— Nítorí Ọlọ́run! Nítorí Ọlọ́run! Пожалуйста, Кехинде! — умоляла мама. Ради бога, мол, ради бога! Айюлино платье скользнуло на пол. Она осталась в белых трусиках и в белом спортивном лифчике. Я хоть и старше, но в ту пору обходилась без лифчика. Мама тянула его за рубашку, но отец оттолкнул ее. Остановить его ей не удавалось никогда.
Я храбро шагнула вперед и взяла Айюлу за руку. Опыт подсказывал: если оказываешься в пределах досягаемости жезла, деревянная палка не отличает жертву от наблюдателя, но чувствовалось, что эту стычку Айюле без меня не пережить.
— Значит, я посылаю тебя в школу, чтобы ты спала с кем попало, да?
Чувствуешь жезл только во вторую очередь, в первую ты его слышишь. Он со свистом рассекает воздух. Айюла вскрикнула, и я зажмурилась.
— Я плачу такие деньги, чтобы ты занималась проституцией? А ну отвечай!
— Нет, сэр.
Папой мы его не звали. Никогда. Папой он не был, по крайней мере в общепринятом смысле этого слова. Его и отцом считать было трудно. В нашем доме он бы верховным судьей.
— Считаешь себя красавицей, да? Я покажу тебе красавицу! — Он снова ударил Айюлу. На этот раз жезл задел и меня. Я затаила дыхание. — Думаешь, ты интересна этому парню? Ему интересно лишь то, что у тебя между ног. Только получит свое и на другую переключится.
Боль обостряет ощущения. Я до сих пор слышу его сбившееся дыхание. Физической силой он не отличался и, избивая нас, быстро уставал. Зато воля у него была сильная, а желание приструнить нас — еще сильнее. Я до сих пор помню запах нашего страха — кислый, металлический, еще резче запаха пота.
Он продолжал читать мораль и орудовать жезлом. Светлая Айюлина кожа заметно покраснела. Наказывали не меня, поэтому жезл лишь изредка задевал мне то ухо, то висок, то плечо, но даже так боль была почти невыносимой. Я чувствовала, как слабеет рука Айюлы. Ее крики стихли до всхлипов. Пришла пора вмешаться.
— Еще немного, и у Айюлы останутся следы. Люди начнут вопросы задавать!
Рука с жезлом замерла. Репутация — единственное, чем он дорожил в этом мире. На миг он застыл в нерешительности, потом вытер пот со лба и вернул жезл на место. Айюла без сил опустилась на пол рядом со мной.
Вскоре после этого в школе начались занятия. На перемене ко мне подошел Ола и поделился мнением о нашем отце.
— Классный у вас папа! — сказал он. — Вот бы мой таким был.
Что касается Айюлы, она с ним больше не разговаривала.
Жена
— Если не нравятся эти туфли, у меня и другие есть. Могу скинуть вам фотки.
Мы с Бунми смотрим на туфельное море, которое стараниями Чичи растеклось за сестринским постом. Смена у Чичи кончилась как минимум тридцать минут назад. Она успела переодеться и, очевидно, превратиться из медсестры в продавщицу. Чичи наклоняется, чтобы выудить из туфельного моря пару, которую мы просто обязаны купить. Она наклоняется так низко, что вылезает из джинсов и сверкает междупопицей. Я отвожу взгляд.
Я записывала на прием пациента, когда Чичи сунула мне под нос черные лодочки. Я отмахнулась, но она пристала намертво: иди, мол, другую обувь посмотри. На вид все туфли у нее дешевые, такие через месяц рассыпаются. Она даже не удосужилась как следует их почистить, прежде чем на пол вывалить. Я растягиваю губы в улыбке.
— Нам ведь еще зарплату не дали…
— А я недавно купила себе новые туфли, — подхватывает Бунми.
Решительно настроенная Чичи демонстрирует блестящие шпильки.
— Обуви много не бывает. У меня цены очень разумные.
Чичи уже готова к презентации девятидюймовых платформ, когда к нам подлетает Йинка и хлопает ладонями по столу. В горячей любви к Йинке признаться не могу, но сейчас я очень благодарна ей за вмешательство.
— У коматозника в палате скандал!
— Какой скандал? — Чичи забывает про свои туфли, обнимает меня за плечи и подается вперед. Так и подмывает стряхнуть ее руку.
— Ну, я собиралась зайти к своему пациенту, когда из палаты коматозника послышались крики.
— Мухтар кричал?
— Нет, его жена. Я заглянула к нему… хотела проверить, все ли в порядке. Она дьяволом его назвала. Орала, что на тот свет деньги забрать нельзя.
— Верно! Ненавижу жмотов! — Чичи несколько раз щелкает пальцами над головой, словно отгоняя потенциальных жмотов. Я уже открываю рот — хочу защитить Мухтара, хочу объяснить им, что он ни капли не жмот, а, напротив, щедрый и добрый, но… Бесстрастный взгляд Бунми, возбужденный — Чичи и темные зрачки Йинки дают понять, что слова мои сознательно передернут. Поэтому я спешу прочь от них.
— Ты куда? — вскидывается Чичи.
— Нельзя допускать, чтобы нашим пациентам докучали родственники или друзья. На территории больницы они под нашей опекой, — отвечаю я, обернувшись.
— Последняя фраза — супер, хоть на бампер приклеивай! — язвит мне вслед Йинка. Я притворяюсь, что не слышу ее, через две ступеньки взлетая по лестнице. На третьем этаже тридцать палат, с 301 по 330. Крики я слышу еще из коридора и различаю гнусавый голос его жены и мужской. Мужской голос звучит льстиво, жалобно — это явно не голос Мухтара. Я стучусь в дверь, голоса затихают.
