– Антонио? Твоего парня?
На минуту я теряю дар речи, и, перед тем как продолжить, глотаю комок.
– Откуда ты знаешь о нем?
– Элли сказала. – Я слышу в трубке стук и скрип стула, когда Мэтт встает. Слышу, как он говорит кому-то, кто пришел, что не может сейчас разговаривать, что у него разговор с очень важным клиентом. Я погружаюсь в мысли о том, как же просто я впустила Элли обратно в свою жизнь. Если бы она понимала, что все, что было нужно – это смерть, то, уверена, она бы избавилась от матери много лет назад. – Прости, – говорит он, возвращаясь к трубке. – Элли рассказывала мне о нем.
Я вздыхаю.
– Да, она говорила с ним по телефону, когда я была здесь. Думаю, не стоит удивляться, что она рассказала тебе после того, что было между нами.
– Нет, Айрини. Я имею в виду, что она рассказывала даже до твоего приезда. Что у ее сестры есть парень по имени Антонио. Что он итальянец, и вы живете вместе. Я просто решил, что ты не хотела, чтобы я знал о нем. Подумал, что это хороший знак.
Он пытается слегка хихикнуть, чтобы разрядить атмосферу, но я прерываю его:
– Перед моим приездом? Но она ничего не знала об Антонио перед моим приездом!
– Ну, однако, она рассказала мне о нем. За несколько недель, а может даже за месяц. Рассказала, что ты доктор, что он повар, хочет открыть свой собственный ресторан, что вы живете в Лондоне и скоро ты приедешь.
– Что? Но это бред какой-то. Ты сказал… – начинаю я, но меня отвлекает щелчок дверной задвижки. Я молниеносно встаю. – Погоди. Это ты только что открыл дверь? – шепчу я.
– Нет, я сижу за столом. А что?
Я слышу щелчок снова, дверь стукается обо что-то, потом другой звук. Что-то разбивается.
– Рини, я тоже слышал. Что это за звук?
– Здесь кто-то есть!
Я крадусь вниз по ступенькам, мимо фотографий моих предков, с опасением поворачивая за угол. Меня трясет, вдохи и выдохи чередуются, сердце стучит, как отбойный молоток. Мэтт что-то говорит, но я опустила трубку вниз и слышу только отдаленное бормотание. Чувствую прохладное дуновение ветра и слышу шум елок на ветру прежде, чем увидеть открытую дверь. Дедушкины часы громко тикают, отсчитывая секунды. Потом, когда подхожу ближе к коридору, вижу желтую ленту, она колышется точно, как когда-то Элли порхала кончиками пальцев над моей ногой, подражая трепещущей крыльями бабочке.
Одна из китайских ваз лежит разбитая на кусочки, над ней в воздухе оседает пыль. Дверь скрипит петлями, стукаясь об обелиск. Я слышу, как меня зовут, звук раздается из телефона. Я подношу его к уху в оцепенении.
– Айрини, с тобой все в порядке?
– Кто-то был в доме, – я пробегаю по последним ступенькам, рукой задевая засохшее пятно крови и роняя стикер на пол. К моменту, когда я добираюсь до двери, там никого нет.
– Выбирайся оттуда. Не оставайся, – говорит Мэтт.
Я достаю из кармана ключи, и хромаю к гаражам, бедро болит больше, чем обычно, шрамы под джинсами пульсируют. Запрыгиваю в машину, бросая телефон на пассажирское сиденье, вставляю ключ в замок зажигания, разворачиваюсь, оставляя за собой облако пыли от гравия. Я выезжаю за ворота, и мельком смотрю в зеркало. Я вижу Элли, стоящую в клубах пыли, волосы бьют ее по лицу, глаза нехорошие и темные, а кожа грязная. Я вдаряю по тормозам, буксуя на грязной дороге. Облокотившись на спинку сиденья, я смотрю по сторонам, ищу глазами Элли, но теперь ее нигде нет. Нажимаю кнопку центрального замка и утапливаю педаль газа в пол.
Вместе с фотографиями, которые сделал Антонио, я уезжаю прочь от дома по направлению к холму. В отдалении я вижу старую больницу. Белые доски блестят на солнце, от земли, точно пар, поднимается туман.
Мэтт звонит мне, телефон отчаянно жужжит рядом. Но я не могу ответить. Мне нужно собраться. У меня одна-единственная цель. Я должна вернуться к началу истории нашей семьи, и есть только одно место, где я смогу это сделать.
Глава 36
Я еду по сети мелких проселочных дорог, утопающих в зелени под куполом осеннего синего неба. Мимо пересекающих дорогу ручьев, ферм, полей, желтых от рапса. Не понимая толком, куда я еду, я следую за периодически отражающим солнце шпилем белой башни, которая возвышается над деревьями. По радио играет «Дом восходящего солнца», следом – «Отель “Калифорния”». Ко второму припеву деревья становятся реже, а земля ровнее, и я вижу старое здание целиком. Прямо впереди висит сломанный указатель из старого дерева с выцветшими буквами на нем, в которых едва угадывается надпись «Фэйр Филдс, реабилитационная больница для немощных и душевнобольных». Я выключаю двигатель, остановившись там, где заканчивается асфальт. Музыка выключается вместе с ним, и теперь лишь звуки ветра, шелестящей травы и пение птиц нарушают тишину. Я беру телефон, но оказывается, что сеть здесь не ловит. Тем не менее я выхожу из машины, положив его в карман.
