Олесей, полностью вошел в старую, еще с дореволюционных времен, папку для нот. Обтянутое ледерином чудище, которое Юлия таскала с собой на занятия по сольфеджио и музыкальной литературе. Она затянула тесемки, прикинула на весу и поморщилась — тяжеловато, слишком объемисто — и взглядом поискала место для нового тайника. В ее комнате спрятать такой крупный предмет почти невозможно.
Волоча за собой папку, Юлия перешла в гостиную. Раскладной «гостевой» стол, обступившие его стулья с гнутыми спинками, кресла, цветочные горшки за тяжелыми плюшевыми портьерами. Острый запах скипидарной мастики от сверкающего паркета напомнил другой — тот, что стоял в мастерской Казимира, но она сразу же отогнала мысли о нем. На столе в тяжелой хрустальной вазе — свежие ирисы, их придется взять в театр, потому что она все равно никуда не успевает: понадобится еще время, чтобы привести себя в порядок и дождаться, пока придет машина из гаража. Перед отъездом муж разрешил воспользоваться при срочной надобности…
Она потянулась к телефону, опустив папку на пол, присела на банкетку и снова уперлась взглядом в паутину. Да вот же оно! Там, у стены, за тяжелым ковром во всю стену, куда даже обслуга никогда не заглядывает.
Держа трубку на весу, Юлия ногой отодвинула банкетку и заглянула за ковер. Пахло пылью. Папка встала в темноту вплотную к стене, а толстое полотнище, опустившись, надежно прикрыло ее. Если не знать, ничего не заметно. Теперь придвинуть банкетку так, чтобы ни малейшего просвета.
С шофером она сговаривалась уже на бегу. Одеться, привести в порядок волосы. Все второпях. Тетрадку с записями — в ящик туалетного столика. И уже запирая дверь, Юлия с досадой вспомнила, что забыла цветы. Вернулась и, держа на отлете капающие скрипучие стебли, сбежала вниз. Упала на сидение, отдышалась и попросила:
— Пожалуйста, товарищ Емец, на Конный, к дому родителей. А потом — свободны.
Вне поля ее зрения остался мужчина у подъезда, который, неторопливо покуривая, беседовал со спортивного вида парнем в пестрой «бобочке». Неподалеку стоял потрепанный «фордик».
Заметив, что Юлия садится в машину, Ягодный отшвырнул окурок и сказал напарнику:
— Кончаем базар. Держись за ними, Витек!
На вопрос, сколько им еще париться — день-то воскресный, а дома заждалась молодая супруга, — Ягодный нахмурился: «Сколько понадобится. Смотря по тому, куда дамочка лыжи навострила. А ты, Виктор Арнольдович, не канючь! Я, может, скоро тебя и совсем отпущу…»
Юлия прибыла вовремя — ровно настолько, чтобы больше никуда не спешить.
Они с сестрой успели выпить с родителями чаю, пройтись от трамвая пешком через Театральный сквер и даже вручить напряженному, как перетянутая струна, Сабруку ирисы, отыскав его за кулисами. Публики было — не протолкнуться, поэтому на свои места в партере они отправились заранее, еще при полном свете.
Юлия огляделась — в рядах мелькали знакомые лица. Она заметила Светличных — сестру и брата, Олесю Клименко в глухом черном платье — с замкнутым лицом она пробиралась к первым рядам кресел в сопровождении Никиты. Примелькавшиеся люди из ведомства мужа, возбужденно хохочущая Фрося Булавина, стриженая, как красноармеец, и грубо накрашенная. Чета Филиппенко со старшей дочерью — худенькой умницей, с милым любопытством ожидающей начала спектакля.
Заметив Юлию, Вероника Станиславовна энергично замахала ей из центрального прохода полной рукой, затянутой в серую перчатку, давая знаками понять, что хочет увидеться в антракте. К ней присоединилась неизвестная женщина — сухая, поджарая, в экзотической шляпке с плюмажем, и Филиппенко всем семейством отправились на свои места. За портьерой в правительственной ложе негромко переговаривались. София слегка сжала ее запястье — и тут же погас свет. Шелест женских платьев, покашливание, стук кресел, жужжание голосов — все стихло, и волна нетерпеливого внимания покатилась от галерки к таинственно шевелящемуся занавесу…
В антракте, когда они вышли в фойе, сестра огорченно сказала:
— Жаль, Роны нет, должно быть, уехала из города.
— Может, и к лучшему, — вполголоса заметила Юлия. — Вам нельзя вместе показываться. А мне тем более. Здесь полно сотрудников ГПУ. В штатском и с женами, но от этого не легче.
— Всякий раз, — вздохнула Соня, — я забываю, кто твой муж. Бедная моя…
Позади раздался возглас: Юлию окликали по имени. Она обернулась — сквозь толпу к ним пробирались Вероника Станиславовна с дамой в причудливой шляпке.
— Он все-таки потрясающий мастер, но характер ужасный, — воскликнула Вероника Станиславовна. — Сонечка, мы же с вами еще не виделись! Позвольте вас расцеловать! Как ваш первенец? Очень, очень рада!.. Давайте отойдем в сторону, тут такая толчея… Я хочу познакомить вас с моей давней приятельницей, а затем покину…
Юлия, не скрывая удивления, взглянула на ее безмолвную спутницу.
— Дочь… у нее немного разболелась голова. Эта пьеса — далеко не детское зрелище, однако Филиппенко, как всегда, настоял на своем, — Веронике Станиславовне явно не терпелось. — Позвольте представить — Людмила Суходольская, известная балерина. Здесь на гастролях… Люся, мы ждем тебя в зале!
