– Да, – я сжимаю край гроба, собирая силы, – я так похожа на нее.
И мне вспоминается картинка: я ползаю по кухонному полу. «Молодец! Смелая девочка! Время расправить свои крылья. Давай, я знаю, ты сможешь. Сделай это для мамочки!». Недостающие кусочки воспоминания всплывают в памяти, и я вижу ее лицо. Она рядом, поднимает меня, улыбается мне, подбадривает, как любящая мать.
Я вновь смотрю на ее закрытые веки и сжатый рот, и мне грустно от того, что человек, с которым мы так похожи внешне, не имеет к моей жизни никакого отношения. Я поднимаю взгляд на Элли, потом на отца, и вижу, что она не похожа ни на кого из них.
– Я дам тебе время побыть с ней, – говорит мой отец.
– Куда ты уходишь? – шипит Элли, когда он пытается пройти мимо нее. Она хватает его за руку, так же, как ранее мою, когда тащила меня сюда. Костяшки ее пальцев белеют, с такой силой она его держит. Я одной рукой держусь за открытый гроб, прикрывая собой тело матери. Отец пытается пройти вперед, но Элли переносит вес, и ей удается его перехватить.
– Так, Элеанор, прекрати это. Убери свою руку. Я просто хочу оставить вас вместе. Мы с Айрини можем поговорить позже. – Потом он смотрит на меня. – Я бы очень хотел, Айрини, чтобы мы посидели и поговорили.
Я не отвечаю. Все это время я хотела поговорить с ним, но здесь и сейчас у меня нет слов.
– Наедине.
– Без меня? – вопрошает Элли, но никто не отвечает на ее вопрос. Мой отец пристально смотрит на меня, и я вдруг вижу на его лице несколько иное чувство, нежели страх, стыд или вина. Похоже на извинение. Такое «извини, что тебе приходится это видеть». Впервые в жизни я действительно начинаю верить, что может оно и к лучшему, что я выросла не здесь, и возможно – шанс один на миллион – он отдал меня, потому что желал мне лучшего.
– Я, пожалуй, пойду, – говорю я. – Мне не стоит здесь находиться.
Наверное, это самое искреннее признание с тех пор, как я приехала, и первый раз, когда я и сама верю этим словам. Я забываю страх и свою жажду правды, шагаю вперед, но Элли вытягивает руку и отталкивает меня обратно. Я стукаюсь об угол гроба и чувствую, как он снова шатается. Инстинктивно протягиваю руки назад, удерживая его. Отец поддерживает меня за руку, чтобы я не упала. Я могу обойтись без его помощи, но я позволяю себе немного повиснуть на его руках.
– Ты никуда не пойдешь, – говорит Элли. – Ты наша гостья.
Только после этого она замечает, что отец придерживает меня, и тогда он меня отпускает.
– Так будет лучше, – умоляю ее я. – Для меня и для него.
Потому что я хочу защитить и его тоже. От нее. Скорей бы кончилась эта отвратительная сцена.
– Я не знаю, зачем я приехала сюда.
Я проталкиваюсь вперед, но Элли опять отпихивает меня.
– Нет, ты знаешь. Ты приехала, потому что хочешь узнать, почему они тебя отдали. Ты сказала так, когда мы были в машине. Спрашивала меня, припоминаешь?
Она поворачивается к отцу:
– Ну что? Ты ей расскажешь? – выплевывает она, тыкая пальцем ему в лицо. – Ради этого вы хотите побыть тет-а-тет? Чтобы открыть правду? Ты хочешь, чтобы она осталась? Она бы хотела этого, в конце концов, не так ли? Мама всегда так говорила. Всегда говорила, что хотела оставить ее, а не меня. Я слышала ваши разговоры, знал ты об этом? – Я понимаю вдруг, что Элли плачет, и протягиваю руку, в попытке ее утешить. Она отталкивает ее.
Оборачиваюсь на отца. У него рассеянный взгляд, виноватый и неуверенный.
– Вы шептались ночью, думали, что я сплю. Но голоса прекрасно слышно по вентиляции. Она не допускала даже мысли, чтобы я прикасалась к ней. Никогда не переставала сетовать на выбор, который ты заставил ее сделать. – Элли падает на ближайший стул, сжимаясь в комочек, как ребенок, ее тело трясется. Слезы текут по щекам, и вдруг она кажется такой маленькой. Слабой, как никогда раньше. Я смотрю на нашего отца и вижу, что он сдерживается. Он, как и я, знает, что это затишье ненадолго.
– Элеанор, не начинай. – Он протягивает руку, но пока что осторожно. Шагает к ней, и я следую за ним. Но отец останавливает меня, взмахнув рукой, как бы создавая барьер, отстраняет меня. Он присаживается на корточки перед ней, а я стою, где стояла, спиной к гробу.
– Всегда она, да? – говорит Элли слабым, дрожащим голосом. – Мне нужно знать, папочка. Я для этого ее сюда позвала. Чтобы узнать. Чтобы я убедилась, что ты до сих пор считаешь, что поступил правильно. – Она цепляется за его руку в отчаянии. – Так что? Как все на самом деле? Твое мнение не изменилось?
Он ничего не отвечает Элли; даже не смотрит ей в глаза. Вместо этого он, совсем поникший, продолжает смотреть в мою сторону. На его плечи словно давит огромный груз, и говорит мне то, что я и так давно знаю:
– Лучше бы ты никогда сюда не приезжала. – Потом он наклоняется, заключает в свои объятия Элли, рыдающую все громче.
