Гость замер, глядя на мою сестренку поверх чайной чашки. Увидев ее вплотную, он улыбнулся, но не так, как чуть раньше нам обеим.
— Твоя дочь — красавица.
— Да, правда, — отозвался отец, наклонив голову.
— Прелесть, ну просто прелесть! — Мужчина облизнулся. Я схватила Айюлу за руку и оттащила назад. Гость походил на вождя племени. Когда мы на Рождество гостили в деревне у маминой родни, бабушка с дедушкой к вождям нас не подпускали. По традиции, когда вождю нравилась девушка, он касался ее своим богато украшенным жезлом, и она становилась его невестой. Сколько жен у того вождя, значение не имело, равно как и согласие девушки.
— Эй, что ты делаешь?! — взвизгнула Айюла, а я шикнула на нее: тихо, мол! Отец мрачно взглянул на меня, но не сказал ни слова. То, что читалось в глазах у вождя, пробудило во мне инстинктивный страх. Лицо у него взмокло от пота, он промокал лоб платком, но при этом не сводил глаз с Айюлы. Я думала, отец поставит гостя на место, а он лишь поглаживал бороду, за которой тщательно ухаживал. Отец смотрел на Айюлу так, словно видел ее впервые. Он единственный никогда не говорил, что она красавица. К нам обеим он относился совершенно одинаково и словно не замечал, какой очаровательной растет его младшая дочь.
Под пристальным взглядом отца Айюла заерзала. Внимание он уделял нам редко, а когда такое случалось, то всегда заканчивалось плохо. Айюла перестала вырываться и прижалась ко мне. Отец перевел взгляд на вождя.
— Девочки, оставьте нас, — велел он, сверкнув глазами.
Дважды ему говорить не понадобилось — мы выбежали из гостиной и закрыли за собой дверь. Айюла понеслась вверх по лестнице, а я прижала ухо к двери.
— Что ты делаешь? — зашипела Айюла — Если он поймает нас…
— Тс-с-с! — Я разобрала слова «контракт», «договорились», «девочка». Дверь была дубовая, поэтому больше ничего расслышать не удалось. Вместе с Айюлой мы поднялись по лестнице и ушли ко мне в комнату.
На закате мы вышли на балкон и смотрели, как гость отца усаживается на заднее сиденье своего «мерседеса» и уезжает с нашей территории. Страх, сжимавший мне горло, притупился, и на время я забыла об инциденте с вождем.
Семья
Мы с Мухтаром обсуждаем пресную больничную еду и жесткие простыни, он потчует меня байками о своих бывших студентах.
В дверь стучат, и в палату заходит Мохаммед, прерывая наш тет-а-тет. Он коротко здоровается со мной, потом лучезарно улыбается Мухтару и приветствует его на хаусе. Мухтар воодушевленно ему отвечает. Я даже не подозревала, что они знакомы. И я никогда не видела, чтобы Мохаммед так тепло и открыто улыбался кому-нибудь, кроме санитарок, которые из-за него дерутся. Непрерывный поток хауса делает меня третьей лишней, и пять минут спустя я решаю уйти. Объявить о своем намерении я не успеваю: в дверь снова стучат.
Заходит один из сыновей Мухтара, следом — молодая девушка. Имен его детей я не знаю — запоминать не было причин. Этот парень старше меня, выше, с окладистой бородой, худощавый, как его отец. Они все эдакие тростинки на ветру. Сын Мухтара смотрит на меня: небось гадает, с чего это медсестра расселась у койки его отца и водит пальцем по ободку пустой чашки.
Мохаммед опорожняет мусорную корзину и плетется в коридор. Я поднимаюсь.
— Доброе утро, папа.
— Доброе утро… Кореде, ты почему уходишь?
— У вас посетитель. — Я кивком показываю на его сына.
Мухтар фыркает и отмахивается.
— Сани, это Кореде. Ее голос звучит в моих снах. Уверен, ты не против ее присутствия.
Сани недовольно хмурится. Если присмотреться, то на отца он похож меньше, чем мне показалось сначала. Глаза у него маленькие, но широко расставленные, отчего он кажется постоянно удивленным. Сани холодно кивает, и я снова усаживаюсь.
— Папа, это Мириам, девушка, на которой я хочу жениться, — объявляет он. Мириам опускается на колени в знак уважения к человеку, который, как она надеется, станет ее свекром.
— А что с предыдущей девушкой, которую ты со мной знакомил? — прищурившись, спрашивает Мухтар.
Вздох Сани получается тяжелым и напряженным.
— Пап, у нас не получилось. Да и ты надолго из жизни выключался…
Эх, зря я не ушла, пока была возможность!
— Не понимаю, что ты имеешь в виду. Я ведь и с ее родителями уже знакомился…
Мириам до сих пор стоит на коленях, сложив ладони ковшиком. Похоже, мужчины забыли о ее присутствии. Если она впервые слышит о другой девушке, то по ней не видно. Вот она поднимает взгляд на меня — в глазах у нее пустота. Она напоминает мне Бунми. Лицо у Мириам круглое, тело — сплошь женственные линии и изгибы. Кожа еще темнее, чем у меня: нас всех называют чернокожими, а она и впрямь такая. Интересно, сколько ей лет?
— Пап, я передумал насчет нее.
— После того как спустил столько денег?
— Деньги — это только деньги. Разве мое счастье не важнее?
— Эту безумную аферу ты хотел провернуть, пока я болел?