— Войдите, — устало просит Мухтар. Когда я открываю дверь, Мухтар стоит у кровати в серой джалабии[27]. Он стиснул перила, фактически навалился на них. Лицо так и дышит напряжением — Мухтар словно постарел с нашей последней встречи.
Красный кружевной маяфи[28] покрывает его жене голову и ниспадает на правое плечо. Платье у нее из того же материала. Кожа сияет, а выражение лица звериное. Рядом с ней, потупившись, стоит Абдул, брат Мухтара. Видимо, это у него писклявый голос.
— Что тебе? — рявкает женщина.
— Мухтар! — зову я, игнорируя ее.
— Все нормально, — заверяет он.
— Хочешь, чтобы я осталась?
— Почему на «ты» и что значит — хочет ли он, чтобы ты осталась? Ты обычная медсестра, так что давай убирайся отсюда!
Голос у нее как скрип ногтей по школьной доске.
— Ты меня слышишь?! — визжит женщина.
Я подхожу к Мухтару, и он мне слабо улыбается.
— Думаю, тебе стоит сесть, — мягко говорю я. Он отпускает перила кровати, я устраиваю его на ближайшем стуле и накрываю ему колени одеялом. — Хочешь, чтобы они остались? — спрашиваю я шепотом.
— Что она ему говорит?! — верещит женщина у меня за спиной. — Она ведьма! Она с помощью джу-джу[29] порчу на моего мужа навела! Вот почему она ерунду городит. Абдул, сделай что-нибудь. Выгони ее! — Женщина тычет в меня пальцем. — Я на тебя нажалуюсь! Не знаю, какое колдовство ты используешь…
Мухтар качает головой. Все, других знаков мне не нужно. Я расправляю плечи и поворачиваюсь к ней.
— Мадам, пожалуйста, выйдите из палаты, не то мне придется вызвать охрану.
У женщины дрожит нижняя губа и дергается глаз.
— Ты хоть знаешь, с кем разговариваешь? Абдул, да скажи ты ей!
Я поворачиваюсь к Абдуле, но он не поднимает глаз. Он моложе Мухтара и, возможно, выше. Точно не определить, ведь голову Абдул опустил так низко, что она рискует упасть с плеч. Он гладит женщину по руке, пытается успокоить, а она стряхивает его ладонь. Если честно, я тоже стряхнула бы. Костюм на Абдуле дорогой, а сидит плохо: и на плечах болтается, и в груди слишком широк. Есть ощущение, что костюм принадлежит другому, как принадлежит другому женщина, которую он гладит по руке.
Я снова смотрю на женщину. Возможно, когда-то она была красивой, например, когда приглянулась Мухтару.
— Не хочу грубить, — начинаю я, — но во главе угла для нас хорошее самочувствие наших пациентов. Подвергать его риску мы не позволяем никому.
— Да кем ты себя возомнила? Хочешь на деньги его развести? Или уже развела? Мухтар, ты пыжишься-пыжишься, а сам волочишься за медсестрой? Ну, давай! Даже смазливую выбрать не смог!
— Убирайтесь! — приказывает Мухтар, и мы все вздрагиваем. В голосе его сила, какой я прежде не слышала. Абдул вскидывает голову, но тотчас опускает снова. Женщина зыркает на нас с Мухтаром, разворачивается и выходит в коридор. Следом плетется Абдул. Я придвигаю стул и сажусь у койки Мухтара. Глаза у него усталые. Он гладит меня по руке. — Спасибо.
— Ты же сам их выпроводил!
— Похоже, отец Мириам намерен баллотироваться на пост губернатора штата Кано, — объявляет он со вздохом.
— И твоя жена хочет, чтобы ты благословил брак Сани и Мириам?
— Да.
— Так ты благословишь?
— А ты благословила бы?
Вспоминается Тейд с кольцом в руке, ожидающий моего благословения.
— Они любят друг друга?
— Кто?
— Мириам и… твой сын?
— Любят… Какая оригинальная мысль! — Мухтар закрывает глаза.
Ночь
Тейд смотрит на меня, но глаза у него пустые. Лицо раздутое, изуродованное. Он тянется ко мне, касается меня. Ладони холодные.
— Это из-за тебя.
Сломано
Я проскальзываю к Тейду в кабинет и обшариваю ящики стола в поисках коробочки с кольцом. Тейд повел пациента на рентген, так что мне точно никто не помешает. Кольцо очаровывает не меньше, чем в первый раз, очень хочется надеть его на пальчик. Вместо этого я крепко его сжимаю, опускаюсь на колени и колочу бриллиантом о плитку пола. Колочу что есть силы, еще раз, еще и еще. Похоже, бриллианты и впрямь вечны — все мои попытки разбить этот не приводят ни к чему. Зато само кольцо несгибаемым точно не назовешь, причем в прямом смысле. Вскоре оно валяется на полу искореженным, а бриллиант без оправы кажется меньше и проще.
Если испорченным окажется лишь кольцо, Тейд заподозрит меня. Я прячу бриллиант в карман: ни один нормальный вор не оставил бы его здесь. Да и не для того я мучилась, чтобы Тейд просто купил новую оправу. Я поворачиваюсь к шкафчику с лекарствами.
Двадцать минут спустя Тейд подлетает к столу регистратора. Я задерживаю дыхание. Он смотрит на меня, потом отводит взгляд и обращается к Йинке и Бунми.