ет меня и берет за руку. У нас и правда все серьезно. Все мысли о Розе и моих полоумных родственничках отступают.
Джейми смеется:
– Похоже, вы разобрались со своими религиозными различиями.
– Именно, – говорит Соджорнер.
– У нас все замечательно, – добавляю я.
Джейми делает вид, что ее сейчас стошнит. Мы вместе разминаемся и отрабатываем удары. Я на долгое время забываю о своей сестре.
Мы идем домой втроем. Сегодня я ужинаю с ними и с мамами Соджорнер.
– Спасибо, что пригласил тогда Олли, – говорит Джейми. – Мы тусовались. Олли что надо.
Олли просто по определению что надо.
– Ты ведь знаешь, что Лейлани бросила Веронику?
Я качаю головой:
– Опять?
– На этот раз по‐настоящему. Вероника без конца рыдает. Порезала себе вены.
Я останавливаюсь и в ужасе смотрю на нее.
– Вышло неубедительно, порезы неглубокие, скорее царапины. Но она рыдает у Олли на плече, а они дружат еще с пеленок. Они очень близки. Олли нужно ее поддержать.
– Бедняжка Олли.
– Именно.
– Не смотри на меня, – говорит Соджорнер. – Я Олли совсем не знаю. Приходите вместе в церковь, Джейми.
Джейми хрюкает от смеха. Я уже понял, что это дежурная шутка – про Джейми и про то, что ноги ее никогда не будет в церкви.
– В воскресенье мы идем протестовать. Мы с Олли сделаем мир лучше.
– Что, правда?
Я вмешиваюсь, чтобы не дать им поссориться:
– Твои мамы ведь знают, что мы вместе?
Я слегка нервничаю из‐за этого ужина.
– Конечно знают, – говорит Джейми. – Сид им обо всем рассказывает. В этом доме нет секретов.
– Ты говоришь так, словно это плохо, – замечает Соджорнер.
– Я никогда не думала, что буду скучать по жизни с родителями и по этому католическому ужасу в духе «все-сплошная-тайна-детям-нельзя-ни-о-чем-рассказывать». Но вы уж слишком откровенны!
– Нет!
– Детка, твоя мама обсуждает цвет и консистенцию своих какашек!
– Она болеет. Это один из показателей ее состояния.
– Это перебор, – отмахивается Джейми. – А еще твои мамы слишком шумно сношаются. Когда мои предки были вместе, они хотя бы вели себя прилично и вообще не занимались сексом. Или, может, занимались, но тихо, как мыши.
– Плохое сравнение. У нас тут шумные мыши.
– Да и хрен бы с ним. Я не хочу об этом знать. Предкам вообще не положено заниматься сексом. Фу. И твоя мама не должна вмешиваться в мои дела и спрашивать, предохраняюсь ли я и – как там она сказала? – а, да, вспомнила, получаю ли я «истинное удовольствие от секса». О. Мой. Бог. Она собиралась рассказать мне про клитор. Как неловко.
Соджорнер смеется. Меня раздирают на части желание узнать, как Джейми удается не богохульствовать в присутствии мам Соджорнер, и дикий хохот, потому что они кажутся мне абсолютно такими же, как мои родоки.
– Подожди. То есть они устроят мне допрос с пристрастием насчет того, доставляю ли я тебе истинное удовольствие?
Теперь смеется и Джейми. Они обе хохочут все громче, не в силах остановиться.
– Может, они попросят тебя нарисовать схему, чтобы убедиться, что ты знаешь, где клитор.
Джейми не может идти, она едва не падает от смеха.
– Ой, смотрите, – говорю я и машу перед ними своим телефоном. – Это мои родители. Они ждут меня дома прямо сейчас. Пока.
Соджорнер отбирает у меня телефон.
– Нет-нет-нет. – Она протягивает телефон Джейми. – Разве там есть такое сообщение?
Джейми качает головой:
– Не вижу ничего подобного.
Я хватаюсь за живот.
– Кажется, меня сейчас стошнит. – Я разворачиваюсь и делаю пару шагов в противоположную сторону.
Соджорнер берет меня за одну руку, Джейми за другую. – Не так быстро, мистер. От материнского допроса с пристрастием тебе не уйти.
– Нет никого хуже лесбиянок, – говорит Джейми. – Никакого стыда, никаких границ. Может, они еще захотят узнать, нормального ли размера у тебя член.
Соджорнер хмыкает и в шутку пинает Джейми в бок:
– Это уже слишком!
– Она ведь шутит, да? – Я уверен, что шутит. – Да? Они снова хохочут.
Мы встречаемся с Диандрой и Элизабетой в венесуэльском ресторане. Мама Элизабеты приехала в Штаты из Венесуэлы. Я впервые в жизни ем арепы. Я съедаю целых шесть штук, и все равно шестая оказывается не хуже первой. Мамы Соджорнер ни слова не говорят про мой пенис. Мы вообще не обсуждаем секс. Мы беседуем о политике, несправедливости, о демонстрации, на которую они ходили, о грядущем бое Соджорнер, о том, какая погода бывает в Сиднее зимой, о том, насколько глупо запрещать людям пить, пока им не исполнится двадцать один.
Мы с Соджорнер прощаемся почти час, за каждым поцелуем следует еще один, и еще, и еще… Я не рассказываю ей о том, что сделала Роза. Я не думаю о том, что сделала Роза.
