Соджорнер не была ни на одном из занятий. Я знаю, у нее скоро экзамены, но все равно надеялся ее увидеть, ждал ее изо всех сил. Мне наконец‐то отвечает Джорджи. В перерыве между занятиями я пересказываю ей кое‐что из того, что мне говорила Роза. Я чувствую, что теперь мне уже не так сильно хочется всем этим делиться. После разговора с Лейлани мне кажется, что все будет в порядке. Мы сможем контролировать Розу.
Джорджи читает книгу о том, как работать с коллегами-психопатами. «Они везде. Жаль, что про Розу нельзя рассказать в отделе кадров». – «Смешно». Надо бы почитать о том, как вести себя, когда один из твоих родственников – психопат, но никто в семье тебе не верит. Соджорнер приходит через пятнадцать минут после начала спаррингов. Дайдо рассказывает мне, как скрыть от противника, куда направлен мой хук, и что‐то еще, чего я уже не слышу, потому что смотрю, как Соджорнер входит в зал, садится на пол и наматывает бинты. Дайдо щелкает пальцами у меня перед носом.
– Да-да, – говорю я, оборачиваясь к ней.
– Нет, – парирует Дайдо. – Ты не можешь сосредоточиться. Поработаю с кем‐то, кто может.
Она подходит к ребятам, ожидающим своей очереди выйти на ринг. Я сажусь рядом с Соджорнер.
– С кем ты дрался? – спрашивает она.
Я показываю:
– Кажется, ее зовут Тина?
– Таня. Как прошло?
– Нормально. Пора мне перестать двигаться по прямой.
– Руки выше, плечи вперед, подбородок вниз.
– Надо перестать подсказывать. Особенно при хуке слева. Но в остальном я все делаю как надо.
– В реальном бою все это не важно. Важно одно: сколько раз ты ее достал? Больше, чем она тебя?
– Примерно поровну. А где Джейми? – спрашиваю я, хотя и рад, что она не пришла, что здесь только мы с Соджорнер. – Зубрит?
– Ха! Джейми? Зубрит? Не надейся. Она сейчас с Олли. Правда, она сто раз поклялась, что это не свидание. Но мне кажется, она просто мечтает о том, чтобы это было свидание.
Наверное, так же, как я мечтаю о том, чтобы у нас сейчас было свидание. Мы вместе идем домой. Навстречу попадается парочка влюбленных, и мы теснее прижимаемся друг к другу, чтобы их пропустить. Я касаюсь рукой ее руки. На улице прохладно, но рука у меня теплая.
– Умираю от голода, – говорит Соджорнер, берет меня за руку и тянет к ближайшей пиццерии. Сбоку от входа есть окошко, где продают пиццу навынос. Соджорнер отпускает мою руку. Я бы ее никогда не отпускал.
– Я думал, тебе нужно готовиться к экзаменам.
Соджорнер в государственной школе. У них еще идут занятия, скоро начнутся экзамены.
– Нужно. Купим пару кусков. Можем поесть на ходу. Я угощаю.
Мы подходим к окошку, и она покупает два куска пиццы, по доллару каждый. Даже если бы я хотел заплатить, все равно бы не смог. Они принимают только наличные. Нам выдают пиццу на бумажных тарелках, вдобавок суют стопку салфеток. Пицца обжигающе горячая, жир уже пропитал тарелки.
– Пепперони. Я всегда покупаю ту, которую только что достали из печи.
– Я люблю пепперони, – говорю я, откусываю кусок и обжигаю нёбо. Я широко открываю рот и машу рукой, но это не помогает. Соджорнер улыбается.
Мы мгновенно съедаем пиццу. Сплошные соль и жир, но мне плевать. Потрясающе вкусно.
– У тебя масло на подбородке. – Я выбрасываю бумажную тарелку и салфеткой вытираю ей подбородок.
– Твои родители успокоились? Насчет спарринга?
Мы почти у ее дома. Я не знаю, что ответить. Не хочу говорить о родителях. Я хочу говорить только о Соджорнер. Хочу ее поцеловать.
– Ты мне нравишься. – Я чувствую, что краснею.
– Да, – говорит она.
Господи. Не «ты мне тоже нравишься». Просто «да, я слышала, что ты сказал». Она даже не смотрит на меня.
– Я знаю, ты говорила, что не можешь со мной встречаться.
– Говорила. Мы пришли, – замечает она.
Мы стоим перед входом в ее дом.
– Мне надо готовиться к экзаменам, – говорит она.
– Да, – говорю я и беру ее за руку. – Хорошего вечера.
– Спокойной ночи, – отвечает Соджорнер, не отпуская мою руку.
– Мне жаль, что я не верю в…
Соджорнер подносит палец к моим губам:
– Тс‐с.
Я сглатываю. Мы стоим друг напротив друга, держась за руки, глядя друг другу в глаза. Я делаю шаг вперед. Наклоняюсь. Наши губы почти соприкасаются. Воздух между нами тяжелеет от нашего дыхания. Достаточно одного почти незаметного движения, и я прижмусь губами к ее губам.
– Можно мне…
Соджорнер целует меня. Касается губами моих губ. Я чувствую языком ее язык. Мы обнимаем друг друга, я веду пальцы к ее затылку, она скользит руками по моей спине, к лопаткам. Вдруг совсем рядом раздается резкий, громкий свист, звонче полицейской сирены.
– Ведите себя прилично!
– Что за разврат!
Два парня немногим старше нас проходят мимо, едва не сбив нас с ног.
– Если понадобится настоящий мужчина, дай мне знать.
Соджорнер хватает меня за руку.
– Идиоты.
– Я не собирался с ними связываться, – говорю я. – Можешь меня не держать. Я не дерусь на улицах.
