Йинка стискивает зубы и выдает самую ослепительную из своих улыбок.
— Доброе утро, сэр! Могу я узнать ваше имя?
Мужчина раздраженно представляется, Йинка ищет его карточку, неспешно перебирая целую стопку. Торопить Йинку бесполезно, а если вывести из себя, она из вредности еще пуще замедлится. Вскоре посетитель начинает барабанить пальцами и притоптывать. Йинка поднимает глаза, смотрит на него сквозь длинные ресницы, потом снова опускает голову и продолжает поиски. Посетитель надувает щеки — еще немного, и он взорвется. Стоит мне вмешаться и разрядить обстановку? Небольшая взбучка от пациента Йинке не повредит. В общем, я остаюсь на своем месте и наблюдаю.
Загорается дисплей моего телефона, и я переключаюсь на него. Айюла. Она звонит уже в третий раз, но разговаривать с ней нет желания. Может, она дозванивается, чтобы сообщить об очередном мужчине, которого преждевременно спровадила на тот свет, а может, чтобы попросить меня купить яйца по пути с работы. В любом случае, звонок я не принимаю.
— Ах вот она где! — кричит Йинка, хотя на моих глазах она дважды просматривала эту самую карточку и продолжала поиски. Мужчина шумно выдыхает через нос.
— Сэр, вы опоздали на прием на тридцать минут.
— И что?
Теперь шумно выдыхает Йинка.
Сегодняшнее утро спокойнее обычного. С нашего поста видно всех ожидающих в приемном покое. Формой он как дуга, стол регистратора и диванчики поставлены напротив входа и большого телевизора. Если включить неяркий свет, у нас будет собственный кинотеатр. Диванчики насыщенного цвета бургунди, зато все остальное бесцветное. (Расширить чьи-то художественные горизонты декоратор не пытался.) Имей больница флаг, он был бы белым, как общепринятый символ капитуляции.
Из игровой выбегает девочка, несется к матери, потом обратно. На прием нужно только мужчине, который сейчас достает Йинку. Она убирает с глаз вьющуюся прядь и пристально на него смотрит.
— Сэр, вы сегодня ели?
— Нет.
— Отлично. Согласно вашей карточке, вы давно не сдавали кровь на сахар. Не желаете сдать анализ?
— Желаю. Запишите меня. Сколько стоит анализ?
Йинка называет цену, и посетитель фыркает.
— Что за бред?! Да зачем мне этот анализ? Вам бы только цену заломить! Конечно, не вы же по счету платите…
Йинка косится на меня — проверяет, на месте ли, слежу ли за ней. Она вспоминает, что, если выйти за рамки приличия, придется выслушивать мою хорошо отрепетированную лекцию «О моральных принципах и культуре в больнице Святого Петра». Йинка растягивает губы в улыбке.
— Хорошо, сэр, анализ проводить не будем. Пожалуйста, присядьте. Я вызову вас, как только освободится доктор.
— Так он сейчас не свободен?
— Нет, сэр. К сожалению, вы опоздали, — Йинка смотрит на часы, — уже на сорок минут, поэтому вам придется ждать, когда у него появится окно.
Мужчина резко качает головой, усаживается и поднимает глаза к телевизору. Через минуту он просит включить другой канал. Йинка бормочет ругательства, а заглушают их только радостные детские вопли из игровой да ропот футбольного комментатора по телевизору.
Танец
В Айюлиной комнате гремит музыка. Она слушает I Wanna Dance with Somebody Уитни Хьюстон. Что-то мрачно-жаждущее, вроде песен Браймо[7] или Лорд[8], подошло бы ей больше, чем музыкальный эквивалент пакетика «Эмэндэмс».
Хочется под душ, хочется смыть запах больничного дезинфектанта, но я открываю дверь в комнату сестры. Айюла мое присутствие не чувствует: она стоит ко мне спиной, резко качает бедрами из стороны в сторону и скользит босыми ногами по белому ковру, делая разные шаги. Ритмичными ее движения не назовешь — так танцует человек, не скованный ни публикой, ни застенчивостью. Несколько дней назад мы скормили труп морю, а сегодня, пожалуйста, Айюла уже танцует.
Я прижимаюсь к дверному косяку, смотрю на сестру и безуспешно пытаюсь понять, как работает ее голова. Для меня Айюла так же непостижима, как затейливая графика на стенах ее комнаты. Айюла встречалась с художником, который покрыл отштукатуренные стены жирными мазками черной краски. Изысканной комнате с белой мебелью и мягкими игрушками графика не подходит совершенно. Лучше бы он ангела нарисовал или феечку. Своим щедрым подарком и талантом художник явно надеялся застолбить себе место в Айюлином сердце или как минимум в ее постели, только вот ростом он не вышел, а зубы у него едва помещались во рту. В награду Айюла погладила его по голове, купила ему банку колы — и все, привет!
Она начинает подпевать и страшно фальшивит.
— Айюла! — зову я, прочистив горло.
Не прерывая танца, она поворачивается ко мне и расплывается в улыбке.
— Как дела на работе?
— Нормально.
— Класс. — Айюла колышет бедрами, сгибает ноги в коленях. — Я тебе звонила.
— Я была занята.
