Несколько шагов удается сделать спокойно, а потом я оказываюсь возле ближайшего лишнего – и сердце вжимается в ребра. Он невысок – ребенок или старик? – и болезненно худ. Голова его откинута назад, горло разорвано, а кисти рук вросли в живот, будто он пытался что-то там отыскать, пока рана затягивалась.
Я сглатываю и иду дальше, с трудом сдерживаясь от желания прикрыть левый глаз.
– Не вглядывайся, – слышу голос Другой, хоть он и не громче выдоха, и обхожу следующего лишнего – на сей раз широкого, как бочка, и наполовину вкопанного в землю.
«Не вглядывайся». Отличный совет.
Шаг за шагом мы минуем половину рощи, и вот уже протискиваться между лишними становится совсем сложно. Кажется, они повсюду: тянутся к нам из травы, свисают с деревьев, перегораживают тропы. Пару раз приходится подныривать под выставленные руки, еще несколько – переступать через скорчившиеся на земле тела.
И ведь хватает и других препятствий – кочки и камни так и лезут под сапоги, словно норовят нас опрокинуть.
Интересно, что будет, если я здесь умру? Стану одной из них или?..
Когда Другая все же запинается и падает прямо на одно из тел, при этом пошатнув стоящее рядом, я перестаю дышать. Она не издает ни звука, быстро вскакивает, и мы обе замираем.
Будто надеемся на чудо. Что никого не потревожили. Что можем спокойно идти дальше.
Но чудеса на острове Отверженных столь же уродливы, как его обитатели.
Лишние оживают одновременно, и хоть на лицах их нет глаз, все они поворачиваются к нам. Наверное, как Принц видит чары в темноте, так и монстры видят своих жертв. Чувствуют нутром.
– Беги! – кричит Другая, со всей силы отталкивая высокого безрукого лишнего.
Он покачивается, точно деревце на ветру, но не падает.
А я бегу.
Насколько это возможно, когда кругом такое столпотворение. Бегу, прыгаю, пригибаюсь, расталкиваю неповоротливые тела локтями. Когда торчащие из стволов руки хватаются за плащ – сбрасываю его, оборвав завязки.
Самое страшное в лишних – безмолвие. Они не рычат, как звери, не воют угрожающе и даже наступают так тихо, будто и не касаются земли. Разве что суставы потрескивают – щелк-щелк-щелк.
– Эй, сюда, уродцы! – вдруг зовет Другая. – Кому еще ручки-ножки недооторвали?
Я думала, она несется следом, но голос звучит в стороне.
– Не смей! – снова кричит она, когда я разворачиваюсь на звук. – Принц ждет!
Но я уже замедлилась, почти остановилась, и тут же попала в чьи-то смердящие объятия.
С предплечий, обхвативших мой живот, свисают куски плоти, и я вонзаю в них ногти, царапаюсь и лягаюсь, пока лишний не отступает. Но следующий уже тянется ко мне из-под земли.
– Да беги ты, дура! – вопит Другая. – Или я побегу, и делай что хочешь.
Вооруженная невесть где откопанной палкой и камнем, который тут же швыряет в толпу мертвецов, она выглядит весьма воинственно.
– Сюда, вонючки! Хорошие песики!
Я не заметила у лишних ушей, но они явно ее слышат и идут на зов, так что вокруг меня становится свободнее. А Другую меж тем берут в кольцо.
– Пошла вон! – снова приказывает она, и я вдавливаю сапогом в землю чью-то ладонь, пинаю подползающее ко мне тело и, перепрыгнув через пару сросшихся голов, мчусь дальше.
Я не смотрю на лишних, сосредоточив все силы на том, чтобы случайно не призвать магию. Меня хватают. Кажется, кусают за плечо и голень, обрывают рукав рубахи, царапают спину. Я чувствую боль и пламя, въедающееся в кожу, но продолжаю вырываться, бить, пинать и бежать.
«Никакой магии, никакой магии. Ни света, ни тьмы…»
– Сюда, сюда! Не проходите мимо! – все созывает мертвецов Другая и, кажется, нарушает собственный запрет.
Во мне что-то дергается, натягивается, ощутив родственную силу, а бежать становится еще легче – почти все мертвецы устремляются прочь, на запах чар.
– Передай Принцу, – кричит Другая будто совсем далеко, – у нужного треснута рама… Эх, в следующий раз поживу подольше… Только бы стать кем-то менее жертвенным и благор…
Голос ее обрывается.
Я чувствую горячие дорожки слез на щеках и готовый сорваться с губ вопль, но держусь, держусь до последнего. И только запутавшись в кривых, совсем не подходящих ухоженному парку ветвях, только обернувшись и осознав, что преследовавший меня лишний не смеет шагнуть дальше невидимой черты, я даю волю злости.
Рыдания рвутся из груди дикими птицами, отчего слов, которые я выкрикиваю, совсем не разобрать. Они сливаются в бессвязный вой боли и отчаяния.
Не знаю, кого я оплакиваю – лесную тварь, принявшую мой облик, себя саму или неупокоенных мертвецов, ставших жертвой людского безразличия и твоих амбиций.
Время растягивается и сжимается. Луна и звезды висят над кронами нарисованной картинкой. Щелк-щелк-щелк – щелкают суставы.
Я стою на границе двух лесов, смотрю на безликого мертвеца, который расхаживает меж широких стволов, словно привратник, и на шевелящуюся кучу тел за его спиной. Где-то под ними погребена Другая.
