Сытов натянул джинсы и выбрал почему-то яркую, гавайскую рубаху, которую как-то привезла ему Лика из отпуска, чтобы разнообразить его консервативный гардероб.
Одевшись, он опять схватил телефон и набрал домашний номер Марта, который знал ещё с детства. Опять послышались гудки, буравящие мозг, и опять никакого ответа.
Сытов заметался по комнате. Что делать? Куда бежать? Сидеть дома с таким «открытием» он не мог. Нужно подумать, какой шаг будет верным.
Он побежал на кухню, открыл холодильник, нашёл там палку копчёной колбасы, отмахнул здоровый кусок и попеременно стал откусывать с наслаждением то от него, то от огромной сдобной булки. Надо действительно лопать больше жиров и углеводов! Он запил трапезу глотком коньяка прямо из бутылки и утёр рот рукой широким, размашистым жестом – от локтя к запястью. С каких это пор он не стесняет себя ни в словах, ни в жестах?..
Колбаса с булкой сделали своё дело: он принял твёрдое решение.
Сейчас он поедет к Катьке. Даже если её нет дома, он сядет под дверью, и будет сидеть до тех пор, пока она не придёт. Переодетому гаду в парике, который вертится вокруг неё, он набьёт морду. Такая сволочь не может быть его соперником. Интересно, откуда тот знает, что он – Сытов? Ведь спросил же он: «Сытов?». Значит, Катька рассказывала ему про свою давнюю любовь. Значит, Катька помнит его, а может даже ещё и любит? Она увидит его, узнает, что он для неё сделал за эти дни и… простит. Она поцелует его своими тёплыми, по-негритянски пухлыми родными губами и они поженятся.
И нарожают темнокожих детей. И он уйдёт с опостылевшего телевидения и устроится… в Большой театр! Рабочим сцены. Катька теперь богатая – проживут!!!
Он нацепил ботинки и выскочил за дверь. Где-то в глубине квартиры надрывался телефон. Наверное, Лика пыталась до него дозвониться.
Голова болела так, что в глазах то вспыхивали, то гасли яркие пятна странных конфигураций. Иногда пятен было сразу несколько, и они складывались в причудливые картинки, подобные тем, которые Март рассматривал в детстве, крутя перед глазом игрушку «Калейдоскоп».
Голова начала болеть в то похмельное утро, когда он очнулся после устроенного Сытовым «праздника детства» и продолжала болеть уже двое суток, не сдаваясь ни таблеткам аспирина, ни холодным компрессам, ни массажу, который делала мать, приговаривая:
– В нашей семье алкоголиков не было! И разгильдяев в нашей семье тоже не было!
Март каждый раз открывал рот, чтобы возразить, что старший следователь прокуратуры не может быть ни алкоголиком, ни разгильдяем, но каждый раз закрывал его, так ничего и не сказав. Он понимал: будь он хоть генеральным прокурором, для матушки он был и останется непутёвым сыночком, выбравшим неправильный вуз.
День он провёл на работе, так и не сдвинувшись с места в этом дрянном Пригожинском деле. Март вызвал к себе и долго пытал охранника элитного дома, где проживал теперь Сытов. Как мог человек в красном беспрепятственно проникнуть в дом?! Охранник бычился, хмурился и бурчал:
– Я в который раз говорю, не спрашивал я у Катерины Ивановны пропуск никогда! Во-первых, её ни с кем не спутаешь, она… негра, и ходит всё время в красном, во-вторых, стеснялась она и шкерилась, видно, неудобно ей было, что к такому пожилому человеку бегает. Вот я лишний раз её и не смущал! Мне за корректность тоже платят. А тут вижу – идёт, шляпой лицо прикрывает. Удивился, что не на машине, но пропустил её. Вот и всё. Вина моя есть, но небольшая.
– Войти-то вошёл тот тип в красном, а вышел как? Видел?
– Не видел, – в сотый раз отвечал охранник.
– Значит, он где-то переоделся, краску с себя тёмную смыл, тряпки куда-то запрятал, и спокойненько вышел?! – терял терпение Март.
– Никто чужой в тот день не заходил и не выходил, на камере это прекрасно видно, – терял терпение и охранник.
– Значит, что, кто-то «свой»? – психовал Март. – Чушь! Весь дом опрошен, все приличные люди, у всех отличные алиби! Чушь! И потом, куда могли деться эти красные тряпки? Шляпу за батарею в подъезде не заткнёшь!
– Да, блин, гражданин начальник, если в мусоропровод шмотки засунуть, то никто не найдёт! Машина вечером приедет и заберёт! Никто ничего и не заметит!
– Да, блин, не заметит, – вынужден был согласиться Март. – А ты что, предлагаешь мне по помойкам Москвы самому побегать, шляпу поискать?
– Не, блин, не предлагаю, – испугался охранник. – Отпускайте меня! Я и так чуть работы из-за этого убийства не лишился, штраф за невнимательность заплатил! Отпускайте, начальник! Кто ещё за такие деньги туда работать сутки через двое пойдёт?
– Такие же уроды и пойдут, – буркнул Март и подмахнул ему пропуск.
Голова пульсировала острой болью, перед глазами из ярких вспышек складывался причудливый калейдоскоп.
«Ничего не получается, – подумал Март. – Я маленький, ничтожный человечек! Мой удел – халявный тортик и архивная девица в жилетке. Вот пойду сегодня в архив и назначу ей свидание на своей коммунальной кухне. Такая придёт! Это тебе не Катерина Ивановна. У неё под юбкой, наверное, толстые розовые панталоны. Как там говорится? Богову богово, а кесарю кесарево».
