– Ты мерил рубашки. Они тебе понравились. Это было видно.
– Да, но я не могу их себе позволить.
– А я могу.
– Но теперь я должен тебе кучу денег и не в состоянии их вернуть. Я не могу тратить деньги на все, что мне хочется.
– Не будь грубым, – говорит Майя, уперев кулаки в бока.
– Я не грубый. Просто… я не могу. Я никогда бы их не купил. Ни за что в жизни. Я не могу купить для Лейлани ничего подобного.
– Тебе и не нужно, глупый, – говорит Майя. – У Лейлани есть все, что ей нужно.
– А у меня нет, – говорю я. – У меня нет денег. Не столько, сколько у вас. Как я тебе их верну?
– Давай считать это подарком?
– Что?
– Ты в них прекрасно выглядишь, Че.
Майя кивает.
– Я рада тебе их подарить. Деньги нужны, чтобы радовать друзей.
– Мы что, друзья?
– Почти, – говорит Лейлани.
– У него был день рождения, – говорит Майя. – Роза сказала Сеймон, что подарила ему мозг.
Лейлани изумленно смотрит на меня.
– Пластмассовую модель мозга.
– Давай это будет подарок на день рождения? – предлагает Лейлани.
– С днем рождения, Че, – говорит Майя.
Лейлани улыбается мне так, словно ей по‐настоящему приятно сделать мне подарок на день рождения.
– Спасибо, – говорю я. Часть меня счастлива. Посмотрим, понравлюсь ли я Соджорнер в таком наряде.
Но помимо этого я чувствую, что мной, ну, скажем так, манипулируют. Такое же ощущение я испытываю, когда Роза выкидывает какой‐нибудь фокус и ей это сходит с рук. Я понимаю, что тут совсем другое дело, но ощущение никуда не девается.
Лейлани затаскивает меня еще в пару магазинов, но я больше ничего не позволяю ей мне покупать.
– Уверена, что не хочешь отдать мне сумку? – спрашиваю я у Майи.
Она качает головой:
– Теннисисты сами носят свои вещи. Серена Уильямс сама носит свои вещи.
– Серена Уильямс больше тебя. – Майина сумка размером почти с нее.
– Но раньше она была такой же, как я.
– Не пытайся ее переспорить, – говорит Лейлани. – Она не передумает. Хотя из‐за этой сумки у нее скоро вырастет горб.
Я покупаю черные кожаные ботинки, которые, по словам Лейлани, подойдут и к нарядной, и к повседневной одежде. На них скидка, так что они стоят всего двести долларов. Я едва не теряю сознание, пока плачу за них. Вряд ли мне будет приятно объяснять родокам, зачем они мне. Майя покупает ярко-голубые, расшитые блестками кроссовки и сразу же их надевает. Когда она идет по улице, они сияют в солнечном свете.
Везде, куда бы мы ни зашли, продавцы знают Лейлани.
– Ты что, нью-йоркская королева шопинга? Почему с тобой все знакомы?
Майя смеется.
– Пора на теннис, – говорит она Лейлани. – Пойдем через Хай-Лайн?
– Давай. – Лейлани ведет нас по старой с виду улице, вымощенной гладким кирпичом, к широкой лестнице. – Ты тут уже был?
– Не-а. – Я вообще не в курсе, о чем это они.
– Это надземный парк, – говорит Майя.
– Узенький парк над землей, где полно надоедливых туристов, которые на каждом шагу останавливаются и таращатся по сторонам. Но зато можно пройти четыре квартала без светофоров.
Поднявшись по лестнице, мы выходим на широкую дорожку, с обеих сторон обсаженную деревьями и забитую людьми.
– Раньше тут была заброшенная железная дорога, – объясняет Лейлани. Она идет впереди, прокладывая нам путь сквозь толпу.
Деревья совсем молоденькие. Интересно, давно ли открылся этот парк. Все здесь кажется новым. Мы идем на уровне четвертого или пятого этажа домов, гостиниц, офисных зданий. Я делаю шаг в сторону, пропуская влюбленную парочку, чтобы им не пришлось расцеплять руки. Чуть дальше парк расширяется, появляется место для скамеек, где люди сидят вплотную друг к другу, наслаждаясь солнцем и не обращая особого внимания на непрекращающийся поток туристов, которые идут мимо и крутят головами во все стороны. Я уже слышал речь на шести языках.
Дорожка снова сужается, и мы идем по туннелю из веток, соединяющихся у нас над головами. Здесь чудесно, даже несмотря на то, что все вокруг, по мнению Лейлани, идут слишком медленно и постоянно останавливаются, чтобы сфотографироваться.
– Жаль, что ты не бывал здесь раньше, пока туристы не пронюхали про это место, – говорит Лейлани.
– Здесь было совсем пустынно, – возражает Майя. – Крошечные деревца, сплошные сорняки. Теперь стало лучше.
– Да, но людей слишком много.
– А мне нравятся люди. Моя теннисная школа вон там. – Майя показывает на запад, где между домами виден Гудзон.
Отправив Майю на теннис, мы возвращаемся в Ист-Виллидж.
– Отпусти бороду, – говорит Лейлани.
– Мне семнадцать. Я не могу отпустить бороду.
– У меня в школе половина парней носят бороду.
Я с сомнением смотрю на Лейлани.
– Не веришь? Да, борода у них не на все лицо, не то что у модников из Вильямсбурга, которые типа-сами-маринуют-мясо-и-варят-пиво, у нас такой только Микаль, но он кабан ростом под два метра. Но у них вполне растет борода. Это обычное дело, видишь?
