И вот представьте меня, человека ростом 178 см, довольно крепкого телосложения, в этом резиновом оранжевом гидрокостюме, с аппаратом ИДА-59 на груди, с дыхательным мешком вокруг шеи, на толстых негнущихся подошвах со свинцом внутри (чтобы водолаз в воде занимал вертикальное положение головой вверх), втискивающегося внутрь этой трубы диаметром 533 мм, и ползущего вперед, к самой передней крышке торпедного аппарата. Представили? Трудно, правда? Сказать, что в трубе тесно, это ничего не сказать. Какой-нибудь пехотинец, преодолевающий полосу препятствий и ползущий под натянутой колючей проволокой, находится в лучшем положении, чем моряк-подводник в трубе торпедного аппарата. Да еще солдат дышит воздухом, которого сколько хочешь. А у нас есть только запас сжатого воздуха в дыхательном аппарате. А если он закончится, или заест клапан и воздух перестанет поступать? Да еще тогда, когда трубу уже заполнили водой. Что делать? Да, по инструкции надо бить этим маховичком тревогу, стуча по железу трубы. Но пока выкачают воду (чаще просто открывают заднюю крышку аппарата и вода выливается в отсек), а потом матросы потихоньку будут выползать задом назад, в отсек, сколько времени пройдет? Да еще матроса, у которого не работает дыхательный аппарат, надо освободить от гидрокостюма или, по крайней мере, отсоединить гофрированную трубку дыхательного аппарата от маски, чтобы он мог дышать атмосферным воздухом, на это тоже требуется время. Все время посчитали? Так что шансов спасти матроса от асфиксии примерно процентов 50%. Вот эти мысли и лезли мне в голову, пока я находится в трубе торпедного аппарата. Теперь вам понятно, почему я назвал состояние, в котором находился, самым ужасным в жизни? И какой я был счастливый, оказавшись в бассейне учебно-тренировочного судна! Интересно, артист Маковецкий, который играл одного из героев фильма «72 метра», был в трубе торпедного аппарата в гидрокостюме, в который его надели? Вряд ли, иначе он запросил бы вдвое больший гонорар за свою роль.
Ну а теперь вернемся непосредственно к теме моего повествования – о торпедах. В начале 70-х годов они были не такие совершенные, как в настоящее время. Мне при сдаче зачета на самостоятельное управление боевой частью, вернее, медицинской службы, надо было знать и сдавать флагманскому торпедисту устройство торпед и как они функционируют. Ведь главное – не выпустить торпеду из аппарата подводной лодки или надводного корабля, а чтобы она попала в корабль противника. Значит, надо придумать такое, чтобы торпеда сама, без участия человека, нашла мишень. И для этого придумали магнитные взрыватели, звуковые, вернее, гидролокационные, плывущие на шум винтов корабля или подводной лодки противника. И еще несколько видов, но я не буду писать об этом, не специалист по торпедному вооружению.
У нас до тех пор, пока лодка не была введена в число действующих, т.е. в первую линию Тихоокеанского флота, на борту были учебные торпеды, т.е. не имели боевой части. Между прочим, в боевой торпеде взрывчатого вещества от 200 до 400 кг. Представляете, какой силы взрыв произойдет, если торпеда попадет в корабль, а еще лучше, если под днищем, взрывной волной корабль подбросит, и если он не такой уж большой, просто разломит напополам.
В очередной свой выход в море наша субмарина должна была выполнить торпедную стрельбу по подводной лодке условного противника, роль которого играла друга лодка нашей бригады. На борт, как и положено, поднялся посредник и проверяющий, заместитель комбрига, тот самый, что имел «Запорожец». Мы с ним часто вместе выходили в море, так как в нашей эскадре был большой недокомплект докторов, а выйти в море без врача на борту лодка не может. Вот и посылали всех свободных от выходов в море на данный момент начальников медицинских служб в море на «чужих» лодках. А заместитель комбрига – это третья по должность в бригаде, после самого командира бригады и начальника штаба. Вот и посылают замкомбрига очень часто в море, чтобы следить, как выполняется боевая задача. Он знал, что у меня есть небольшая складывающаяся доска для игры в нарды, которые, наряду с домино, очень популярны на лодках. Да еще свою доску я украсил рисунками парусника, подводной лодки в бушующем море, других кораблей. И часто во время выходов, когда позволяла обстановка, замкомбрига приглашал меня в свою каюту поиграть в нарды.
Задачу мы выполнили успешно, замкомбрига похвалил нашего командира за успешную стрельбу. Поэтому вечером, когда мы возвращались из полигона для торпедной стрельбы в базу, за ужином в кают-компании было приподнятое настроение. Командир посмотрел на меня и сказал:
– Доктор, не будет ли вредной вторая порция сухого вина?
– Никак нет, товарищ командир.
– А как посмотрит начальство, если мы выпьем вторую порцию вина по случаю успешной торпедной стрельбы? – обращаясь к замкомбрига, спросил командир.
– Начальство не возражает, тем более по такому поводу. Но как спишут двойную порцию вина?
И командир, глядя на меня, ответил:
– Наш доктор найдет такую возможность, – и широко улыбнулся.