В архив он не пошёл, конечно. Приехал домой, взял в аптечке копеечный аспирин, и на кухне, на подоконнике, нашёл заветную трёхлитровую банку с жёлтой жидкостью, которую бабка Валька загадочно называла «гриб». Март очень любил этот сладкий напиток, и в детстве частенько отпивал прямо из банки, не спросив разрешения у бабки. Он и сейчас воровато оглянулся и плеснул себе в чашечку этой вкуснятины. Запил таблетку, пошёл в комнату и включил телевизор. Включил, пощёлкал каналами, и с раздражением выключил. Везде показывали красивую жизнь.
Голова всё болела. Он прилёг на древний диванчик и положил на лицо подушку с глупым, вышитым попугаем на наволочке.
Как он ненавидел свою жизнь! Этот «гриб» в банке, этот «висяк» с красными шмотками, эту подушку с какаду, пахнувшую старым жилищем и плесенью. А особенно он ненавидел звук ключа, поворачивающегося в замке комнаты. Этот звук означал – мама пришла.
Вот и сейчас, вместо того, чтобы задремать, он ждёт напряжённо, когда же она придёт. Март откинул подушку и вскочил. Нет, так больше жить нельзя! Он пойдёт сейчас… он пойдёт к Катерине Ивановне! Он припрёт её к стенке вопросами, на которые она не сможет ответить, он пригрозит ей тюрьмой и намекнёт, что только он сможет её спасти. Она испугается. Они будут одни в её большой элитной квартире, и ей ничего не останется, как полностью положиться на него. Март уговорит её, и не просто уговорит, он докажет, что им необходимо быть вместе.
И тогда эта жизнь кончится.
Он оделся, обулся, и через длинный, скучный, дрянной коридор вышел из прошлой жизни.
В комнате трещал телефон, но он решил, что больше здесь не живёт.
Катерина проснулась, потому что выспалась. Она открыла глаза, не обнаружила на потолке привычных облаков и птиц, и всё вспомнила. За окном уже были сумерки, значит, она проспала весь день.
Где-то далеко трещал телефон, он и раньше трещал, она слышала это сквозь сон. Катя встала, начала искать трубку, спустилась вниз по лестнице и обнаружила, что телефон звенит в спальне. Если Катерине не изменяла память, и если это был не дурной сон, то спальню она заперла, а ключ выбросила с шестнадцатого этажа. Катерина подёргала дверь – так и есть. Замок на двери стоял просто отличный, ничем не отжать. Пойти поискать ключ?
Катерина натянула сарафан, надела тапочки и вышла в подъезд. В конце концов, в спальне остался не только телефон, там ещё и шкаф-купе, а в нём все её вещи. Она не стала запирать входную дверь на ключ, только прикрыла её, потому что какому грабителю придёт на ум грабить пентхауз на шестнадцатом этаже, когда лифт не работает?!
Она понеслась вниз, перескакивая ступеньки.
– Эй, Кать! – крикнула Верка из своей будки, но Катерина отмахнулась от неё и выскочила на улицу.
«Мустанга», и правда, не было на привычном парковочном месте. Катерина вздохнула и поплелась в маленький скверик, где в траве мог затеряться ключ. Она села на корточки и шаря по мокрой траве руками, медленно стала продвигаться вперёд.
– Эй, Кать, чего ищем? – раздалось за спиной.
Катерина подняла голову и увидела Майкла, сидевшего неподалёку на лавочке.
– Ты?! – удивилась она. – А где твой взрослый наставник?
– Какой наставник? – Майкл старательно расширил глаза, изобразив удивление.
– Который зовётся Мариной, который якобы подтягивает тебя по математике, для которого ты выполняешь какие-то поручения и которому ты звонишь на мой мобильный телефон, сообщая о каких-то «срочных» делах! Где?! Я всё знаю, Майкл! Учти, тебе уже пятнадцать, и уголовная ответственность уже наступила!
– За что?! – от возмущения Майкл вскочил со скамейки. – За что, тётя Катя? – Ни разу в жизни он не называл её «тётей». Майкл добавил плаксивости к голосу и продолжил:
– Маринка со мной таблицу умножения учит! Я её с третьего класса никак запомнить не могу, а у неё… эта, как её… «методика»! А позвонил я только затем, что бабка меня утром в квартире случайно закрыла, а сама до вечера умотала. А у Маринки ключ имеется, как у… гувернантки! Вот я и попросил её побыстрей приехать, открыть и ключ мне отдать. Кому охота летом в квартире париться? И потом, вдруг пожар, а я закрыт?
Майкл так отчаянно возмущался, что Катерина засомневалась в своей правоте.
– «Методика», говоришь? Сколько будет трижды восемь?
– Восемьдесят три, – не моргнув, отрапортовал Майкл.
– Два тебе с минусом, – отрезала Катя. Она и сама не помнила, сколько будет трижды восемь, но точно знала, что не восемьдесят три. – Знаешь, чем отличается человек от обезьяны? Умением складно врать! Твоя история глупая. Когда мы с Мат… Мариной приехали, она не кинулась открывать твою дверь. Марина срочно сгреблась, взяла мою машину и уехала!
– Кать, а что ты там ищешь? – Майкл не умел врать, зато знал, как увести разговор в другое русло.