Я по-настоящему полюбил скорпионов. Это были милые, неприхотливые существа с очаровательными, в общем-то, привычками. Если ты не совершал глупостей и не делал каких-то неуместных телодвижений (например, пытался его потрогать), скорпион относился к тебе с уважением, думая лишь о том, чтобы поскорее уйти и затаиться. Меня они наверняка воспринимали как человека неадекватного, поскольку я вечно отковыривал штукатурку, чтобы за ними понаблюдать, или, поймав, сажал их в банку из-под варенья, чтобы изучить, как они передвигаются. В результате моих непредсказуемых набегов я узнал про скорпионов много интересного. Например, что они едят трупных мух (а вот как они их ловили, осталось для меня загадкой), кузнечиков, мотыльков и златоглазок. Несколько раз я видел, как скорпионы пожирают друг дружку, что меня сильно огорчало, так как в остальном они были само совершенство.
В сумерках, сидя на корточках у стены с фонариком, я сумел подглядеть неподражаемые брачные танцы скорпионов. Я видел, как эти существа стоят вертикально, стиснув клешни и нежно сплетя хвосты. Я видел, как они медленно вальсируют, сцепившись клешнями, среди мшистых подушек. Но радость моя бывала недолгой: стоило мне только включить фонарик, как партнеры по танцу застывали и, поняв, что я не собираюсь выключать свет, решительно уходили рука об руку. Неприкосновенность личной жизни была для них превыше всего. Если бы я мог завести у себя целую колонию, наверное, я бы проследил их брачные игры до конца, но моя семья запретила мне держать скорпионов дома, несмотря на все мои аргументы.
Однажды днем я обнаружил в стене толстую скорпиониху как будто в желтовато-коричневой шубке. При ближайшем рассмотрении странное одеяние оказалось массой крошечных младенцев, вцепившихся в материнскую спину. Я пришел в восторг и решил тайно пронести это семейство в свою спальню, чтобы понаблюдать за их развитием. С превеликой осторожностью я пересадил мать с детишками в спичечный коробок и поспешил на нашу виллу. Получилось не совсем удачно: я вошел в дом, как раз когда подавали обед, поэтому я аккуратно положил коробок на каминную полку в гостиной, чтобы скорпионам было чем дышать, а сам поспешил в столовую, где уже сидела вся семья. Лениво ковыряясь в тарелке, тихо подкармливая под столом Роджера и краем уха слушая семейные споры, я напрочь забыл про своих чудесных пленников. В какой-то момент Ларри, доев, сходил в гостиную за сигаретами и, откинувшись на спинку стула, вставил одну в рот и потянулся за спичками. Совершенно не подозревая о надвигающейся для меня катастрофе, я с интересом наблюдал за тем, как он, разглагольствуя, открывает коробок.
Готов и сегодня утверждать, что скорпиониха ничем ему не угрожала. Просто она перевозбудилась и была немного раздосадована тем, что ее надолго заперли в спичечном коробке, поэтому ухватилась за первую же возможность дать деру. В общем, она стремглав взобралась на тыльную сторону руки Ларри, а малютки цеплялись за мать из последних сил. Там она остановилась, решая, что ей делать дальше, и на всякий случай задрала хвост с жалом. Почувствовав рукой какое-то движение, Ларри опустил глаза – и с этого момента все пошло наперекосяк.
От его истошного крика Лугареция выронила тарелку, а Роджер с диким лаем выскочил из-под стола. Взмах руки – и несчастная скорпиониха, взмыв над столом, шлепнулась на скатерть между Марго и Лесли, а ее малыши разлетелись по всему столу, как конфетти. Разъярившись от такого обращения, самка с подрагивающим от возбуждения жалом бросилась на Лесли. Тот вскочил на ноги, при этом опрокинув стул, и давай отбиваться салфеткой. Скорпиониха переметнулась на Марго, и та издала вопль, которому бы позавидовал паровозный гудок. Мать, озадаченная столь внезапной переменой от мирного застолья к хаосу, водрузила на нос очки, чтобы уяснить причину воцарившегося бедлама, и в эту секунду Марго, так и не сумевшая остановить грозное наступление, плеснула в злодейку из стакана, но промахнулась и окатила ледяной водой мать, та же, задохнувшись, даже не смогла возмутиться. Тем временем скорпиониха спряталась под тарелку Лесли, а ее выводок метался по всему столу. Роджер, совершенно не понимая, чем вызвана такая паника, однако желая принять участие в действе, носился по комнате с истерическим лаем.
– Опять этот паршивец! – прорычал Ларри.
– Осторожно! Осторожно! Они ползут! – голосила Марго.
– Не паникуй, – возопил Лесли. – Нам нужна книжка. Их надо бить книжкой.
– Да что с вами со всеми происходит? – взмолилась мать, протирая очки.
– Опять этот стервец… он нас изведет на корню… ты погляди на стол… полчища скорпионов…
– Скорей… скорей же… сделайте что-нибудь… Нет, вы только гляньте!
– Да заткнись ты и дай мне уже книжку, Христа ради… Хуже, чем этот пес… Роджер, ты когда-нибудь заткнешься?
– Слава богу, он не успел меня укусить…
– Ой… тут еще один… скорей… что же вы стоите?!
