Салли ничего не отвечает.
– Как вы относитесь к тому, что ваш мальчик боксирует? – спрашивает Диандра.
– Мама! Я же говорила тебе, как родители Че к этому относятся!
– Я потому и спрашиваю. Я хочу, чтобы они знали: не только они недовольны. Бокс – не обычный спорт. Это не то же самое, что бег или баскетбол.
– Да, мама, ведь баскетбол совершенно безопасен и в нем нет места жестокости.
– Дерзишь, Сид?
– Я просто с тобой не соглашаюсь.
Диандра качает головой:
– Ты именно что дерзишь. А теперь дай мне договорить. – Она тянется к Салли, берет ее руку и сжимает в своих ладонях. – Мы не были уверены, что Сид стоит заниматься боксом. Насилие – это неправильно. От того, что она дерется на ринге, а рядом стоит судья или тренер, оно не становится правильнее.
Салли кивает.
– Но моей дочери нравится бокс. Он делает ее крепкой и сильной. Так что у нас не хватает духу запретить ей боксировать. Говорят, она прекрасно справляется.
– Соджорнер – отличный боксер, – выпаливаю я. – Ну то есть Сид. – Я поворачиваюсь к ней. – Ты потрясающая. – Господи. У меня снова краснеют щеки. И шея.
– Ее тренер тоже так считает, Че. Но это драка. Да, я горжусь Сид и желаю ей счастья, но ничего не могу с собой поделать: мне бы хотелось, чтобы это был не бокс. Что угодно, только не бокс.
– Да, – говорит Дэвид. – Это так жестоко выглядит. Вчера мы видели Че на ринге. Ужасное зрелище.
Он словно повторяет слова Салли. Мне страшно хочется напомнить ему, как он лицемерен. Когда ему было семнадцать, его выгнали из школы за то, что он сломал челюсть другому ученику. Как сильно нужно бить, чтобы сломать челюсть? Я никогда никому ничего не ломал.
– Вот именно, – поддакивает Салли. – Че пообещал нам, что не будет драться, пока не перестанет расти. Вчера мы узнали, что он нам врал.
Диандра кивает и сочувственно смотрит на родоков. Я бы тысячу раз умер, лишь бы Бог – тот самый, в которого я не верю, – не дал Соджорнер услышать, как меня унижают. Я отчаянно надеюсь, что ее отвлек липкий шепоток Розы.
Но нет, она поворачивает голову в нашу сторону.
– В спарринге нет ничего дурного, – говорит она.
– Соджорнер, – говорит Диандра. – Это не твое дело. Решать Че и его родителям.
– Нет, это мое дело, мама. Родители Че не понимают, чего требовали. – Она поворачивается к Салли и Дэвиду и, словно извиняясь, говорит: – Че зашел в тупик. У него талант, который ему не на что было направить. Спарринг не опасен. Мы надеваем шлемы. Ездить на машине и то опаснее!
– Соджорнер Ида Дэвис!
Соджорнер мотает головой, но ничего больше не говорит. Салли пристально смотрит на нее.
– Я вижу, как страстно ты любишь бокс, – говорит Дэвид, – но мы обязаны защищать сына.
– Я прошу прощения за свою дочь, – вмешивается Диандра. – У нее твердое мнение по очень многим вопросам.
– Не нужно извиняться. Наши дети не наша собственность, – говорит Салли, и я едва сдерживаюсь, чтобы не хмыкнуть. – Естественно, они не будут нам подчиняться или соглашаться с нами, если думают, что мы неправы. Что ребенком, что родителем быть одинаково непросто.
– Аминь, – заключает Диандра.
– Как вы примирились с тем, что Соджорнер занимается боксом?
– Они не примирились, – отвечает Соджорнер, сжимает плечо Диандры и целует Элизабету в щеку.
– Да, мы не примирились. Но что мы можем сделать? Я молюсь. Я знаю, что милосердный Господь награждает нас за любовь, терпение и понимание. Вы верно сказали: дети и родители идут разными путями.
– Спасибо, – говорит Салли. Она наклоняется к Диандре и берет ее за руку. – Мне приятно поговорить с кем‐то, кто понимает.
– Пожалуйста. Вы найдете правильное решение. Я в этом уверена.
– А что вы делаете завтра вечером? У нас будет вечеринка, новоселье. Было бы замечательно, если бы вы смогли прийти. Соджорнер уже сказала, что придет.
– Но завтра ведь понедельник?
– Я знаю, это довольно странно, но некоторые наши друзья свободны только завтра, а мы не хотели надолго откладывать праздник.
– Элизабета?
Молчаливая мама Соджорнер кивает.
– Мы с удовольствием, – говорит Диандра.
Они обмениваются телефонами, адресами, обсуждают, как быть с инвалидным креслом. Прекрасно, родоки уже обменялись телефонами с мамами Соджорнер, а у меня так и нет ее номера.
– У меня нет твоего номера, – говорит Соджорнер, и я улыбаюсь. – Мы с Джейми вместе бегаем. Хочешь с нами?
Я киваю. Мы с Соджорнер обмениваемся телефонами на глазах у Розы.
– Готова к воскресной школе? – спрашивает Соджорнер.
Роза кивает и уходит с Соджорнер и ее мамами. Она оборачивается и улыбается мне, как бы намекая, что проведет время с ней, пока я буду торчать с Салли и Дэвидом. Надеюсь, что там, куда они идут, нет лестницы. Не то чтобы я по‐настоящему волновался, что Роза это сделает. Но мне приходится сделать над собой усилие, чтобы не побежать следом за ними.
– Какой хороший день, – говорит Салли.
