больше»
и бигоса не будет, чёрт возьми.
Прости меня, любимая пся крев,
что я делил не то, не так, не с теми.
Но всё же мы пришли к центральной
теме
и разделили Польшу, повзрослев.
«Живая сила уничтожена…»
Живая сила уничтожена,
она не явится домой,
не съест клубничное морожено
и не заест его хурмой.
Она не может крикнуть голосом:
я здесь, в бригаде мёртвых сил,
которые по лесопо́лосам
лежат по-братски, без могил.
Уже не станут силы мёртвые
ни наступать, ни отступать
неудержимыми когортами,
меняя мать на перемать.
Одна лишь в них осталась
силища,
отчаянная тяга в грунт,
в сырое вечности училище,
куда без конкурса берут.
«У человека потерялся кот…»
У человека потерялся кот.
Да он и не был, в общем-то, привязан.
Огромный кот по улице идёт
и весело мяукает камазам.
А человечек стал настолько мал,
что смог бы жить и в спичечной
коробке.
Пропавший кот его бы не узнал,
не отыскал бы в памяти короткой.
Что человек на свете без кота?
Его судьба пуста и беспредметна.
Он обыскал знакомые места,
он выбежал на улицу – всё тщетно.
Он обошёл вокзал, универсам,
сверкающую вывесками площадь
и возле цирка потерялся сам
и сам себя не чувствует наощупь.
«Мы все изменимся, но не умрём», —
он шепчет из письма каким-то грекам.
А где-то кот шагает с фонарём,
чтобы домой вернуться с человеком.
«Вышли из-за лужи…»
Вышли из-за лужи
злые упыри
с дырочкой снаружи,
с дырочкой внутри.
Всем ховаться в погреб
и читать Псалтырь.
Вон идёт их подлый,
главный их упырь.
С дырочкой в макушке,
с дырочкой внизу.
С ним не сладить пушке,
пуле и ножу.
Как глухие стенки,
движутся полки.
Там и упыренки,
и упырюки.
Дух от них мерзотный.
Что же их возьмёт?
Цвет ли папоро́тный?
Волчий ли помёт?
Жаркая молитва
образу Христа?
Наша с ними битва
будет непроста.
Девушка заплачет,
зарыдает мать.
Так или иначе,
надо побеждать.
Надо через силу,
через смрад и дым.
Надо сквозь могилу
проскользнуть живым.
А не то и сами
станем упыри
с красными глазами,
с дырочкой внутри.
Bourrée
Для русского уха родной амфибрахий,
но редкий в английском, как рыба
минтай —
когда заговорщики пели во мраке:
«Для блага народа this Jesus must die».
А кто-нибудь знает, кем бы́л этот Джизас?
Какое чудесное имя, сестра!
И первые тосты, и первая близость
под эту мелодию шли на ура.
Хотя иногда мы немного иное
на тот же привязчивый пели мотив:
«Отрежем, отрежем Мересьеву ноги».
Хирург отрезает, и лётчик летит.
И Джизас летит на кресте-самолёте,
под ним города распускают огни.
А ноги нужны ли в крылатой работе?
А может быть, только мешают они?
«Перемога, перемога…»
Перемога, перемога,
впереди кровавый путь.
Подожди ещё немного,
потерпи ещё чуть-чуть.
Байрактары, джавелины,
Анджелины тощий зад.
Враг увидит наши спины,
превратится в мармелад.
Переправа, переправа,
мост обрушили свои.
Сладострастная отрава
самогонного аи.
Паляныця, паляныця —
по слогам произнеси.
Вот и польская граница,
вот и край святой Руси.
«Фронт катится вперёд, как белая гора…»
Фронт катится вперёд, как белая гора,
сметает рубежи пылающая лава.
Сегодня фронт идёт быстрее, чем вчера,
и реет русский Спас над Святогорской
лаврой.
Враг бьёт из всех стволов, но наши прут
вперёд,
местами тяжело, местами бестолково.
Сегодня фронт идёт в четырнадцатый год,
чтобы сомкнуть ряды с ребятами
Стрелкова.
Так через восемь лет сюжет пустился
вспять,
сквозь тьму перипетий стремясь к своей
завязке.
Убитые встают. Не время умирать.
Сирень слепит глаза, и фронт идёт
к Славянску.
«Я не знаю, где стоит Гагарин…»
Я не знаю, где стоит Гагарин.
Где-то над Москвой.
Седоват, немного опечален,
но ещё живой.
Ничего не помнит о полёте,
только руки врозь.
Он готов к ещё одной работе,
что бы ни пришлось.
Настаёт космическое лето,
лунные деньки,
и Москва взлетает с парапета
собственной реки.
Непонятно, как она взлетает
с малыми детьми́,
парками, фонтанами, цветами,
вверх тормашками́.
Непонятно, но взлетает как-то,
сразу и сейчас.
Судя по всему, на звёздной карте
всё теперь за нас.
Всё сошлось, сложилась квадратура,
ясность в головах.
Спрашиваешь, где мы были, Юра?
Трудно в двух словах.
На курорте были, на базаре.
Были на войне.
Праздновали с мокрыми глазами.
Будем на Луне.
Настаёт космическое лето,
и выпускники
в Млечный Путь сигают с парапета
солнечной реки.
И взлетает водная ракета,
поменяв маршрут.
И туристы с половины света
весело орут.
«Великий Пан в саду «Аквариум»…»
Великий Пан в саду «Аквариум»
играет на губной гармошке,
и театралы ходят парами
по неухоженной дорожке.
И Аполлон, мурло губастое,
стоит на страже поп-культуры
и с новоявленного Марсия
сдирает запросто три шкуры.
А возле Пана вьются панночки:
ах, этот звук губной гармошки,
его раздвоенные тапочки,
его классические рожки.
Пижоны ходят в центр Гоголя,
мещане прут в Театр сатиры,
а нам, сатирам, нужно много ли?
Муниципальные сортиры.
Мы вместе с Алистером Кроули
и вместе с воландовой свитой
ещё не все копейки пропили
у этой сцены знаменитой.
Ещё настанут дни для радости…
Великий Пан, душа народа,
«Мой милый, мой блаженный
Августин»
играет, будто немец года.
Как будто длится что-то важное,
и не поймёшь из внешних данных,
его глаза от счастья влажные
или от светлых брызг фонтанных?
«Русская литература, ласковая жена…»
Русская литература, ласковая жена,
в городе Николаеве запрещена.
Разрешены аборты, пытки и кокаин.
Русской литературы нету для украин.
Разрешены «Макдональдс», Будда
и Сатана.
Русская литература нынче запрещена.
В городе Кропивницком, бывший
Кировоград,
русской литературе больше никто не рад.
В Екатеринославе, на берегу Днепра,
знать не желают росчерк пушкинского
пера.
Прокляли в Конотопе нашу «Войну
и мир».
Будете как в Европе, каждый себе
Шекспир.
Видно за океаном пламя от русских книг.
Не дописав романа, празднует Стивен
Кинг.
Было в семье три брата, нынче осталось
два.
Сами ли виноваты, карма ли такова?
Горькие ли берёзы? Жёсткий ли алфавит?
Карцер для русской прозы будет битком
набит.
Но, как слеза ребёнка или кислотный
тест,
русская запрещёнка стены насквозь
проест.
«за пределами судьбы…»
за пределами судьбы
где-то возле гаража
где бетонные столбы
поселились два ежа
я тебе не покажу
их укромного гнезда
я пообещал ежу
никому и никогда
в море подлости и лжи
есть одна святая весть
во дворе живут ежи
где-то рядом где-то здесь
ходят пасмурные дни
цепкой мухой по стеклу
только руку протяни
и наткнешься на иглу
крови капелька плывёт
молниею шаровой
пролетает сонный крот
над твоею головой
укрывайся сладко спи
не иначе быть дождю
вездесущие шипы
пронизали каждый дюйм
«Меня интересует современность…»
Меня интересует современность,
вся эта мутность, временность
и бренность,
сиюминутность, шаткость, суета,
на шестерной законных два виста.
Конечно, есть и вечные красоты,
сияющие горние высоты,
невозмутимый звёздный небосвод,
но вновь поручик карты раздаёт.
Вот современность в лермонтовском
духе:
летают пули, глупые свистухи,
а офицеры разливают грог,
пока судьба им отмеряет срок.
Любуюсь тем, что завтра станет
прахом,
викторией, что обернётся крахом
и вновь восстанет, где её не ждут,
благословляя лёгкий бег минут.