– Потому что иначе мне придется обратиться к кому‐нибудь другому. Наверняка Сид согласится мне помогать. Я ей нравлюсь. Но она не обязана этого делать. Она мне не сестра. А ты обязан помогать мне и объяснять мне правила. Потому что они бессмысленны.
– Роза, я готов и дальше тебе помогать, но только перестань меня доставать.
– Как мне понять, что я тебя достаю?
– Для начала перестань хотеть, чтобы кто‐нибудь умер.
– Это нечестно. Я бы хотела, чтобы и Лейлани тоже умерла. Я могу хотеть все, что захочу. Каждый человек кому‐нибудь желает смерти.
Я желаю смерти Розе.
– Перестань подлизываться к Соджорнер…
– Она рассказывает мне про Иисуса. То есть про любовь и эмпатию. Ты должен радоваться, что я изучаю такие вещи.
– Хватит изучать Библию. – Не хочу, чтобы она нашептывала всякие гадости на ухо Соджорнер.
– Я говорю ей, что вы с ней должны быть вместе.
– Мне все равно. Держись подальше от Олли и Вероники.
Роза выпячивает нижнюю губу:
– Но мы собирались вместе танцевать! Зарабатывать деньги!
Я качаю головой:
– Не приближайся к моим друзьям.
– Что еще?
– Не настраивай родоков против меня.
– Не смешно.
– Еще бы. Никто и не обязан тебя смешить.
Роза не отвечает, но я прекрасно знаю, что она думает: именно это просто обязаны делать все вокруг.
– Если я пообещаю, что отстану от твоих друзей и от родоков, ты пообещаешь, что не бросишь меня?
Я недоуменно смотрю на нее:
– Не брошу тебя?
– Мне нужно, чтобы ты отвечал на мои вопросы и помогал мне быть нормальной. Я без тебя пропаду.
– Ты это уже говорила.
– Ты не бросишь меня, пока не окончишь университет?
– Нет, это слишком долго.
– Пока я не окончу школу? На это уйдет не больше восьми лет, – уверенно говорит Роза. – Мне нужно, чтобы ты помог мне пережить школу. На танцах две девочки шепчутся обо мне. Я не знаю, как заставить их перестать.
– Я обещаю, что буду помогать тебе. Я всегда буду отвечать на твои вопросы.
Роза протягивает мне ладошку, и мы обмениваемся рукопожатием. Я едва сдерживаю тошноту.
– Обещаешь не лезть к моим друзьям и не настраивать против меня Салли и Дэвида?
– Обещаю.
– И никого не обижать?
– Этого я не могу обещать. Я не всегда понимаю, что именно обижает людей. У них есть чувства, а у меня нет. Обещаю, что я не причиню никому физического вреда. Нарочно.
Я киваю:
– И убивать ты тоже не будешь.
– Я уже пообещала, что не буду убивать и не буду никого заставлять убивать. Я не нарушала эти обещания.
– Пообещай снова.
– Хорошо. Я не буду никого убивать. Если только не придумаю, как уйти от наказания.
Она ухмыляется, словно говоря: «Видишь? У меня есть чувство юмора».
– Это не обещание.
Роза пожимает плечами:
– Я пошутила. Я уже пообещала, что не убью Майю. Не убью Сид, Лейлани, родоков или еще кого‐нибудь, кто тебе небезразличен.
– Или кого‐нибудь, кто мне безразличен.
– Ладно. К тому же я очень маленькая. Как я могу кого‐нибудь убить? – Роза закатывает глаза, словно изумляясь, какой я глупый, и слезает с моей кровати. – Спокойной ночи, Че.
Она чмокает меня в щеку и выскальзывает за дверь. Я пытаюсь хоть как‐то осмыслить наш разговор. И не могу. Я чувствую себя так, словно меня избили до полусмерти. Что она мне пообещала? Не лезть к моим друзьям. Слишком расплывчато. Она потом скажет, что не думала, что к кому‐то лезет. И не понимала, что тот, к кому она лезет, мой друг. Не настраивать против меня Салли и Дэвида. Тоже расплывчато. «Откуда мне было знать, – скажет она, – что они так отреагируют?» Еще она пообещала никому не причинять физического вреда. Умышленно. Потом скажет, что не хотела этого делать. А как насчет обещания никого не убивать? «Если только не придумаю, как уйти от наказания».
Я не смогу заснуть. Я достаю телефон. Пришла куча сообщений. Лейлани зовет на очередной показ – как ни в чем не бывало, словно не она обвинила меня в том, что Соджорнер мне нравится только из‐за цвета кожи. Джейсон докладывает новые подробности своих ссор с родителями. Джорджи интересуется, удалось ли мне сбежать от пьяной девицы. Назим пишет, что ему меня не хватает: я один способен оценить то, как он одержал верх над Джорджи, – и сейчас он расскажет, как это было. Я думаю спросить у Джорджи, может ли она поговорить, – мне надо обсудить с ней все, что произошло, – но тут приходит сообщение от Соджорнер: «Мне понравилось с тобой танцевать».
Я смотрю на экран. Прикоснуться к нему – все равно что прикоснуться к ней. «Да. Мне тоже. Понравилось». Я замираю. Набираю текст, который боюсь отправить, а затем, не успев остановить самого себя, отправляю: «Я счастлив, что ты меня поцеловала». Я смотрю на экран телефона, надеясь на ответ. У меня вспотели ладони. Что, если она не ответит? Приходит сообщение от Назима, еще одно от Джорджи. Я их даже не открываю.