И я не уверена, что именно мне, а не ей стоило выбраться из рощи лишних.
Глава 15. Как ты
Незадолго до смерти мама рассказывала, что давным-давно ты любила сидеть у колыбельки, наблюдая за моими неуклюжими попытками приподняться и слушая счастливый смех, когда все удавалось. И в те минуты волосы твои сияли ярче солнца.
Поэтому я знаю, что ты могла получать силы не только от боли и страданий, но предпочла иной путь.
Идти «строго на восток» сложно.
Я не доверяю ориентирам этого леса, не доверяю тропам и собственным глазам, и неподвижное небо не помогает, так что приходится обратиться к чарам.
И к свету, и к тьме.
Первый – серебряной нитью прорезает чащу, указывая дорогу, а вторая – медленно и неохотно затягивает раны, нанесенные зубами и когтями лишних. Привалов я не делаю, исцеляюсь прямо на ходу.
Другая сказала, здесь тысячи лесов, и каждый кому-то принадлежит, и я, кажется, прохожу минимум через два владения – настолько разные в них и деревья, и земля, и даже камни. Но никто не пытается меня пленить или убить, никто не выходит навстречу и не наблюдает за мной из кустов – я бы заметила, с таким-то глазом.
В нем все еще теплится огонь, но с каждым часом все слабее, и я надеюсь добраться до Принца прежде, чем действие поцелуя Другой закончится. Уверена, без второго зрения вытащить его из ловушки будет непросто.
Когда нить света внезапно обрывается, точно перерезанная ножницами, жжение уже едва ощутимо, но я все же вижу дверь, вросшую в землю, словно еще одно дерево. Ослепительно белая, с бронзовой, местами потертой круглой ручкой, она исчезает, стоит прикрыть левый глаз, и появляется снова, едва я убираю от лица ладонь. Все попытки ее обойти заканчиваются провалом – в какую бы сторону я ни повернулась, куда бы ни пошла, дверь снова встает на пути, окруженная ветвями и мерцающей, будто крошечные жужжащие фонарики, мошкарой.
Не знаю, это ли моя цель и можно ли прорваться дальше с закрытым глазом, но даже пробовать не собираюсь. От таких настойчивых приглашений не отказываются.
С какой-то потаенной радостью, замешанной со злостью на весь этот проклятый остров, я решительно поворачиваю ручку – и дверь покорно открывается, чтобы явить мне… все тот же лес. По крайней мере, так кажется в первую секунду.
И лишь когда я переступаю порог, когда отпускаю створку и та бесшумно растворяется за моей спиной, все вокруг преображается. Чаща расступается, оставив меня на широкой, усыпанной цветами поляне, в самом центре которой красуется небольшой бревенчатый дом. Треугольная крыша его скособочена, будто залихватски сдвинутая на одно ухо шляпа, а выкрашенные в оранжево-желтые оттенки ставни и крыльцо в лунном свете словно полыхают кострами. Под одним оструганным боком ютится поленница, под другим – ведра и метелки. Окна темны, но из заломленной трубы-молнии струится дымок.
Дом выглядит игрушкой, позабытой на поляне рассеянным ребенком, но игрушкой жутковатой, так что навстречу к ее хозяину я не тороплюсь. Вместо этого обхожу по кругу, стараясь держаться поближе к лесу, присматриваюсь, то закрывая, то открывая левый глаз – картина не меняется, – и уже направляюсь к крыльцу, когда наконец замечаю Принца.
Он здесь, он правда здесь, стоит среди цветов, утопая в них, будто в озере. Я бросаюсь к нему, не думая, не медля, но, когда ноги начинают вязнуть в земле, как в болоте, отступаю, пячусь, возвращаюсь на твердую почву и присматриваюсь. Принц и впрямь тонет в этой поляне. Тонет и не понимает, потому что видит перед собой нечто совсем иное.
Я тоже вижу. Ловлю насланный на него морок краешком поцелованного глаза, почти утратившего столь ценный дар Другой. Морок, в котором Принц не один.
Напротив него, сплетенная из тьмы и света, из ониксовых нитей и серебра, мерцает призрачная фигура, которую я сразу же узнаю, несмотря на минувшие годы, не пощадившие никого. Это твой спаситель, самолично пронзивший мамино сердце. Твой муж, положивший к твоим ногам королевство. Правитель Олвитана, безумный, отравленный твоим ядом.
Он нависает над Принцем мрачной тенью, но и ты, ты тоже здесь. Почти неразличимая – лишь сизый дым за спиной супруга. А вот голос твой, трагичный, как все поэмы мира, и прекрасный, звучит громко и отчетливо.
– Он смотрит на меня, – говоришь ты, и невесомый дым касается плеча Короля. – Смотрит, едва ты отворачиваешься…
– Не верь ей, брат, эта змея… – пытается оправдаться Принц, но ты всхлипываешь – и Король хватает его за горло.
– Он был… был в наших покоях, когда я проснулась, – продолжаешь ты. – Нет-нет, я не позволила себя коснуться, но эти глаза… эти жадные глаза…
– Больше они тебя не потревожат, – обещает Король, когда ты печально умолкаешь, и, продолжая удерживать брата, вскидывает вторую руку.
Что-то сверкает между пальцев. Что-то тонкое и острое. А в следующий миг образы тают, и я слышу только полный боли крик Принца.