– Заткнитесь и дайте мне книжку или еще что-нибудь такое…
– Но как скорпионы попали на стол, дорогой?
– Наш стервец… В этом доме любой спичечный коробок превратился в смертельную ловушку.
– Он ко мне идет… сделайте же что-нибудь!
– Ударь его ножом… Ну давай…
Так как Роджеру ничего не объяснили, он ошибочно заключил, что на семью напали и он должен всех защитить. Поскольку Лугареция была единственным человеком со стороны, он пришел к логическому выводу, что она всему виной, вот и тяпнул ее за лодыжку. Ситуация лучше от этого не стала.
К тому времени, когда страсти немного улеглись, малыши-скорпионы попрятались под тарелками и столовыми приборами. В конце концов, после страстных призывов с моей стороны и моральной поддержки матери, предложение Лесли передавить всю эту ораву не прошло. Моя семья, продолжая кипеть от гнева и страха, ретировалась в гостиную, а я еще полчаса собирал чайной ложкой эту мелюзгу и пересаживал на их мамашу. А потом на блюдце, с превеликой неохотой, вынес из дома и вернул обратно на стену. Мы с Роджером остаток дня провели на холме. Я принял благоразумное решение: пусть семья проведет сиесту без меня.
Этот инцидент имел последствия. У Ларри появилась фобия в отношении спичечных коробков – теперь он их открывал со всеми предосторожностями, предварительно обернув руку носовым платком. Лугареция еще несколько недель после укуса хромала с немыслимой повязкой вокруг щиколотки даже после того, как ранка благополучно зажила, а принося нам утренний чай, неизменно демонстрировала свои струпья. Но самым ужасным, с моей точки зрения, последствием стал вывод матери о том, что я совершенно одичал и пора уже дать мне какое-то образование. Пока решался вопрос с постоянным репетитором, она придумала, как подтянуть мой французский, и теперь каждое утро Спиро отвозил меня в город, где бельгийский консул занимался со мной языком.
Дом консула находился в лабиринте зловонных улочек еврейского квартала. Он сразу привлекал к себе внимание: в мощеных проулках теснились лотки, заваленные пестрыми рулонами ткани и горами сияющих леденцов, украшениями из чеканного серебра, фруктами и овощами. Улочки были совсем узкие, и приходилось вжиматься спиной в стену, чтобы дать проехать повозке, запряженной осликом. Это была красочная и разнообразная часть города, шумная, оживленная, наполненная криками торговок, кудахтаньем кур, лаем собак и завываниями мужчин, несущих на голове подносы со свежим горячим хлебом. В самом центре квартала, на верхнем этаже высокого покосившегося здания, устало нависающего над маленькой площадью, как раз и жил бельгийский консул.
Это был симпатичный человечек, отличали которого в первую очередь великолепная трезубая борода и тщательно нафабренные усы. К своим обязанностям он относился весьма серьезно и одет всегда был так, словно спешит на какое-то важное официальное мероприятие: черная визитка, брюки в полоску, бежевые гетры над ярко отполированными туфлями, огромный галстук, напоминающий шелковый водопад, заколотый золотой булавкой, и блестящий цилиндр, завершающий ансамбль. Так одетый в любое время дня, он шагал по грязным узким улочкам, щеголевато переступая через лужи, с королевским великодушием прижимаясь к стене, чтобы пропустить ослика и на прощанье деликатно похлопать его по заду своей коричневой тростью. Местные жители вовсе не находили его наряд необычным. Они принимали его за англичанина, а все английские лорды должны одеваться подобающим образом.
Во время моего первого визита он пригласил меня в гостиную, где стены украшали фотографии в массивных рамах, изображавшие его в наполеоновских позах. Сиденья викторианских стульев, обитых красной парчой, покрывало множество салфеточек; стол, за которым мы занимались, драпировала бархатная скатерть цвета красного вина, с ярко-зелеными кисточками. В этой комнате было что-то отталкивающее и в то же время удивительное. Желая проверить мое знание французского, консул усадил меня за стол и раскрыл передо мной на первой странице увесистое потрепанное издание словаря «Малый Ларусс».
– Пожалюста́, прочитать здесь, – сказал он, дружелюбно посверкивая золотыми зубами в обрамлении бороды.
Он покрутил кончики усов, выпятил губы, сложил руки за спиной и вальяжно подошел к окну, пока я произносил слова, начинающиеся на «а». Я не без труда выговорил первые три слова, как вдруг консул весь подобрался и издал сдавленный звук. Я сразу подумал, что это у него такая реакция на мой акцент, но оказалось, что я тут ни при чем. Он перебежал, бормоча себе под нос, в другой конец комнаты, распахнул шкаф и вытащил грозного вида духовое ружье. Я наблюдал за консулом с растущей озадаченностью и интересом, хотя и не без некоторой тревоги за собственную безопасность. Он впопыхах заряжал ружье, рассыпая пульки по ковру. Потом пригнулся, засеменил обратно и с нетерпением выглянул в окно из-за занавески. Вскинул ружье, прицелился – и выстрелил. Когда он повернулся и печально покачал головой, а потом отложил ружье в сторону, я с удивлением увидел в его глазах слезы. Он извлек из нагрудного кармана шелковый платок размером с наволочку и выразительно высморкался.