Почему Соджорнер не отвечает? Я что, перегнул? Может, не надо было упоминать поцелуй? Нам что, нужно делать вид, что мы не целовались? Она сама написала, что ей понравилось со мной танцевать. Это явно что‐то значит. Я не написал, что хочу снова ее поцеловать. Не написал, что не могу перестать о ней думать. Что я буду ходить в церковь каждое воскресенье, лишь бы быть рядом с ней. Что сейчас я мечтаю только об одном – снова ее поцеловать. Прижаться губами к ее губам, коснуться пальцами ее кожи…
«Да. Спокойной ночи, Че». Да, она тоже счастлива? Или да, она счастлива, что я счастлив, что она меня поцеловала? Или «да, я знаю, что ты счастлив, что я тебя поцеловала»? Последнее может означать все что угодно – например, что она надо мной смеется. Не думаю, что она надо мной смеется. Я выключаю телефон, ставлю его заряжаться, забираюсь в постель, закрываю глаза и засыпаю, мечтая о Соджорнер.
Проснувшись, я сразу же думаю о Соджорнер. Я включаю телефон, чтобы убедиться, что действительно получил от нее эти сообщения. Я их действительно получил. Роза уже спустилась на кухню и завтракает. Дэвид стоит у барной стойки с чашкой кофе в руках. Между ними лежит Розин планшет, и они увлеченно что‐то обсуждают. Что‐то компьютерное или математическое, в чем я в жизни не разберусь. Роза оборачивается ко мне и машет рукой, показывая ямочки, словно не она прошлой ночью сказала мне: «Я не буду никого убивать, если только не придумаю, как уйти от наказания».
– Репетитора по математике больше не будет, – говорит Роза. – Я же тебе говорила. – Она слезает со стула и обнимает меня. – Они на мели, – шепчет она.
Дэвид хмурится.
– С сегодняшнего дня у вас каникулы. В сентябре пойдете в местную школу.
Роза смотрит на меня, словно повторяя: «Я же тебе говорила».
– Если в сентябре мы еще будем здесь.
Дэвид бросает на нее быстрый взгляд.
– В какую школу вы меня отправите? – спросила Роза. – Сеймон говорит, в большинство здешних школ очень сложно попасть. Надо заранее подавать заявление.
Дэвид молчит.
– Я сегодня буду заниматься с Сеймон. Она уже гораздо лучше играет в шахматы.
– Разве она не в школе?
Роза качает головой.
– Она в частной школе. У них уже начались каникулы.
– Как раз поэтому, – поворачивается ко мне Дэвид, – мы и отменили ваши занятия с репетитором. У вас обоих уже давно не было каникул, и мы решили, что Роза будет рада провести лето с двойняшками.
– А Че будет рад днем и ночью колотить людей, – добавляет Роза, включая ямочки.
Глава двадцать седьмая
По пути в спортзал я пишу Джорджи, что мне нужно с ней поговорить. В Сиднее уже ночь, но она часто не спит допоздна. Соджорнер и Джейми сейчас в школе. Но я в любом случае не стану говорить с ними о Розе. Не хочу отпугнуть Соджорнер, а с Джейми я едва знаком. Я встаю на беговую дорожку. Роза не выходит у меня из головы, в мозгу без конца крутится одна мысль. Роза сдержала свои обещания. Она горда тем, что их сдержала. Но почему, когда она говорит, что никому не причинит вреда, мне кажется, что она имеет в виду ровно обратное? Я делаю растяжку и принимаюсь отрабатывать оборону. Выдаю череду неаккуратных быстрых ударов. Снова пишу Джорджи. До утра в Сиднее еще несколько часов.
Я звоню Лейлани. Ее автоответчик говорит вполне обычные для Лейлани слова: «Не оставляйте сообщение. Или оставьте, если хотите. Только не ждите, что я перезвоню. Голосовая почта? Да ладно! Вы серьезно?» Я вешаю трубку и пишу ей: «Можем поговорить? Это важно». Потом хорошенько встряхиваюсь. Я могу держать себя в руках. Я могу нормально тренироваться.
Телефон звонит. Это Лейлани.
– Что важно?
– Роза.
– Двойняшки так и не разговаривают друг с другом.
– Жаль.
– Приходи в Томпкинс-сквер-парк. Встретимся у шахмат. Я буду через пятнадцать минут.
– Увидимся, – говорю я, но Лейлани уже отключилась.
Когда я добираюсь до парка, Лейлани уже сидит на скамейке с планшетом в руках.
– Привет, – говорит она и убирает планшет в сумку. – Извини, что так вышло с Ронни. Она может быть противной. Жаль, что тебе тоже досталось.
Я сажусь рядом с ней. Она правда извинилась? Что ж, извинения приняты.
– Все в порядке.
– Твоя подружка тебя бросила? Выглядишь ужасно.
– Она мне не подружка.
– А-а. – Лейлани убирает волосы за ухо. – Она тебя отвергла. Облом, парень. Но ты не из ее лиги, сам понимаешь.
– У вас тут что, всех распределяют по лигам? Меня не предупредили.
– Ага. Всех записывают в лиги при рождении, а потом раз в полгода проверяют, насколько ты похорошел. В подростковом возрасте начинается активное движение из одной лиги в другую, потом все замирает лет примерно до сорока, потом человек медленно опускается до самой низкой лиги – ее еще называют смертью.
Она не смотрит на меня.
– Спасибо, что рассказала. Я счастлив, что жизнь в Австралии уберегла меня от этой системы.
– В Австралии она тоже есть, – говорит Лейлани. – Только там еще более древняя и жестокая традиция: тебе просто не говорят, что эта система существует.