— Папа, я хочу начать готовиться к свадьбе. Нужно, чтобы ты…
— Если надеешься получить от меня хоть найру, ты глупее, чем я думал. Мириам… Тебя ведь Мириам зовут? Поднимайся! Извини, но этот брак я не благословлю.
Мириам неловко поднимается и встает рядом с Сани.
Сани смотрит на меня волком, будто это из-за меня все пошло наперекосяк. Я отвечаю равнодушным взглядом. Такому, как Сани, меня не задеть. Наши переглядки замечает Мухтар.
— На меня смотри, Сани! На меня, а не на Кореде!
— Почему она вообще здесь?! Это дело внутрисемейное.
Если честно, я задаю себе тот же вопрос. Зачем Мухтар задержал меня здесь? Мы с Сани вопросительно смотрим на него, а он отвечать не спешит.
— На эту тему мне сказать больше нечего.
Сани хватает Мириам за руки, разворачивает и тащит прочь из палаты. Мухтар закрывает глаза.
— Почему ты велел мне остаться? — спрашиваю я.
— Потому что ты сильная, — отвечает он.
Овцы
Устав ворочаться с боку на бок, я решаю пойти к Айюле. Маленькими мы часто спали вместе, и это всегда успокаивало нас обеих. Вместе мы ничего не боялись.
Айюла спит в длинной хлопковой футболке с бурым плюшевым медведем в обнимку. Она свернулась калачиком и не просыпается, когда я ложусь рядышком. Ничего удивительного. Айюла проснется, только когда ее тело устанет спать. Она не храпит и не видит сны. Она проваливается в кому куда глубже, чем больные вроде Мухтара.
Завидую ей! У меня вот физических сил нет, а голова работает в турборежиме — вспоминает, планирует, прогнозирует. Из-за Айюлиных поступков я терзаюсь куда больше, чем она сама. Может, мы избежали наказания, но руки-то у нас в крови. Мы более-менее комфортно устроились в своей постели, а труп Феми разлагает вода и объедают рыбы. Растолкать бы Айюлу, но чего я этим добьюсь? Даже если удастся ее разбудить, она скажет, что все будет хорошо, и через секунду заснет снова.
Поэтому я считаю — овец, коров, коз, уток, цыплят, кустарниковых крыс, мертвецов. Я считаю их до беспамятства.
Отец
К Айюле пришел гость. Были летние каникулы, и он пришел в надежде стать ее бойфрендом до нового учебного года. Звали его, кажется, Ола. Помню его долговязым, с бледным родимым пятном на пол-лица. Помню, он глаз с Айюлы не сводил.
Отец принял его тепло. Парня угостили прохладительными напитками и закуской. Парня убедили рассказать о себе. Парню даже нож показали. Ола уверовал, что наш отец — человек гостеприимный и внимательный. Наживку проглотили и мама с Айюлой — обе улыбались без остановки. Я же сидела на краешке дивана, впившись ногтями в обивку.
Оле хватило ума не рассказывать отцу своей потенциальной девушки о чувствах, которые он к ней испытывает, но все было понятно по взглядам, которые он бросал на Айюлу, по машинальным поворотам в ее сторону, по постоянному упоминанию ее имени.
— Язык у этого парня подвешен! — усмехнулся отец, после того как Ола сказал что-то правильное о помощи бездомным в поиске работы. — Ты ведь сердцеед, да?
— Да, сэр. То есть нет, сэр, — пролепетал застигнутый врасплох Ола.
— Тебе нравятся мои дочери? Они красавицы, так?
Ола покраснел. Его взгляд метнулся к Айюле. Отец стиснул зубы. Я посмотрела на маму с Айюлой, но они ничего не заметили. Помню, я пожалела, что не разучила с Айюлой условные сигналы. Я кашлянула.
— Pẹlẹ[26], — сочувственно проговорила мама.
Я снова кашлянула.
— Иди попей воды!
Я кашлянула еще раз. Ноль внимания.
— Айюла, пойдем со мной! — беззвучно прошептала я, вытаращив глаза, а маме вслух ответила: — Спасибо, мне не нужно. Пойдем со мной! — прошипела я сестре. Айюла скрестила руки на груди и посмотрела на Олу. Она чересчур наслаждалась его вниманием, чтобы отвлечься на меня. Отец повернул голову ко мне, улыбнулся, потом перевел взгляд… на жезл!
Жезл лежал на специальной полке в десяти дюймах над телевизором. Он находился там семь дней в неделю, двадцать четыре часа в сутки. Он притягивал мой взгляд как магнит. Непосвященные наверняка считали его сувениром, данью истории и культуре. Толстый и гладкий, жезл был украшен затейливой резьбой.
Мы так и сидели в гостиной, пока отец не решил, что хватит. Он проводил Олу до двери, пожелал ему удачи и попросил приходить еще. В гостиной воцарилась тишина. Отец прошагал по комнате и потянулся за жезлом.
— Айюла, подойди ко мне!
Айюла посмотрела на него, увидела жезл и задрожала. Мама задрожала. Я задрожала.
— Ты что, глухая?! Я сказал, подойди ко мне!
— Я не звала его! — захныкала Айюла, мгновенно сообразив, в чем дело. — Я его не приглашала.
— Не надо, сэр! — зашептала я, уже плача. — Пожалуйста, не надо!
— Айюла! — Она шагнула к нему, тоже начиная плакать. — Раздевайся!
Платье она расстегивала медленно, пуговку за пуговкой. Айюла плакала, Айюла копалась, Айюла тянула время. Но он был терпелив.