— Тебе нужна чайка? — удивился он. — Они тебе нравятся?
Это была явная недооценка моих чувств. За такую чайку я мог бы отдать душу.
— Ну бери ее, если она тебе нужна, — беззаботно сказал человек, ткнув в птицу большим пальцем.
Я просто не верил своим ушам. Иметь такую замечательную птицу и так легкомысленно отдать ее другому — это же настоящее безумие.
А ему разве не нужна птица, спросил я.
— Да, я люблю ее, — ответил он, — но она съедает больше, чем я могу поймать, и она такая злюка, что клюет всех без разбору. Ее никто не любит — ни заключенные, ни охрана. Я пытался выпустить ее, только она не хочет уходить, все время возвращается обратно. В один из выходных дней я собирался отвезти ее в Албанию и оставить там. Так что, если она тебе действительно нужна, можешь ее взять.
Действительно нужна? Да мне, можно сказать, предложили ангела небесного. Правда, несколько злого ангела, зато какие у него замечательные крылья! Я был так взволнован, что ни разу даже не подумал, как у нас дома встретят эту птицу размером с гуся и с острым, как бритва, клювом. Опасаясь, как бы человек не передумал, я поспешил сбросить одежду, кое-как выбил из нее засохшую грязь и быстренько искупался на мелком месте. Одевшись снова, я свистнул собакам и приготовился нести свой трофей домой. Человек передал мне отвязанную чайку. Зажав ее под мышкой и удивляясь, что такая огромная птица может быть легкой как перышко, я стал горячо благодарить человека за его замечательный подарок.
— Птица знает свое имя, — заметил он, схватив чайку за клюв, и слегка потрепал ее. — Я зову ее Алеко. Если покричишь ему, он прилетит.
Услышав свое имя, Алеко заволновался, заболтал ногами, вопросительно обратил ко мне свои желтые глаза.
— Ему нужна рыба, — сказал человек. — Я собираюсь выйти завтра на лодке, около восьми утра. Если хочешь, поедем со мной. Мы сумеем наловить для него порядочно.
Я сказал, что это будет замечательно, Алеко тоже выразил криком свое согласие. Человек наклонился к носу лодки, чтобы столкнуть ее на воду, и тут я кое о чем вспомнил. Стараясь держаться как можно естественнее, я спросил, как его зовут и за что его посадили в тюрьму.
С очаровательной улыбкой он посмотрел на меня через плечо и сказал:
— Меня зовут Кости. Кости Панопулос. Я убил свою жену.
Зашуршав по песку, лодка соскользнула в воду. У кормы, словно озорные щенята, заплескались, запрыгали мелкие волночки. Кости залез в лодку и взялся за весла.
— Доброго здоровья, — крикнул он. — До завтра.
Весла ритмично заскрипели, и лодка стала быстро скользить по прозрачной воде. Стиснув подмышкой свой драгоценный подарок, я поплелся по песку к шахматным полям.
Путь домой оказался довольно долгим. Должно быть, я неверно оценил вес Алеко и теперь изнемогал под непомерным грузом. С каждым шагом птица становилась все тяжелее, пришлось снова засунуть ее под мышку, на что она ответила громким протестующим криком. На половине пути я увидел подходящее для нас дерево со спелым инжиром, в тени которого можно было отдохнуть и подзакусить. Пока я валялся в высокой траве и уплетал инжир, Алеко сидел рядом совершенно неподвижно, как деревянный истукан, и немигающим взглядом следил за собаками. Единственным признаком жизни были его зрачки, которые то расширялись, то сжимались от возбуждения, стоило только какой-нибудь собаке пошевелиться.
Немного отдохнув и подкрепившись, я намекнул своей братии, что нам предстоит преодолеть последний этап пути. Собаки сразу послушно поднялись, но Алеко так взъерошил свои перья, что они зашуршали, будто опавшая листва, и весь затрясся при одной только мысли об этом. Очевидно, ему не нравилось, что я таскаю его под мышкой, точно старый мешок, и мну ему перья. Теперь же, когда он убедил меня посадить его в этом прекрасном месте, у него больше не было желания продолжать такое скучное, такое ненужное, на его взгляд, путешествие. Когда я хотел взять его на руки, он щелкнул клювом, издал громкий, пронзительный вопль, а его взметнувшиеся над спиной крылья приняли в точности такое положение, как у надгробных ангелов. Желтые глаза его сверлили меня упорным взглядом. Зачем, говорил этот взгляд, покидать такое место? Здесь столько тени, мягкая травка, вода поблизости. Какой смысл уходить отсюда и шататься бог весть где да еще в таком неудобном и неприличном положении? Я умасливал его некоторое время и, когда он вроде бы успокоился, опять попробовал взять его на руки.
На сей раз Алеко показал мне недвусмысленно, что не желает уходить отсюда. Не успел я опомниться, как он выбросил вперед голову и сильно долбанул клювом по протянутой руке. Будто кто тюкнул меня ледорубом. Мне было ужасно больно, из глубокой раны хлестала кровь. А у Алеко был такой наглый, самодовольный вид, что я потерял всякое терпение. Схватив сачок для бабочек, я ловко сбил птицу с ног и закрутил в складках сачка. Прежде чем Алеко успел опомниться от потрясения, я прыгнул на него, ухватился за клюв рукой, обернул его несколько раз носовым платком и крепко завязал веревочкой. Потом снял рубашку и прикрутил ему крылья к телу, чтоб он ими не хлопал. Алеко лежал, точно связанная для продажи курица, сверлил меня глазами, кричал заглушенным голосом от ярости. Я молча собрал снаряжение, схватил Алеко под мышку и зашагал домой. Получив такую птицу, я не собирался терять ее теперь из-за всяких глупостей, не дойдя даже до дому. Всю дорогу Алеко ни на минуту не прекращал своих безумных заглушенных платком криков, так что к концу пути я уже порядком на него разозлился.