Она показывает на идущего навстречу мужчину с длинной черной бородищей, как у лесника. Он ей улыбается, но Лейлани уже показывает мне на другого бородача.
– Лейлани, я знаю, что такое борода. Думаешь, мне поможет, если я пойду на поводу у последних тенденций мира мужской моды?
– Пойдешь на поводу? Да, только выбирай правильные тенденции. С бородой ты не будешь так сильно похож на мальчика с фермы.
Я в этом сильно сомневаюсь.
– У меня светлые волосы.
– И?..
– Как ты думаешь, я часто бреюсь?
– Откуда мне знать? – Царственные брови Лейлани ползут вверх. – Я не слишком интересуюсь тем, как именно парни бреются и как часто они это делают. Каждый день?
Я хмыкаю. Лейлани касается моей щеки, тщательно избегая прыщей.
– Кожа гладкая. Так когда ты брился?
– Может, неделю назад. Еще до отъезда. Значит, уже десять дней? Две недели?
– Господи. У тебя что, волосы не растут? – Она хватает меня за локоть, рассматривает мою руку, потом показывает мне свою. – У тебя на руках нет волос! У меня на руках волос больше, чем у тебя, и я еще не сильно волосатая. Ладно, забудь о бороде. Она у тебя отрастет лет через сто, не раньше.
– И даже тогда это будет мягкий пушок, как на заднице.
– Пушок на заднице! – Она издает звук, чем‐то похожий на клохтанье курицы, которой перерубили топором шею. Я не сразу понимаю, что она не умирает, а просто смеется. Впервые за все время нашего общения Лейлани не выглядит крутой: щеки у нее раскраснелись, и она жутко кудахчет. – Пушок на заднице? В Австралии что, на жопе растят пух, чтобы не мерзнуть?
Она смеется громче, прибавляя к кудахтанью всхрюкивания. На нас оборачиваются люди. Я совершенно не понимаю, над чем тут можно смеяться, кроме ее собственного смеха. Ее смех – самое невероятное из всего, что я когда‐либо слышал. Я тоже хохочу.
– Твой смех! – выдыхаю я. – Господи, ну и звуки!
– Я знаю, – говорит она в перерыве между хрюканьем и кудахтаньем. От смеха она не может разогнуться. – Пора прекращать. – Она вытирает стекающие по щекам слезы.
– Звучит просто адски.
Она снова хрюкает.
– У тебя худший в мире смех.
Она кивает и снова хрюкает.
– А я‐то думал, ты крутая. – Я постепенно успокаиваюсь, и на лице у меня расплывается ухмылка.
– Так и есть, – выдавливает она, стараясь дышать медленно и ровно. – Круче меня никого нет. Про мой, эм-м, уникальный смех знают только особо приближенные люди.
Она снова утирает слезы своим, без сомнения, до невозможности дорогим рукавом.
– Ну вот и все. Идем знакомиться с Ронни. Ты слышал мой смех. У меня больше нет секретов.
– Ронни?
– Ага. С Вероникой. Моей девушкой. Идем. У нее смена заканчивается минут через сорок. Мы с ней и с Олли собирались в новую лапшичную. Зайдем к нам, ты переоденешься и оставишь покупки. Есть хочешь?
Я всегда хочу есть, но меня бесит мысль о том, что я пропущу занятия. Хотя я и знаю, что Соджорнер сегодня не придет. С другой стороны, я могу прийти позже, спарринги все равно начнутся только в семь. Я убеждаю себя, что время от времени можно устраивать разгрузочные дни.
– Еще бы, – говорю я. – Давай посмотрим на твою девушку.
Глава восемнадцатая
– Ее зовут Вероника Диас. В школе мы были парочкой. – Лейлани голосом выделяет последнее слово, чтобы оно звучало не всерьез, словно давая мне знак, что можно смеяться.
– Были?
– Она уже окончила школу и теперь работает в «Саншайн» на Хаустон-стрит, – говорит Лейлани.
Интересно, сколько еще я буду привыкать к этому странному названию, Хаустон. Не менее интересно, что такое «Саншайн».
– Еще она актриса. Она снималась в студенческих фильмах, в паре рекламных роликов и в одной серии «Закона и порядка», но тогда она была еще совсем маленькой. Ходила, наверное, на миллион прослушиваний. Получила роль в одной экспериментальной пьесе, но в результате постановщики не нашли денег.
Я пытаюсь сделать вид, что впечатлен, хотя не уверен, хочет ли этого Лейлани.
– Актерского заработка не хватает на съемную квартиру, так что она еще работает в «Саншайн» и в одной дрянной забегаловке на Сент-Марк-плейс. «Кофе Нуар». Что за тупое название.
Лейлани рассказывает так, словно ее все это раздражает. Интересно, она предлагала Веронике деньги? У нее самой полно денег, но ее девушка работает на трех работах, чтобы платить за квартиру. У меня нет друзей сильно богаче или беднее меня. Ну, за исключением Лейлани. Я знаю, как чувствую себя из‐за того, что Лейлани без спроса купила мне одежду. Если они когда‐нибудь спорили из‐за денег, я точно на стороне Вероники. И тут я вспоминаю, что как раз сейчас Макбранайты снимают квартиру для моей семьи. Раньше меня это не беспокоило. Интересно, как Салли и Дэвид себя при этом чувствуют?
– Это любовь? – спрашиваю я, когда мы переходим дорогу.