Проводив взглядом удаляющуюся Веронику, женщина повернулась спиной к публике, как бы заслоняя сестер, и ее яркий вишневый рот дрогнул в холодноватой светской улыбке:
— Насколько я поняла, это вы — Юлия Рубчинская?
— Да. А чем, собственно…
— Меня просили, — перебила Суходольская, прикрывая узкие зеленоватые глаза, и неожиданно ее густо напудренное лицо по-актерски оживилось, — передать вам кое-что… Вот, возьмите быстро и по возможности незаметно. Не глядите на меня волком. Отвечайте, кивайте на худой конец, Юлия Дмитриевна!
Одним движением она извлекла из замшевой сумочки запечатанный конверт, сунула его Юлии и тут же взмахнула надушенным кружевным носовым платком, слегка коснулась виска, вернула на место и щелкнула замком сумки. При этом, не отрывая взгляда от сестер, она продолжала:
— Согласитесь, у Вероники прелестный дом!.. И она проговорилась, что когда-то он принадлежал вашим родителям… Вы, София Дмитриевна, кажется, живете в Париже — я не ошиблась?
— Не имеет значения, — Юлия начала нервничать: разговор казался не просто глупым, а крайне подозрительным. Подхватив сестру под руку, она прижалась к ней потеснее. — От кого это письмо?
— Мне, видите ли, в свое время довелось поездить по миру… Нет-нет, отправителя я не знаю. Просто выполняю дружескую просьбу. Один знакомый просил передать этот конверт кому-нибудь из Рубчинских… Из числа самых удачных были, помнится, гастроли в Харбине, в Москве, пожалуй, еще в Одессе… Уже завтра я отправляюсь в Киев… — Лицо Суходольской снова сделалось похожим на маскарадную маску. — Мне пора!
— Позвольте, мы вас проводим! — встрепенулась Соня.
— А вот это лишнее. И вот еще что: Вероника убеждена, что мне зачем-то понадобился ваш парижский адрес. Не разочаровывайте мою старую подругу. Если вас спросят, скажите, что я его получила. — Перья на шляпке колыхнулись, и женщина, сохраняя каменную улыбку, исчезла между колоннами фойе.
Сестры переглянулись.
— Мне кажется, что от этого конверта нужно как можно быстрее избавиться, — прошептала Юлия.
— Где он?
— У меня в сумочке.
— Только не здесь. Позже, на улице. Порви и выброси.
— А если…
— Второй звонок! — схватив Юлию за руку, Соня потащила ее за собой. — И прекрати паниковать… Что за дикие мысли у тебя в голове, дорогая моя?
Однако Юлия и сама вскоре начисто забыла об этом странном знакомстве и о том, что лежит у нее в сумочке. Вячеслав Карлович и ее собственная реальность откладываются на завтра, а сегодня она совершенно свободна и принадлежит только себе. Она смотрела на сцену, не видя и не слыша того, что там происходит. И понимала, что уже никогда не будет такой счастливой, как в юности. Наивной и любопытной. Верующей. Что разлюбила театр, охладела к музыке, перестала доверять словам. Не питает иллюзий по поводу собственной жизни. Лжет себе и близким и будет за это наказана…
Со сцены прозвучала какая-то реплика, вспыхнул смех в полутемном зале, публика зашумела; Юлия вздрогнула и очнулась, услышав гром аплодисментов и редкие свистки…
Когда спектакль окончился, она задержалась в фойе, ожидая сестру, убежавшую попрощаться с Ярославом и актерами, — день ее отъезда приближался. Накинув жакет на плечи, Юлия в нетерпении прохаживалась перед входной дверью, когда ее негромко окликнули. Она обернулась — перед ней стоял Казимир Валер.
— Вы? — растерялась Юлия.
— Смотрел только на вас, пани, — отворачиваясь и будто через силу, проговорил он. — У вас такое лицо…
— Почему-то я решила, что вы не придете. Какое?
— Кроткое и печальное. Юное. И отчаянное. Таких уже не бывает… Дивовижно!
— О чем вы, Казимир?
— Обо всем сразу. I ця маячня на сценi…
— Вот так настроение у вас, Казимир! А знаете что, — вдруг, лихорадочно спеша, словно отрезая себе путь к отступлению, проговорила она, — мне кажется, мы с вами сегодня еще увидимся. Я провожу сестру, и сразу — к вам. Помните: картина. Вы обещали…
— Нет. Ничего я не обещал.
— Это же совсем рядом!
— Не треба цього.
— Почему?
— Только не сегодня.
— А когда?
— Не знаю. Я пришлю ее вам. Когда скажете.
— Не пришлете. И все равно я приду.
— Нет, Юлия. Это никому не нужно. Ни вам, ни мне.
— Неправда, — волнуясь, повторила она. — Вы так не думаете. Что плохого, если мы чуть-чуть побудем вместе?
Он молча отвел взгляд. Потом недоверчиво усмехнулся и проговорил:
— Я отложил для вас одну старую работу. Можете взять, когда захотите…
Отец и мать их ждали. Отец чувствовал себя получше — читал у себя в комнате. Соня сразу же взялась твердой рукой укладывать сонного Макса. Юлия ждала у окна, когда сестра окликнула ее:
— Ты еще не уходишь? Может, останешься ночевать?
— Соня, мне нужно домой, — Юлия смешалась. — Видишь ли…