(Прим. – на подводных лодках этого класса за продовольствие отвечает помощник, но на нашей лодке это была вакантная должность. Командир, до этого плавающий на средних лодках, где за продовольствие отвечает начальник медицинской службы, попросил меня заняться этим вопросом. Пока вакантная должность помощника не была укомплектована).
Я дал команду вестовому, и через несколько минут на столе появилось несколько бутылок сухого вина «Рислинг», страшного дефицита в те годы. Обычно во время кратковременных выходов в море офицеры не употребляли вино, предпочитая, чтобы при прибытие в базу им давали бутылку вина домой из расчета 80 граммов сухого вина в сутки. Так же им выдавали шоколад в небольших, по 15 грамм, упаковках, который входил в ежедневное меню в море, так называемый автономный паек. В те годы стоимость автономного морского пайка составляла 4,5 рубля в день, а просто морского, из расчета которого организуется питание личного состава на берегу, всего 1,5 рубля. В автономный паек входили дефицитные копченые колбасы, языки и сосиски в банках, напоминающих тушенку, но с другой маркировкой. Были в меню соки, которые выдавали ежедневно матросам и старшинам из расчета 180 грамм в сутки на человека, разнообразные компоты в стеклянных и жестяных банках. И многое другое, в том числе шоколад.
Сам я к алкоголю относился не очень хорошо, пил редко и мало. Да еще не так давно первый раз в жизни злоупотребил. Как это получилось? Заканчивался ремонт крейсерской подводной лодки 629 проекта на судоремонтном «Дальзаводе» . Из-за долгого ремонта штатного врача на лодке не было, и когда начались заводские испытания, на эту лодку послали меня. На такой большой по тем временам лодке, ракетной, которую потом можно было увидеть в заключительных кадрах фильма «Командир счастливой Щуки», у врача отдельная каюта с двумя кроватями. Вторая – для изоляции инфекционного больного. Пока своего врача не было, эту каюту занял помощник командира. Это как раз тот, кто отвечает за продовольствие. Мне выделили положенное мне место с этим помощником. В море он нес вахту, которую моряки называют «собакой», с 4 до 8 часов утра, т.е. тогда, когда очень хочется спать. Этот помощник, сыграв побудку личного состава в 6 или 7 часов (уже запамятовал точно), с бутылкой сухого вина приходил в нашу каюту. Он будил меня и предлагал составить компанию. Я – лейтенант м/с, он – капитан 3 ранга. Я не мог отказать. Но пить натощак, хоть и немного, вредно, у меня началась изжога. Я стал отказываться, но помощник нашел выход – стал приходить с закуской. Я еле дождался окончания заводских испытаний.
На этот раз был организован праздничный ужин, который затянулся надолго. По его завершению замкомбрига, лукаво глядя на меня сказал:
– Доктор, зайди ко мне в каюту, что-то мне нездоровится.
– Есть, товарищ капитан 1 ранга, – как положено по Уставу, ответил я.
И через пару минут уже был в его каюте с доской для игры в нарды. Вообще это была не его каюта, а каюта старпома, капитан-лейтенанта Янина. Такая уж доля у старпомов – уступать свою каюту «старшему на борту», как правило, командиру бригады или его заму, начальнику штаба. И наш старпом перебрался в каюту замполита, капитан-лейтенанта Кудлаева. А каюта командира неприкосновенна. Там есть сейф с секретными документами, да и вообще, командир, что на военном, что на гражданском судне – представитель советской власти, именно на него ложится полная ответственность за сохранность корабля и его экипажа.
Через несколько дней командир вызвал меня к себе в каюту. Спросил:
– Доктор, как у нас на борту с сухим вином?
– Да все нормально, товарищ командир, ящик вина есть еще.
– Надо получить еще. С нами выходит комбриг, надо организовать питание на высшем уровне. Посмотри, что надо еще сделать, получить, и готовь заявку, я подпишу.
Вот это да, сам комбриг Бекетов будет на борту. Я слышал о нем, как об очень строгом, даже придирчивом командире, поэтому постарался все предусмотреть по своей части. Обошел всю лодку, выглядывая, к чему может придраться комбриг по медицине. Сам он долгие годы плавал на лодке, был командиром и знал все тонкости службы. Особое внимание я уделил камбузу, одежде обоих коков, чистоте всей посуды и пищевых котлов. Под сурдинку получил на складе сервиз фарфоровой посуды для кают-компании, который уже месяц не мог получить. Обрадовался, когда на лодку из отпуска прибыл старший кок, который очень вкусно готовил. Получил и кое-что из продуктов, еще один ящик «Рислинга».
Я не раз на утреннем построении видел Бекетова, и когда он открыл межотсечную дверь и появился во втором отсеке, где командиром является начальник медицинской службы, я громко скомандовал «Смирно!» и приложил руку к пилотке на голове, отрапортовал:
– Товарищ капитан 1 ранга! Командир второго отсека лейтенант медицинской службы Щербаков.
– Вольно, – сказал комбриг, прикасаясь к зимней шапке с кокардой, и протянул мне руку. Я подал ему руку, поздоровался и уступил проход, по которому он вместе с командиром лодки прошел в каюту старпома. Потом наш командир выглянул из этой каюты и сказал: