«война ещё жива и катит свою бочку…»
война ещё жива и катит свою бочку
полную гвоздей газет черепов
война выживала как могла в одиночку
пока её крестники играли в любовь
война выбралась из почётной щели
и шагает в гранитном плаще до пят
и за лапы вытаскивает из постели
медведей будто потешных солдат
а мы ещё ионизирующим излученьем
не стали не вспыхнули с пяти концов
и наши пальцы заняты изученьем
устройства таких же недомертвецов
нежных ямочек и деликатных запястий
ложбинок и ещё каких-то ключиц
когда война уже чинит ловчие снасти
и приваживает крючковатых птиц
и опять катит свою скрипучую бочку
набирает воздух и посвистом бьёт
под дых
и вот уже пьяным помещиком скачет
в опочку
обгоняя фуры на паре мёртвых гнедых
«Наша рота – красивая штука…»
Наша рота – красивая штука.
День за днём – строевая наука:
аксельбанты, штыки, галуны.
Только б не было, братцы, войны.
Только б вечно при кухне кормиться,
только б на ночь носили девицы
пироги от наивных мамаш
и начальство не гнало на марш.
Бал за балом, рассол за пирушкой,
и записки с ванильной отдушкой,
и любви артиллерия бьёт
после штурма перинных высот.
А пошлют ли на немца, на шведа —
это будет чужая победа,
а конфузия будет своя:
только зряшная порча белья.
Нет, война – некрасивая штука.
Всё услышишь: и «курва», и «сука».
Позабудешь французскую речь,
когда в ухо засвищет картечь.
Не заметишь – очутишься в яме
на балу с дождевыми червями.
Вот вам кружево, вот галуны
и знамёна великой страны.
Кровь и золото, рвота и глина
четверть друга, врага половина
с орденами и вшами внамес —
и какой в этом наш интерес?
Нет, ребята, отбой, засыпаем,
и плевать, что с утра выступаем.
Как вздохнёт геликон полковой,
так накроет всю жизнь с головой.
«Продолжается война…»
Продолжается война
севера и юга.
Пишет письма допоздна
добрая подруга.
«Возвращайся, милый мой,
пусть и без победы.
Будем нежиться с тобой
и вести беседы.
Будем девочек растить,
мальчиков не надо.
Век за веком будем жить,
приезжай из ада».
В час напишет два письма,
в сутки двадцать девять.
Почтарям работы тьма,
что с блаженной делать?
После дует на свечу
и глядит куда-то,
где лежат плечом к плечу
писем адресаты.
«У России два союзника…»
У России два союзника —
её армия и флот,
и опять вот эта музыка,
что всех нас переживёт.
Под дудение и бу́цканье
ты закружишься со мной
от вокзала Белорусского
вдоль по улице Лесной.
От вокзала, не к вокзалу же,
Не на смерть, не на убой.
Не на свадьбу с этой жалящей,
запыхавшейся трубой.
Здесь кирпичные строения,
здесь кафешка на углу,
здесь прощание, прощение
совершенно ни к селу.
«работали – учились…»
работали – учились
без отрыва от производства
бегали на танцы
играли в теннис
пытались дотянуться
очень хотели поцеловаться
потом немножечко постреляли
«ура» поорали
и превратились в белых журавлей
и сразу же возникает много вопросов:
чем питаются журавли:
комарами? рыбой? мышами?
куда они всё время улетают?
сколько они живут в дикой природе
и во что потом превращаются?
ели – пили
прогуливали уроки
воровали отцовские папиросы
звонили друг другу:
чем ты сейчас занят?
да ничем особо не занят
обрастали седой щетиной
животами и злыми детьми
и превратились в белых журавлей
и опять возникают вопросы:
что это за волшебник
делающий всё новых и новых журавлей?
зачем ему столько журавлей
столько белых мазков?
чтобы начисто выбелить небо?
а вот мы мимо него как раз пролетаем:
в разрядах молний его голова
будто высечена в скале
длинный приклеенный нос
его синий колпак упирается в сириус
наум гребнев и яков козловский
идут по жёлтой сельской дороге
в изумрудный иерусалим
просто так говорят о своих делах:
а рупь пятьдесят за строчку
это много сейчас или мало?
а вот еще дачи дают в литфонде
но только по ярославскому направлению
где одни глины и вода стоячая
а надо бы взять у них дачу
по казанскому направлению
где песочек и сосны
где лисички
где наши
где свои
– и резко вдруг просыпаются
ну конечно
летим над москвой
вон внизу предвоенный
пластмассовый купол горит
и миллион журавлиных личинок
пьёт апероль на открытых верандах
облака и безветрие
штиль
и метро и безметрие
и бессмертие
После 24.02.2022
«Бомбим и бомбим со вчерашнего дня…»
Бомбим и бомбим со вчерашнего дня
зажиточный Киев, в котором родня.
Тот Киев торговый, тот Киев кривой,
который смеётся над юной Москвой.
В котором София и Родина-мать,
в котором керует дешёвая блядь.
Где по́ит горилкой козак Опанас,
где в мае случилась любовь не у нас.
Где честное сало с прожилками лжи
продаст Бессарабка, ты только скажи.
От горького дыма и слёзы горчат,
и мёртвые слышат, как танки ворчат.
«Ах эти девочки скрипачки…»
Ах эти девочки скрипачки
ах эти девочки шпионки
дензнаков розовые пачки
и обличающие плёнки
Возле ночного магазина
внезапный выстрел вместо встречи
Междувоенного Берлина
провалы щели тени речи
Скрипачка дивная уродка
я ухожу я буду скоро
Секретной плёнки перемотка
почти до самого упора
«Когда я проснулся, запахло весной…»
Когда я проснулся, запахло весной.
Заботливый ветер и город больной.
Внезапная штопка забытых вещей.
Отчётливый гул воробьиных вестей.
Пойдёмте, найдёныши, вместе со мной.
Мы будем гулять по Москве дровяной.
И вместе со мной поколение Зет
кораблики будет вертеть из газет.
Фигуры чертя, о своём гомоня.
Сначала со мной, а потом без меня.
«С холма открывается город Марии…»
С холма открывается город Марии:
приморские липы в начале тепла.
Мы только недавно с тобой говорили
про город, откуда Мария ушла.
Мария ушла до начала обстрела,
схватила детей, повязала платок.
Она, получается, чудом успела,
уборку и борщ отложив на потом.
Незримо прошла по предместьям
садовым,
едва ощущая сгущение зла,
в то утро, когда обернулся Содомом
тот город, откуда Мария ушла.
Разбитые стены и окна пустые,
обломки бетона, осколки стекла.
Как будто уже не вернётся Мария
в свой ласковый город, сожжённый
дотла.
Но разве удержится горе навеки,
когда засинеют сквозь дым небеса
и в море уйдут бородатые греки,
вверяя Марии свои паруса?
Мо́стар-2001
«С нами Бог», – говорили хорваты.
«С нами, – сербы им вторили, – Бог».
Мусульмане твердили аяты,
Бог им тоже немного помог.
Бог поможет убить виноватых,
Бог поможет своих закопать.
В небесах веселятся хорваты,
славя Бога и Богову мать.
Бог снаряды отводит руками.
Бог стреляет – а ты берегись.
Остаются на долгую память
авторучки из стреляных гильз.
Сувениры, поделки, подарки —
кучки стали, латуни, свинца —
продаёт за немецкие марки
Божий сын, закопавший отца.
Нежный Мо́стар, серебряный Мо́стар,
через реку лучи протяни,
чтоб прошёл от погоста к погосту
ангел смерти, кровавя ступни.
«Жертв и пострадавших больше нет…»
Жертв и пострадавших больше нет.
Нет на свете жертв и пострадавших.
Нострадамус вышел на обед
и не хочет знать, что будет дальше.
Нас с тобою – целый райский сад
и предновогодняя витрина.