Никогда еще я не чувствовала себя настолько посторонней, как сейчас. Только недавно я думала о том, что мы с отцом схожи в чем-то хорошем, в чем-то, что отделяет нас от Элли. Но теперь я вижу, как сильно их объединяет общее прошлое, и я вновь не более чем простой зритель.
Я делаю шаг вперед.
– Но ты все же хочешь, чтобы мы поговорили, правда? Вдвоем?
Он машет головой:
– Разве не видишь, что сейчас не время?
Я отворачиваюсь от них обоих, и, глядя себе под ноги, стремительно покидаю комнату.
Глава 13
Ночью отец пришел в мою комнату. Он прошептал мое имя, его низкий голос звучал хрипло, но совершенно узнаваемо. Я не ответила. Я не хотела его видеть. Только не после всего произошедшего. Он повернул ручку и со щелчком открыл дверь. Я закрыла глаза, притворяясь спящей. Через несколько секунд он удалился, оставляя меня в одиночестве.
С первым пением птиц я проснулась и наблюдала за тем, как темнота уступает место бесцветным оттенкам северной природы, пока невидимое солнце поднимается в небо. Даже в такой прохладный час мне липко и душно, так же, как жарко летом слишком тепло одетому ребенку. Я слышу, как на кухне гремит посудой кухарка Джойс, которая вчера приносила мне напитки и сэндвичи в комнату. Не один раз я слышу шуршание гравия под чьими-то ногами, а иногда и шаги в прихожей.
Когда я решаюсь спуститься, то встречаю Джойс на кухне. Она замечает меня еще на нижних ступеньках, я выгляжу нерешительно, так что она отодвигает стул и ставит на кухонный стол стакан соку. Эдакий пропуск из тюрьмы на волю, теперь мне не придется идти в столовую. Если она была в доме, то, без сомнения, слышала, что произошло вчера днем. Я приступаю к трапезе – тарелка наполнена пересоленной яичницей, а Джойс хлопочет вокруг меня.
– Я бы хотела кофе, – говорю я тихо, чтобы снаружи не услышали. Она ставит передо мной огромную кружку, и я потягиваю кофе из нее, обжигая губы. Когда я слышу шаги в прихожей, то вскакиваю спешно, но бесшумно. Но Джойс уже рядом со мной. Она кладет здоровую руку на мое плечо, и я сажусь обратно:
– Он ушел рано утром, а она не будет заходить на кухню, – шепчет старушка.
Смотрю, как она увозит тележку с кофе и соком. Интересно, это он ей велел держать меня подальше от них, теперь, когда признал, что я не должна быть здесь? Как бы там ни было, я благодарна Джойс. Снова иду по лестнице наверх, чтобы забрать свою сумку. Припоминаю, какой смелой я была в свой первый день пребывания здесь, когда кралась по ступенькам для того, чтобы найти отца. Кажется, что это было уже давно. А воспоминания о моей матери сегодня внутри меня молчат, странно.
– Спасибо за завтрак, – говорю я, снова заходя на кухню. Джойс улыбается и продолжает вытирать стакан влажным полотенцем. – Я хочу провести этот день вне дома.
Она подходит ко мне и указывает на заднюю дверь.
– Одна? – Я киваю. – Ну, если ты выйдешь тут, она не услышит, – торопливо говорит она.
Я стараюсь улыбнуться, но чувствую только стыд. На щеках загорается румянец, глаза красные и опухшие.
– Почему вы мне помогаете? – спрашиваю я.
Она смотрит на стакан, балансирующий в бесполезной скрюченной руке:
– Похороны завтра. Просто потерпи до тех пор. Трудно сказать, будешь ли ты рада услышать то, что он хочет тебе рассказать про нее. – Я едва сдерживаю слезы. – А потом сможешь вернуться в свою жизнь и забыть обо всем этом. – Она отходит, но я хватаю ее за руку, совсем как Элли недавно хватала мою.
– В какую жизнь? Я не смогу! Никогда! Не теперь, когда побывала здесь. – Я стираю со щеки слезу и говорю себе, что должна взять себя в руки. – Мне нужно знать, что случилось. Это он сказал, чтобы вы помогли мне? Он велел держать меня отдельно?
Она мягко пытается освободить руку, и я отпускаю ее. Бросает быстрый взгляд на покрасневшее запястье, но не заостряет на нем внимания. Я развожу пальцы, показывая, что не хотела нанести ей вреда.
– Некоторые двери лучше держать закрытыми, – шепчет Джойс. Прижимает к себе стакан и вздыхает. – А некоторые – закрытыми, запертыми на ключ и спрятанными за комодом с фотографиями. Чтобы их никогда не открывали. Так будет лучше, – говорит она, поглаживая меня по руке. Она так и не ответила мне, но уже спешно кладет свою здоровую руку на ручку двери.
– Но я должна узнать, почему они меня отдали.
– Нет, не должна. Тебе просто нужно продержаться еще один день или около того.
Она подталкивает меня к выходу быстрее, чем я успеваю спросить что-либо еще.
Ухожу через ворота, увиливая от Фрэнка с его радостной манерой поведения. Наклонив голову, спешу уйти по пыльной дорожке. Поднимаю взгляд, только когда дорожка, изгибаясь, поворачивает. Тогда и замечаю впереди отца с газетой под мышкой. До вчерашнего дня я так хотела поговорить с ним; а теперь оглядываюсь в поисках выхода. Но дорожка ведет только к дому, в серой тени он совершенно неприступен. Пока я оборачивалась, он тоже меня заметил. Остановился, тело напряглось от страха. Он делает шаг вперед, я – назад.
– Айрини, – говорит он, поднимая руки. Газета падает на землю, отец о ней забыл. Он всего в паре метров от меня. Я практически могу дот