Она смеется:
– Я оттаскиваю себя. Я едва им обоим не врезала. Тогда тебе пришлось бы мне помогать.
– Точно. Но я ведь знаю, что ты не любишь драться за пределами ринга. Я на это надеялся.
Она снова берет меня за руку, и мое сердце бьется в сто раз быстрее, как перед спаррингом. Мы идем в Томпкинс-сквер-парк.
– Ты смешной, – говорит она. – И приятный на вкус.
– Я…
– Тс‐с. Не хочу думать о том, почему нам нельзя. Давай найдем скамейку потемнее.
Мы находим скамейку под сломанным фонарем, и наши губы снова встречаются. Мы задыхаемся. Меня переполняет желание. Я чувствую, слышу, вижу только ее. Она проскальзывает рукой мне под футболку, касается живота. Я закрываю глаза.
– Стой, – выдыхает она, не отрываясь от моих губ, не убирая руку с моего живота. – Надо остановиться.
– Надо, – говорю я, снова целуя ее, пытаясь успокоиться.
Она отвечает на мой поцелуй. Мы прижимаемся друг к другу, страстно, горячо целуемся. Я держу ее за затылок. Она отрывается, задыхаясь, смотрит на меня. Ведет рукой по моей груди, касается левого соска. Я перестаю дышать.
Она снова меня целует.
– Нам, – говорит она между поцелуями, – надо, – еще один поцелуй, – остановиться.
Мы не останавливаемся.
Одной рукой она касается моей груди, другую опускает к поясу моих штанов.
– Вот черт, – выдыхаю я.
– Ты выругался, – смеется Соджорнер, убирая руки из‐под моей футболки. – Впервые с тех пор, как пообещал мне не ругаться.
– О господи, Соджорнер.
– А теперь богохульствуешь.
– У меня в голове только слова, которые нельзя говорить.
Она улыбается, и от этого меня пробирает такая же сильная дрожь, как от ее ласк. Я хочу предложить ей пойти ко мне, провести ночь со мной, в моей комнате. Родоки не будут против, а если и будут, то все равно притворятся, что они не против. Мы говорили о сексе. Они давали мне книжки про секс. Они дали мне понять, что, когда у меня будет секс, им бы хотелось, чтобы я занимался им в каком‐нибудь безопасном месте, например, в своей спальне, чтобы я «думал об удовольствии партнера, а не только о своем собственном» – это слова Салли – и чтобы я пользовался презервативом.
– Я никогда… – начинаю я.
– Не целовался? – заканчивает за меня Соджорнер.
– О боже. Неужели я так ужасно целуюсь?
Она улыбается.
– Богохульство. Я пошутила. – Она наклоняется и снова целует меня. – Мы не сидели бы здесь, если бы мне не нравилось с тобой целоваться.
– Конечно, – говорю я. – На самом деле я чертовски хорошо целуюсь, и именно это ты хотела сказать. Я много практиковался.
– Как скромно.
– Ага. Я целовался, целовался, целовался, но никогда больше ничего не делал.
– Больше ничего?
Я качаю головой.
– Никогда не целовал девушек в шею?
– Обхохочешься, – говорю я и наклоняюсь, чтобы поцеловать ее в шею. За этим следуют новые поцелуи, мы снова задыхаемся, кровь у меня просто кипит. Я отодвигаюсь в сторону.
– Ты когда‐нибудь…
Я осторожно прикрываю ей рот рукой:
– Ты жестока. У тебя когда‐нибудь был секс?
Она кивает.
– С тем парнем, которого мы встретили на пробежке? С твоим бывшим?
– Да.
– Значит, ты не из тех христиан, которые не занимаются сексом до брака?
Соджорнер выпрямляется и поворачивается ко мне.
– Че, ты вообще слушал проповедь? Помнишь, когда мы с тобой были в церкви, и там было много народу, и моя мама говорила с кафедры? Ты хоть что‐то тогда слышал?
– Честно? Нет. Я думал о том, что касаюсь ногой твоей ноги, о том, как мне приятно держать тебя за руку, о том, что твои губы оказываются так близко к моим всякий раз, когда я поворачиваюсь, чтобы взглянуть на тебя. Я не слышал ни единого слова.
Она смеется.
– Значит, ты пропустил отличную проповедь, в которой развенчивался культ чистоты. Секс – не грех. Секс – это любовь. Грех не в том, чтобы заниматься сексом, а в том, чтобы заниматься им без любви, – что может случиться и в браке. Я цитирую проповедь, которую ты не слушал.
Я молча смотрю на нее. Она только что произнесла слова «секс» и «любовь». У меня пересохло во рту.
– У тебя и правда никогда не было секса?
– Нет.
– Вот это да. Я прилежная христианка, но при этом не девственница. Ты атеист, но девственник.
Я уже готов пылко заявить о том, что атеизм не говорит о человеке ничего, кроме того, что тот не верит в Бога, но затем решаю этого не делать.
– Неужели все атеисты – распутники? Прости, что я не такой.
– Как это сладко звучит. Ты сладкий.
– Сладкий? Сладкое вредно. Уж лучше горячее. Можешь сказать, что я горячий?
– Ты хочешь, чтобы я сказала, что ты горячий?
Я киваю.
– Я думаю, что ты горячая и что мы провели последние… – Я смотрю на часы. – Вот черт! Уже больше часа в объятиях друг друга.
– Ты горячий, Че. Ты слишком много ругаешься, ты попадешь в ад, но у тебя горячие поцелуи. – Она кладет руку на пояс моих штанов, ведет пальцами вверх. – У тебя горячий живот. Горячая грудь. Ты весь горячий. – Она снова прижимается губами к моим губам. – Мне нравятся твои горячие поцелуи.