на цыпочках, задумчиво глядя в пол. Когда он снова поднял голову, в глазах заиграл огонек.
– С таким же успехом можно делать ставку на лошадь, которая… э-э… почти не имеет шансов прийти первой.
Он слегка наклонил застекленную коробочку, так что жук съехал в другой конец, с удивлением пошевелив своими антеннами. А затем аккуратно поставил ее обратно на полку рядом с другими моими экземплярами.
– Кстати, о лошадях, – бодро сказал Теодор, уперев руки в бока и потихоньку раскачиваясь. – Я вам не рассказывал, как я торжественно въезжал в Смирну на белом боевом коне? Дело было во время Первой мировой войны, и командир нашего батальона решил, что мы должны войти в Смирну… э-э… победной колонной, а во главе – всадник на белом коне. Сомнительная привилегия возглавить отряд досталась мне. Конечно, я освоил верховую езду, но я бы не назвал себя… мм… блестящим наездником. Поначалу все шло отлично, и лошадь вела себя безукоризненно, пока мы не добрались до пригорода. Вы знаете, в Греции существует обычай выливать на победителей одеколон, духи, розовую воду и… э-э… все такое. И вот из улочки вынырнула пожилая дама и стала разбрызгивать одеколон. К этому лошадь отнеслась спокойно, но, к несчастью, какая-то капля попала ей в глаз. Она была привычна к военным парадам и ликующим толпам, но не к тому, что ей плеснут в глаза одеколон. В общем, она… э-э… сильно расстроилась и повела себя как цирковая лошадь. Я не вылетел из седла только потому, что ноги были в стременах. Боевая колонна распалась, все пытались ее как-то успокоить, но она здорово разошлась, и