– Так я же не стреляла еще из мелкокалиберной… – растерялась Наташа.
– Вот и постреляешь, – сказал Егор Иванович и встал, показывая, что обсуждение закончено.
– А… а можно я до завтра во дворе потренируюсь? – не унималась Наташа.
– Еще чего, соседей подстрелить! Все, сказал – завтра. Иди уроки делай.
Наташа все-таки пошла в сарай, думая, что делает это тайком от старика. Егор Иванович знал, что она туда пойдет, и делал вид, что ничего не замечает. С одной стороны, он до сих пор побаивался Наташу, не понимал до конца, что там еще кроется в этой маленькой упрямой девочке. Но чутье подсказывало, что она уже достаточно самостоятельна, несмотря на возраст. Да и как охотника воспитаешь, если ему воли не давать. «Ладно, авось не отстрелит себе ничего, пока будет тозовку изучать», – решил Егор Иванович и успокоился.
Наташа тем временем едва дыша открыла шкаф и стала рассматривать винтовки. Настоящие, с затвором и большим дульным отверстием. Ей было сладко и жутко. Она думала, что отец видит ее сейчас сверху и гордится. А она? Стоит перед винтовкой и дрожит, боясь подвести его память. Нет. Нельзя подвести отца, ни за что, ни за что. Она завтра пойдет и попадет в этих белок. Даже если ради этого придется получить синяк под глазом от отдачи.
Девочка решительно закрыла шкаф и пошла делать уроки. Егор Иванович, наблюдавший за ней из дома, прячась за занавеской, удовлетворенно кивнул. Не подводит нюх старого, бойцовая девка, будет из нее прекрасная охотница.
На следующий день еще до рассвета они собрались и выдвинулись в лес.
– Следи, чтоб сапоги не чавкали по лужам, зверье все перебудишь, – шепотом предупреждал Егор Иванович.
– Темно же, ничего не видно, – удивилась Наташа.
– Чутье – глаза охотника. И нюх тренируй. Сухая земля иначе пахнет, чем мокрая.
Наташе было интересно с Егором Ивановичем. Он показывал ей любимый с детства лес в другом измерении.
– Давай остановимся, дядя Егор, – попросила девочка.
Она закрыла на минуту глаза и стала слушать лес. Вот хрустнула и упала веточка с елки. Вот сова встрепенулась во сне, где-то в кронах, уловив хруст своим тонким слухом. Вот уже даже слышно, как журчит вдали родник. Наташа даже не верила сама себе, ей казалось, что она придумывает все, что слышит. Не может же человек правда слышать, как кошка.
Потом она перестала слушать и стала втягивать носом влажный весенний воздух, еще холодный перед рассветом. Он слегка покалывал нос, и она никак не могла отделить запах хвои от запаха прелых прошлогодних листьев, все сливалось в один сплошной аромат под названием «лес».
– Ну, что, где зверь? – спросил старик.
– Не могу понять, – уклончиво ответила Наташа, не желая показывать свою неспособность различить запахи.
– Не дури, Наталья, сразу никто не умеет зверье унюхать. А вот правду сказать можно всегда. Надо признаваться, если не умеешь. Чего тут стыдного, потом научишься, было бы желание.
– Есть желание, – смущенно прошептала Наташа.
Так старый охотник учил ее, тренировал выдержку и закалку. Наташа почти всегда сначала закрывалась и сопротивлялась. Но потом понимала, что старик прав, и в глубине души благодарила его за все уроки.
Когда в лесу рассвело, Наташа и Егор Иванович уже лежали в засаде (Тобуроков называл ее «засидки») за поваленным деревом и ждали, когда белки спустятся за разложенной приманкой. Вскоре появилась одна. Ее шкурка местами еще была по-зимнему серой. Совершая мелкие резкие движения, она спустилась со ствола на влажную апрельскую землю.
Наташа втянула ноздрями воздух и, кажется, начала понимать, о чем говорил ей Тобуроков. Сейчас, лежа на земле, она ощутила все ее влажные запахи. Прошлогодние листья, мох, гниль опавших сучьев, пролежавших всю зиму под снегом. Потом она закрыла глаза и стала слушать шорох беличьих лапок. Она пыталась увидеть ее внутренним зрением, представляла себе. Вот маленькие коготки скребут по коре дуба, спускаясь вниз, вот затишье – белка делает прыжок. Вот приглушенный шорох – она приземлилась на прелые листья. Вот опять тишина. Наташа очень явственно представила, как маленькие черные глазки-бусины осматриваются в поиске приманки. Вот шорох легких маленьких шажков. Лапки прокладывают себе путь к орешку…
Наташа очнулась от того, что ее толкал в бок Егор Иванович. Он просто молча смотрел, но в этом взгляде читалось крайнее возмущение. Старик решил, что девочка заснула, лежа в засаде, как это часто бывает с новичками, не привыкшими просыпаться на зорьке.
Наташа поняла, что замечталась, и подняла винтовку. Снова накатил страх перед настоящим оружием. И ей вдруг стало так обидно за себя. Почему она должна стрелять в эту настоящую белку этими настоящими патронами? Сейчас, через оптический прицел, она видела зверька во всех подробностях. Рыжие и серые волоски шкурки, блестящие глазки, пушистый хвост размером с саму белку. Та обхватила орех своими тоненькими пальчиками. Вертела в лапках, обнюхивала, безуспешно пыталась засунуть за щеку. И, наконец, решила закопать рядом со своим деревом.