Протиснувшись в гостиную, я опустил Алеко на пол и под его непрерывный хриплый аккомпанемент принялся разматывать рубашку. На шум из кухни прибежали мама и Марго. Алеко стоял посреди комнаты со все еще завязанным клювом и неистово орал.
— Что это такое? — спросила мама, стараясь отдышаться.
— Какая огромная птица! — воскликнула Марго. — Это что, орел?
Меня всегда раздражал недостаток орнитологических знаний у моих родных. Еле сдерживаясь, я разъяснил им, что это не орел, а чайка — чайка морская, потом рассказал, как я ее приобрел.
— Но подумай, милый, чем же мы ее будем кормить? — спросила мама. — Они что, питаются рыбой?
Алеко, сказал я, не теряя оптимизма, может есть все что угодно. Мне хотелось снять платок с его клюва, но он не давался, думая, верно, что я собираюсь его вздуть, и сердито заорал сквозь платок. Этот новый взрыв ярости заставил Ларри и Лесли выскочить из своих комнат.
— Кто это тут, черт побери, завел волынку? — спросил Ларри, врываясь в гостиную.
Алеко на миг остановился, окинул вновь прибывшего холодным взглядом и, сделав о нем свое заключение, громко и презрительно крикнул.
— Господи! — сказал Ларри и поспешно отступил назад, наткнувшись на Лесли. — Что это за штука?
— Джерри принес новую птицу, — сказала Марго. — Правда, свирепая?
— Эта чайка, — сказал Лесли, выглядывая из-за ларриного плеча. — Во сильна!
— Ерунда, — сказал Ларри. — Это альбатрос.
— Нет, чайка.
— Что за глупости! Разве чайки бывают таких размеров? Говорю вам, это очень большой альбатрос.
Алеко сделал несколько шагов в сторону Ларри и опять крикнул на него.
— Позови его к себе, — скомандовал мне Ларри. — Не спускай с этого черта глаз, не то он нападет на меня.
— Стой спокойно, он тебя не тронет, — посоветовал Лесли.
— Хорошо тебе говорить, когда ты стоишь сзади. Сейчас же поймай эту птицу, Джерри, пока она меня не искалечила.
— Не кричи так, милый. Ты ее пугаешь.
Мне удалось незаметно подползти и схватить Алеко сзади, потом под его оглушительные протесты снять ему с клюва платок. Когда я снова отпустил его, он весь затрясся от возмущения и два или три раза щелкнул клювом, прямо как хлыстом.
— Вы только послушайте! — воскликнул Ларри. — Зубами скрежещет!
— У них нет зубов, — сказал Лесли.
— Ну ладно, скрежещет еще чем-то. Надеюсь, мама, ты не позволишь держать его в доме? Сразу видно, что это опасный зверь, посмотрите только на его глаза. К тому же он приносит несчастье.
— Откуда ты это взял? — спросила мама, знавшая толк в приметах.
— Это всем известно. Если держать в доме даже одни его перья, то и тогда все поумирают от чумы или сойдут с ума или что-то такое с ними случится.
— Так это же относится к павлинам, милый.
— Нет, к альбатросам. Все это знают.
— Нет, милый, несчастье приносят павлины.
— Ну, как бы там ни было, а держать эту птицу в доме нельзя. Это же чистое безумие. Нам всем придется спать с арбалетом под подушкой.
— Право же, Ларри, ты все очень усложняешь, — сказала мама. — Мне кажется, что она совсем ручная.
— Вы дождетесь, что в одно прекрасное утро все проснутся с выклеванными глазами.
— Какую чепуху ты городишь, милый. Птица выглядит совсем безобидной.
В этот момент Додо, которой всегда требовалось некоторое время, чтобы угнаться за быстро проходящими событиями, впервые заметила Алеко. Тяжело отдуваясь и выпучив глаза от любопытства, она приковыляла к нему и начала обнюхивать. Клюв Алеко мелькнул у самой головы Додо, и, если б она в этот миг не обернулась на мой отчаянный вопль, ее нос был бы начисто срезан, а так скользящий удар пришелся лишь по боковой части головы. Додо до того удивилась, что нога ее сразу выскочила из сустава. Запрокинув голову, она пронзительно завизжала. Алеко, как видно, решил, что его приглашают потягаться голосами. Он старался перекричать Додо и хлопал крыльями с такой силой, что погасил одну из ламп.
— Ну вот, — ликовал Ларри. — Что я вам говорил? Не успел пробыть в доме и пяти минут, как убил собаку.
Марго и мама успокаивали Додо, вправляя ей ногу, а Алеко с интересом наблюдал за этой процедурой. Он громко щелкал клювом, как бы удивляясь хрупкости собачьего племени, потом щедро разукрасил пол и с важностью помахал хвостом, будто сделал что-нибудь умное.
— Как мило! — сказал Ларри. — Теперь мы еще должны ходить по дому чуть ли не по пояс в гуано.