Так и есть. Светит солнце, на улице тепло, все одеты по‐летнему. Но Салли обычно не говорит о таких вещах. Мне сложно искренне радоваться весне, пока она явно обдумывает, что бы мне сказать. У Салли все чувства всегда четко написаны на лице.
Мы идем мимо уголка для шахматистов. За каждым столом играют. Вокруг одного стола стоит толпа. Я вижу, что за ним сидит Исайя. Интересно, сколько он зарабатывает шахматами? Судя по его виду, не слишком много. Все шахматисты – мужчины. И зрители тоже. Как Розе удалось пробраться сюда и заставить их сыграть с ней? Я в десять лет не был на такое способен. Да и сейчас не способен. Каково это – ничего не бояться?
– Мы не будем тебя наказывать, – говорит Дэвид.
– И я могу боксировать?
Салли кивает:
– Мы ведь не можем тебя остановить.
Они меня останавливали всю мою жизнь. Если это и есть мое наказание, надо было нарушить обещание раньше.
– Меня пугает твоя жестокость. Если ты выйдешь из себя, то можешь кого‐нибудь убить. – Салли оборачивается к Дэвиду, но тот молчит.
Я дрался только на ринге. Я никогда в жизни никого не бил и даже не думал о таком. Кем Салли меня считает?
– Кто предложил позвать меня на ужин? Вы знаете, что я все вечера провожу в спортзале. Почему вы не написали?
– Роза очень хотела, чтобы ты поужинал с нами, а мы были всего в паре кварталов.
– Я так и думал. Она хотела, чтобы вы застали меня врасплох.
– Перестань, Че, – говорит Салли. – Роза не знала, что ты дерешься. Разговор не о ней, а о тебе.
– Всякий раз, когда я пытаюсь поговорить с вами о Розе, вы меняете тему. Вы не хотите о ней говорить. Не хотите признать, что с ней что‐то явно не так.
– Ты серьезно, Че? Что‐то явно не так? Мы знаем, что у нее были проблемы с развитием. И что ей сложно заводить друзей. Ей десять лет. Она ведет себя как обычный десятилетний ребенок. Хватит видеть в ней…
– Я знаю, сколько лет моей сестре.
– Роза тебя боготворит, – говорит Салли. Она сейчас расплачется. – Знаешь, как долго она копила деньги, чтобы купить тебе подарок на день рождения?
– А вы знаете, как умерла морская свинка Апиньи? Роза…
Дэвид поднимает руку. Я готов наорать на них обоих. Но мне ведь нельзя! Это сочтут проявлением жестокости.
– Че, – говорит Дэвид своим «давайте-успокоимся» голосом. – Я знаю, ты не хотел сюда ехать. Ты хотел остаться в Сиднее. Но от того, что ты вот так психуешь, никому, и прежде всего тебе самому, легче не станет.
– Я не психую! Я говорю вам о том, что Роза сделала в…
Рука снова поднимается вверх. Мне страшно хочется по ней врезать.
– Как мы можем тебе доверять, если ты не берешь на себя ответственность за свои поступки? Если ты во всем обвиняешь Розу?
Я таращу глаза на Салли. Я никогда не обвинял Розу в чем‐то, чего она не делала, и уж тем более во всем.
– Я сдаюсь, – говорю я. – Однажды вы поймете, кто такая Роза, и пожалеете, что не послушали меня. Я иду в зал.
– Че! – говорит Салли.
– Пусть идет, – слышу я голос Дэвида у себя за спиной. Я еще никогда так не злился. Они в жизни не станут меня слушать.
В спортзале я выкладываюсь по полной, не думая о том, что у меня выходной, что нужно дать мышцам отдых. Только спустя три часа гнев покидает мое тело, и я могу снова думать о родоках, особенно о Салли, не испытывая острейшее желание избить каждую боксерскую грушу, которую только вижу. Я не могу туда вернуться. Я снова разозлюсь. Не могу видеть их. И Розу тоже. Долбаную Розу, которая проводит время с Соджорнер. Интересно, Соджорнер удивится, если я напишу ей и спрошу, как Роза себя ведет? Скорее всего.
Я проверяю телефон. Там куча сообщений. От Соджорнер ни одного. Зато несколько от Розы. «Я задавала самые умные вопросы. Опять. Теперь Сид любит меня больше всех остальных». Я пишу родокам: «Вернусь, когда перестану… – тут я зависаю: нельзя писать «злиться», ведь Салли и так думает, что я злобное чудовище, – расстраиваться». Я сажусь на скамейку возле раздевалок и смотрю на номер Соджорнер. Может, позвать ее прогуляться? Друзья ведь так делают? Мы могли бы провести время вместе. Наверное, надо позвать еще и Джейми.
Я начинаю писать: «Сходим в кино?» – и останавливаюсь. Я не хочу в кино. Можно спросить, не хочет ли она пробежаться. Она сама это предлагала. Я хотел бы пробежаться вдоль Манхэттена, убежать так далеко, как только можно. «Чем занимаешься?» Господи, ну что за детский лепет. «Думаю пробежаться, – добавляю я. – Давай со мной? Позовешь Джейми?»
М-да. Я убираю телефон в карман и решаю обойтись без душа. Вместо этого подхожу к зеркалу и отрабатываю бой с тенью, сосредоточившись на защите: быстро уклоняюсь от воображаемых ударов, ныряю, отскакиваю от своего виртуального противника, верзилы сантиметров на десять выше меня. Телефон молчит. Я встаю на беговую дорожку и бегаю двадцать минут. Утираю пот полотенцем. Проверяю телефон. Ничего. Прошло почти полчаса с тех пор, как я написал Соджорнер. Я не хочу домой. Я не хочу оставаться в спортзале. Я хочу встретиться с кем‐нибудь, кто не приходится мне кровным родственником.