«Ну как в нее стрелять?» – думала Наташа, когда получила новый толчок в бок.
Егор Иванович всем своим видом спрашивал: «Чего ждем?!» Наташа снова прицелилась. Белка, ни о чем не подозревая, закапывала орех. «Вот я бы так закапывала орешек на черный день, а меня тут – хлоп – и все», – подумала девочка и опустила винтовку, случайно ударив стволом по бревну. От гулкого стука, разорвавшего лесную тишину, испуганная белка метнулась вверх по стволу, распушив хвост, перепрыгнула на другую сосну и скоро потерялась из виду. Тобуроков поднялся с земли, вздохнул и сел на поваленное дерево.
– Ты бы ей еще имя придумала, Наталья, – пробурчал он.
– Какое имя? – не поняла девочка.
– Ну, не знаю, Пушок или там – Рыжик.
– Ты про белку, дядя Егор?
– Про стрелку! Не надо из меня дурака-то делать! Видел я, как ты ее рассматривала, в глазки-бусинки ей заглядывала, волосинки на хвосте пересчитывала!
– Откуда ты знаешь? – тихо спросила Наташа, опустив голову.
– От верблюда, – старик отвернулся.
– Я не могу, – зашмыгала носом девочка.
– Почему? – строго и как бы не понимая спросил Тобуроков.
– Она же живая! У нее вон дела свои – запасы делает. На завтра. А я ее – хлоп – и никакого завтра! – глаза Наташи заполнились слезами.
– Эдак, Наталья, мы и до муравьев договоримся. Сейчас он тащит листик в муравейник, и у него на завтра планы, а тут ты со своим сапогом.
– И муравья жалко! И он живой! – девочка не сдержалась и заплакала навзрыд.
– Посиди здесь, я до ветру схожу, – Тобуроков помнил по своим молодым годам, что успокаивать женскую истерику – дело неблагодарное, и предпочел ретироваться.
Наташа же села на поваленный ствол и стала наблюдать за белкой, вернувшейся за своим орехом. Теперь она откопала припас и понесла к себе в дупло. Белка ловко прыгала по стволу большого дуба, потом с ветки на ветку и уже почти добралась до своего дома, как сверху на нее налетела огромная тень. Наташа вскрикнула и вскочила от неожиданности. Тень оказалась большой совой. Ловко перехватив белку поперек туловища, она поднялась вместе с добычей в воздух и отправилась обедать.
Когда Тобуроков вернулся, Наташа уже не плакала. Она просто сидела и смотрела на дупло в стволе дуба, как когда-то на серый забор в детском доме. Пустым, тусклым, остановившимся взглядом.
– Пойдем домой, Наталья, – сказал старик ласково.
После случая с белкой Наташа какое-то время не могла стрелять даже по картофелинам. Под любыми предлогами избегала ходить на охоту с Егором Ивановичем и обходила стороной сарай с оружейным шкафом. Старик тоже загрустил и задумался.
Глава восьмая
Как-то в конце мая, под конец учебного года, Наташа вышла из школы. Был яркий теплый день, и ей захотелось пойти домой по длинной дороге через поле и реку. Вдоль берега реки шли холмы. От этого вся прибрежная территория была очень высокой и казалось, что идешь совсем-совсем под облаками. Трава стала уже высокой. Девочка шла по звенящему пчелами и шмелями лугу, вдоль реки, блестевшей внизу ослепительной лентой.
Впереди виднелись две березы, совершенно одинаковые, росшие как будто от одного корня. Дойдя до неразлучников, Наташа скинула туфли и села на рюкзак с учебниками, прислонившись спиной к стволу. Она смотрела на реку, домики на другом берегу, поля, загибающиеся за горизонт. Рассматривала облака, первые летние цветы, слушала смех, доносившийся с речки, и думала: «Кто-то же просто гуляет тут с родителями в выходной день. Без винтовки. Расстилает покрывало на траве, жарит шашлыки, играет в бадминтон, а потом вечером сворачивает покрывало обратно и просто идет домой. Дома смотрит с родителями телевизор. Мама вяжет, папа что-то пишет за столом или чертит. А этот кто-то играет с кошкой. А в понедельник папа идет на работу, кто-то в школу, а мама убирается дома и кормит кошку. Кто-то же так и живет. Просто и понятно и не должен никому объяснять, почему не хочет стрелять в белок. Почему я не могу? Может, я тоже хочу платья, прически, помаду. А после школы гулять здесь за руку с симпатичным парнем. С Васькой из райцентра…»
Наташины мечты прервал оглушительный звук выстрела. Звук, знакомый с самого детства. В момент перед глазами пронеслись редкие воспоминания: отец, целящийся из ружья в волков, подошедших как-то зимой слишком близко к их поселку, лес, свобода. И все фантазии улетучились. Маленькая охотница сразу вспомнила, кто она и почему лучше гулять с винтовкой, чем с родителями или парнем. Впрочем, с винтовкой и парнем было бы вообще самое оно.
Она, как загипнотизированная, поднялась и пошла на звук. Кажется, стреляли на опушке. Охотники? Вряд ли, какой зверь сюда придет, кругом люди. Наташа поймала себя на том, что голова ее заработала четко, по-охотничьи. И улыбнулась. «Мальчишки, наверное, из огнестрельного палят», – гордо подумала она, причисляя себя к знатокам.
Девочка уже подходила к опушке леса, как увидела того самого Ваську. Сына майора. Жил он с родителями в большом каменном д