Я прихожу домой после полуночи. Салли уже вернулась. Они с Дэвидом пьют вино, сидя за барной стойкой. Они знают, что я ужинал с Соджорнер, ее мамами и Джейми, но я пока ни слова не сказал им о нас с Соджорнер. Салли отставляет бокал и притягивает меня к себе.
– Ну и день! Или ночь и день – как ни назови. Ты в порядке?
– Да, а ты?
В ответ она снова обнимает меня.
– Не знаю. Не могу поверить, что они повели себя так безрассудно. Сеймон могла умереть.
Я обнимаю ее в ответ и иду к холодильнику. Он почти пуст. Нет ни ветчины, ни сыра. Никаких протеинов. Я выдвигаю ящик для фруктов и овощей, беру последнее яблоко. Надолго не хватит.
– Ветчины нет?
– Сегодня ни у кого из нас не было возможности сходить в магазин, – говорит Дэвид. – Можешь заняться этим завтра.
– Ладно, – соглашаюсь я, не понимая, чем буду платить за покупки. – У меня снова работает карточка?
– Я дам тебе наличные.
Я усаживаюсь на высокий стул, наливаю себе стакан воды.
– Теперь Сеймон в это верит, – говорит Салли. – В то, что арахис может ее убить.
Вот бы она поверила, что Роза может ее убить.
– Как Лизимайя и Джин?
– Они в шоке. Мне кажется, мы правильно поступили, сходив к психологу. Я как раз говорила Дэвиду, что он зря не пошел с нами.
По лицу Дэвида не скажешь, что он с этим согласен.
– Кто‐то должен работать. До открытия не так много времени.
– Десять месяцев? Это довольно много. Ты вполне можешь позволить себе отвлечься на пару часов.
Дэвид отмахивается от возражений Салли:
– Мне нужно работать.
– Что сказал психолог? – спрашиваю я.
– Он задавал практические вопросы. Попросил их обеих рассказать о том, что именно они собирались сделать. Каких результатов ждали. Подумали ли они о том, что случится, если все пойдет не по плану. Если, – Салли замолкает, – если Сеймон умрет.
Я уверен, что Роза об этом подумала.
– И что они сказали?
– Что они, конечно же, не продумали все настолько подробно. Они были уверены, что их план сработает.
– Он и правда сработал, – говорит Дэвид. – Сеймон жива.
– Да. Но в нашем случае, как сказал психолог, это не имеет значения. Нельзя принимать решения, опираясь на лучший вариант развития событий. Особенно в том случае, когда худший вариант – смерть.
– Как они повели себя, когда психолог заставил их проанализировать, что именно могло произойти?
– Сеймон была в ужасе. Она все время повторяла, что не хотела умереть. Роза тоже сильно расстроилась.
Еще бы. Наверняка Роза попросту повторяла все за Сеймон. Правда, в последнее время она научилась выдавать вполне убедительные слезы.
– Сеймон очень переживает. Поэтому Роза осталась с ней. Она решила ее утешить.
Решила и дальше отравлять ее своим ядом.
– Я думала забрать Розу домой, но у Сеймон едва не случилась истерика, когда я это предложила. Так что Роза снова переночует у них.
– Разве это разумно? – не сдержавшись, спрашиваю я. Дэвид за спиной Салли мотает головой.
– Думаю, да, – отвечает Салли. – Сеймон усвоила урок. И Роза тоже. Они больше не сделают ничего подобного.
«Конечно, – думаю я. – Роза просто придумает что‐нибудь другое».
– Ты считаешь, они обе сразу все усвоили?
– То, что Сеймон едва не умерла, произвело на них огромное впечатление.
Только не на Розу.
– Они еще пойдут к психологу?
Салли кивает.
– Психолог хочет поговорить с ними о том, как нужно себя вести, если кому‐то из них кажется, что другая делает что‐то неправильное. Роза ни в коем случае не должна была позволить всему этому так далеко зайти. Она должна была сказать Сеймон, что неправильно проверять, действительно ли у нее аллергия.
– Конечно, она должна была это сказать.
Салли бросает на меня быстрый взгляд: она явно почувствовала сарказм в моих словах. У меня в кармане жужжит телефон. «Нам надо поговорить, – пишет Лейлани. – Решить, что будем делать».
– Я очень устал, – говорю я.
Мы дольше обычного желаем друг другу спокойной ночи. Салли обнимает меня дважды.
– Не могу даже представить себе, что случилось бы, если бы ты вовремя не вколол Сеймон адреналин. Бедняжка Роза была в ступоре. Спасибо тебе, Че.
Дэвид пожимает плечами. Я прикусываю язык, чтобы ничего не сказать. Я поднимаюсь к себе и договариваюсь встретиться с Лейлани за завтраком. Залезаю в постель и лежу, глядя, как по потолку бегут отражения автомобильных огней. Жаль, что Соджорнер сейчас не со мной. По крайней мере, я могу быть уверен, что Роза вряд ли скоро выкинет что‐нибудь новое. Ей удалось не попасться, хотя она едва не убила Сеймон. На какое‐то время ей этого хватит.
Глава тридцать третья
На следующее утро меня будит стук в дверь. Это Роза. За окном серо, шторы закрыты, в комнате полутемно.
– Че!
– Сейчас, – говорю я, надеясь, что она передумает и уйдет.
Я одеваюсь и открываю дверь.
– Когда ты вернулась?
– Я не хочу, чтобы ты нарушал мои права, – говорит Роза, входит в комнату и забирается ко мне на кровать. Она садится, скрестив ноги, и кладет руки на колени, словно собирается медитировать.