По периметру комплекс зданий обнесен металлической сеткой, покрытой угрожающими знаками «Вход воспрещен!». Они с остервенением трепещут на ветру, как будто попались в ловушку и пытаются улететь. Там, где я стою, земля кажется плоской даже без измерений, и на некотором расстоянии от себя я вижу главное здание больницы в окружении более мелких, прижавшихся к нему. Я иду вдоль ограды, и папоротник цепляется за мои ноги до тех пор, пока не нахожу дыру. Опускаюсь на четвереньки и протискиваюсь внутрь, задевая свитером край дыры. Поднимаюсь на ноги, стряхиваю пыль с испачканных коленей. Теперь, когда я по другую сторону ограды, центральное здание кажется больше. Оно угрожающе нависает надо мной.
Я подхожу к маленькому отдельно стоящему зданию. На его деревянных стенах видны черные пятна, оставленные пожаром. Я смотрю через разбитое окно внутрь и вижу, что это действительно лишь пустая скорлупа, как мисс Эндикотт и сказала: в черной полости – пустота. Здесь до сих пор пахнет копотью и горевшим деревом. Огонь пошел отсюда? Огонь, в возникновении которого, вероятно, виновата – а может быть и нет – Элли?
Продолжаю обследование главного здания. Вблизи оно производит сильное впечатление: впереди фасад украшен колоннами, как в Парфеноне, покрытыми хлопьевидными пятнами плесени серого и зеленого цвета. Могу представить, как был поражен экстравагантностью этого места мой отец, подъезжая к нему много лет назад. Величественные колонны и большие окна; изысканный шпиль, по которому я ориентировалась, добираясь сюда, гордо возвышается над крышей. Думаю, после одного лишь взгляда на него, отец удостоверился в том, что это хорошая идея. Хотя именно он решил оставить Элли, а не меня, я уверена, что он выбирал это место для нее. Он был человеком дела – принимал решения, исправлял ошибки. Одним из таких решений было отослать меня из родного дома.
Поднимаюсь по ступенькам к главной двери, громадная колонная галерея словно заглатывает меня. Дверь по сравнению со всем зданием маленькая, практически кукольная. Знак «Не входить» висит и здесь, я отталкиваю его, нарушая правила. Однако на двери висит цепь, толстая и тяжелая, которая надежно перекрывает доступ внутрь. Чтобы пройти, мне понадобятся кусачки. Я трясу ее, но быстро сдаюсь. Она лязгает о дверь, и я наблюдаю за тем, как еще немного ссохшейся краски отслаивается и падает.
Я прохожу вдоль стен здания до поворота. Под зарослями плюща замечаю старинные кованые перила, обозначающие другой вход. Ступеньки ведут вниз, к основанию здания. Небольшой металлический знак «Для посетителей» направляет меня. Следую указателю и спускаюсь по покрытым побегами ступенькам, крепко держась за перила, которые, к счастью, все еще устойчивы. Добравшись до последней ступеньки, я дергаю дверную ручку. Кажется, поддается. Я напираю плечом на дверь, и после разового усилия взламываю ее, в разные стороны разлетаются побеги плюща и облако пыли поднимается в воздух. С учащенным сердцебиением я проникаю в здание. Я внутри.
И вот теперь, когда я в одиночестве стою в этом полумраке, я напоминаю себе, зачем я пришла в это богом забытое место. Не только, чтобы доказать, что Антонио ничего не сделал Элли. Мне также нужно доказать себе, что Элли действительно сумасшедшая. Чтобы иметь на руках доказательство, подтверждающее, почему меня отдали. Потому что на протяжении многих лет разлуки именно я была отмечена, заклеймена как ненужная. Теперь же вероятность того, что где-то здесь лежит единственный ключ ко всему произошедшему, ради которого я двигалась вперед, весьма будоражит.
Я иду по темным коридорам, пока не натыкаюсь на огромную ванну, расположенную посредине комнаты и занавешенную плотной зеленой шторкой из резины, которая местами уже начала рассыпаться. Стены покрыты облупленной краской, они будто сбрасывают кожу. Видимо, раньше это была комната для гидротерапии. Пылью здесь покрыто абсолютно все, и я откуда-то слышу звук капающей воды. Заглядываю в следующую комнату и вижу ряд раковин в викторианском стиле, выставленных друг за другом. Они все еще очень красивые на вид, такие бы охотно поставили в старинный дом, чтобы соответствовать его общему стилю.
Я иду дальше по другому коридору и поднимаюсь по лестнице, где в комнаты попадает солнечный свет. Он проникает внутрь бледными лучами, пестрыми пятнами падая на толстый слой полувековой пыли, которую я поднимаю ногами. Здесь, наверху, холоднее, через разбитые окна дует ветерок. Стены разрисованы детьми. Кривым детским почерком посреди желтого солнца нарисовано слово «выздоравливай». Это напомнило мне картинки на стене у мисс Эндикотт при входе в ее кабинет. Когда я вспоминаю о ней, мне также приходит на ум, что это место, в отличие от первого здания, не пострадало от огня, хотя она пыталась меня убедить в обратном. Было ли это ошибкой с ее стороны? Почему она была так уверена, что здесь ничего не осталось?
«Это, видимо, детское отделение», – говорю я сама себе, когда вхожу в помещение, похожее на лекционный зал. Стулья нагромождены вдоль стен, некоторые валяются как попало на полу, словно раскиданные яростным ураганом. Стекла, оставшиеся целыми, частично прикрыты обветшалыми занавесками и очень грязные. Боюсь, если я притронусь к ним, они тут же рассыплются в моих руках.