— Хотела приехать к тебе, чтобы мы вместе сходили на ланч.
— Спасибо, но ланч у меня обычно прямо в больнице.
— Ага.
— Айюла… — вкрадчиво начинаю я.
— М-м-м?
— Давай я нож заберу.
Танец замедляется, пока не остаются лишь покачивание корпусом и редкие взмахи руками.
— Что?
— Говорю, давай я нож заберу.
— Зачем?
— Ну… Он тебе не нужен.
Айюла обдумывает мои слова. Обдумывает не дольше, чем горит спичка.
— Спасибо, но нет. Я лучше оставлю его у себя. — Айюла ускоряет свой танец и, кружась, отворачивается от меня. Нужно попробовать другую тактику. Я беру ее айпод и уменьшаю громкость. Айюла поворачивается ко мне с недовольным видом. — Ну что такое?
— У себя нож держать не стоит. Вдруг полиция с обыском к нам нагрянет? Лучше в лагуну его брось — так меньше шансов, что тебя поймают.
Айюла скрещивает руки на груди и прищуривается. Мы буравим друг друга взглядами, потом она со вздохом опускает руки.
— Кореде, этот нож мне очень дорог. Это все, что у меня от него осталось.
Кто-то другой, может, и поверил бы ее сантиментам, но меня таким спектаклем не проведешь. Способна ли Айюла на настоящие чувства — еще большой вопрос.
Интересно, где она прячет нож? На глаза мне он попадается только вонзенным в окровавленное тело, а порой я и такие моменты пропускаю. Почему-то не верится, что Айюла решилась бы орудовать другим ножом. Кажется, на убийства ее толкает конкретно этот нож. Хотя что тут невероятного? Кто сказал, что у предметов не может быть собственной воли? Или что предметом не управляет воля его прежних хозяев?
Отец
Нож Айюла унаследовала от него (под «унаследовала» я подразумеваю «забрала себе, прежде чем его тело остыло в могиле»). Желание забрать его вполне понятно: тем ножом он очень гордился.
Хранил он его в ножнах, запертым в ящик стола, но, когда приходили гости, непременно доставал, чтобы похвастаться. Держа изогнутое девятидюймовое лезвие кончиками пальцев, он демонстрировал черные загогулины, отпечатанные и вырезанные на светлой костяной рукояти. Как правило, показ сопровождался историей.
Иногда нож становился подарком Тома, однокашника по университету, в благодарность за спасение на море. Иногда нож превращался в трофей, отнятый у солдата, пытавшегося его им зарезать. Иногда — в его любимейшей версии — нож был памяткой о сделке, заключенной с шейхом. Сделка прошла так успешно, что шейх предложил ему на выбор свою дочь или нож, последнее творение давно умершего оружейника. У дочери один глаз видел хуже другого, поэтому он взял нож.
Для нас с Айюлой те байки были ближайшим подобием сказок на ночь. А как нам нравились моменты, когда он эффектным жестом доставал нож и гости испуганно шарахались! Он всегда смеялся, предлагая посмотреть нож поближе. Гости охали и ахали, а он кивал, упиваясь их восторгом. Потом кто-нибудь непременно задавал желанный ему вопрос «Откуда у вас этот нож?», и он выдавал байку в варианте, который считал самым подходящим для собравшихся.
После ухода гостей он доставал тряпочку, пузырек машинного масла и тщательно полировал лезвие, уничтожая воспоминания о тех, кто его касался. Я частенько наблюдала, как он выдавливает на лезвие несколько капель масла и растирает их аккуратными круговыми движениями. Других проявлений нежности я у него не видела. Он не спешил и едва замечал мое присутствие. Когда он поднимался, чтобы смыть масло с лезвия, я убегала. Ритуал чистки на этом не заканчивался, но мне казалось разумным унести ноги, пока у него не изменилось настроение.
Однажды, решив, что он поздно вернется домой, Айюла забралась к нему в кабинет и увидела, что ящик стола не заперт. Она вытащила нож, чтобы посмотреть, и заляпала его шоколадом, который перед этим ела. Он не задержался и застал ее в кабинете. Он выволок ревущую Айюлу за волосы, а когда подоспела я, толкнул ее в другой конец коридора.
Я понимаю, почему Айюла забрала нож. Доберись до него первой, я бы молотком его искорежила.
Нож
Может, она прячет нож под своей кроватью? Или в комоде? Или в гардеробной под стопкой одежды? Я обвожу взглядом комнату, а Айюла не отрываясь смотрит на меня.
— Ты ведь не собираешься пробраться сюда тайком и забрать его?
— Не понимаю, зачем тебе нож. Дома его держать опасно. Отдай его мне, так будет надежнее.
Айюла вздыхает и качает головой.
Ẹ̀FỌ́[9]
Внешне на отца я совсем не похожа. Когда смотрю на маму, то вижу будущую себя, и ничего тут не изменишь, как ни старайся.
Мама в гостиной на первом этаже, устроилась на диване и читает книгу, выпущенную «Миллз и Бун»[10], — роман о любви, подобно которой ей не досталось. Айюла скрючилась в кресле рядом и что-то просматривает в сотовом. Я молча прохожу мимо них к двери на смежную кухню.
— Готовить будешь? — спрашивает мама.