Мертвой статуей в черной одежде и с запрокинутым в небо каменным лицом, черты которого наконец-то видны. Тонкие, прекрасные черты юноши, ставшего твоей марионеткой.
На глаза набегают слезы. Я всхлипываю, дергаюсь, пытаясь разжать хватку, но рука по-прежнему не слушается. Кажется, она навеки слилась с тем, кого убила, и мне суждено стоять перед ним на коленях, пока сама не обращусь в камень или не сгнию до костей.
Нас по-прежнему безмолвной стеной окружают солдаты, но никто из них больше не тянет ко мне рук, с оружием ли или без. Может, ждут приказа, а может, даже твоим куклам не чужды разумные опасения.
Я вытираю слезы грязной левой рукой и прислушиваюсь к тому, что творится в задымленном городе. Не звенят ли клинки, не трещит ли пламя… Но все тихо, и я надеюсь, что остальные ушли, не заупрямились, и что Экзарху и впрямь нужна только я.
– Что тут у нас? – как по заказу раздается его голос, и солдаты расступаются, пропуская командира.
Он без всякого удивления смотрит на статую, на меня, качает головой и вскидывает трость, которая вдруг вспыхивает ослепительным синим пламенем.
– Это мы с собой не потащим.
И он бьет ею, точно мечом, по моей руке.
Я думала, что ничего не почувствую, если она разобьется, – разве может болеть камень? – но боль такая, будто Экзарх разрубает на кусочки вполне живую плоть. Я кричу и успеваю увидеть лишь брызнувшие во все стороны осколки, а потом в глазах темнеет, и с этой темнотой мне совсем не хочется бороться.
Глава 25. Золото волос твоих
Я тоскую о тебе каждый день.
О той, кем ты была и кем могла бы стать.
Лицо Охотника рассечено решеткой. Железные прутья вдоль и поперек. И видится оно мне сквозь голубую дымку – не то сон, не то пелена боли, а может, самый настоящий туман.
Я пытаюсь разогнать его рукой, но ничего не происходит. Рука не поднимается без всяких иносказаний и преувеличений. Ни одна.
Я смотрю на место, где еще вчера была правая, и вижу лишь разодранный грязный рукав, пустой до самого плеча. Затем поворачиваю голову налево и облегченно выдыхаю: вторая никуда не делась, просто прикована к вмурованному в стену железному кольцу и, похоже, затекла.
После сотни неудачных попыток мне все же удается пошевелить пальцами, и я сжимаю и разжимаю их, глотая слезы, пока кровь не растекается по венам и болезненные спазмы не превращаются в слабое покалывание. И только потом осторожно приподнимаюсь с влажного каменного пола и приваливаюсь боком к холодной стене.
Задираю голову. Сквозь трещины в низком потолке проросли бледные ветвистые корни, и по ним медленно сползают вязкие черные капли. Вывернув единственную руку, я касаюсь стены и растираю непонятную жижу большим и средним пальцами. На ощупь как… масло?
Наклониться и понюхать мне не хватает сил. Уверена, если сдвинусь с места – непременно лишусь равновесия, упаду и больше не встану. Оказывается, без второй руки тело становится очень неловким. Даже каменная, хоть и нарушала баланс, была лучше, чем ничего.
В груди холодно и гулко. Я отрешенно гадаю, как выглядит теперь правое плечо. Там кровавая рана или неровный каменный край? Рубаха такая грязная, что и не разберешь, есть ли на ней кровь. А если там все же камень, не поползет ли проклятье дальше?
Хотя… я же выполнила условие. Отняла жизнь.
Я прикрываю глаза, упираюсь лбом в стену и снова вижу лицо юноши, которого лишила личности ты, а потом еще и я…
Нет, я была готова убить – не зря же бросалась на солдат то с плетью, то с клинком, – но не так. Кто знает, может, проклятье только заперло его в камне. Кто знает…
Благо остальные ушли. И как бы мне ни претило перекладывать столь тяжкий груз на чужие плечи, лучше бы им, друзьям, не возвращаться за мной и справиться самим. Не потому, что я сдалась, а потому, что толку от меня теперь немного. Ни свет, ни тьма не откликаются на зов, и нить связи с Кайо так тонка, что я боюсь ее касаться – вдруг порвется.
Так что же я могу против тебя, без магии, без рук, без веры? Только отвлечь, захватить твое внимание и подарить друзьям хоть пару лишних мгновений на подготовку.
Заслышав шорох, я вскидываю голову и снова на миг прикрываю глаза, надеясь, что это иллюзия. Но нет, к решетке, отделяющей мою клетку от соседней, прижато лицо Охотника. Он словно пытался дозваться меня, дотянуться, да так и уснул, просунув меж прутьев руку, пристегнутую длинной цепью.
Значит, не померещилось.
Неужели схватили всех?
Я дергаюсь к нему, на миг забыв, что с одной стороны покалечена, а с другой – прикована, и лишь сдираю кожу запястья о плотный железный обруч.
– Охотник, – зову я.
Пересохшее горло саднит, и голос мой не громче шелеста крыльев бабочки, но Охотник тут же открывает единственный глаз.
Покрасневший и вряд ли способный что-то разглядеть.
– Я думал, что смогу, – хрипит Охотник. – Думал, их же так мало…
И переваливается на стену со своей стороны решетки, вытащив руку.
– Остальные? – спрашиваю я.
– Ушли.
Нелепо, странно, но мне хочется смеяться. Меньше всего я ожидала, что Экзарх сдержит слово.
– Ты не должен был… – пытаюсь я сказать очевидную и никому не нужную глупость, но Охотник перебивает:
– Должен.
И снова это ослиное упрямство. С кем же он пытается расплатиться таким самоубийственным способом?
– Что ты сделал? – спрашиваю я. – Чем заслужил такое жестокое «предназначение»?
На нормальный ответ даже не надеюсь и, неуклюже развернувшись, разглядываю темницу. Довольно светлую, кстати, хотя непонятно, откуда что берется. Окон нет – одна каменная стена, пол, потолок да решетки с трех сторон. Слева – камера Охотника, справа – пустая, а спереди – коридор. Там мерцают какие-то факелы, но вряд ли они способны дать так много света, да еще такого чистого, почти белого.
Я присматриваюсь к корням на потолке, по которым все еще сочится черное масло, возможно, именно они так сияют, и в этот момент Охотник все же отвечает:
– Я был мальчишкой, когда принцесса исчезла. Был юнцом, когда королевский лесничий взял меня в ученики, а к своей двадцатой зиме уже занял его место. В тот год и прибыли олвитанцы.
Я дергаюсь, но головы не поворачиваю. Не хочу смотреть на него.
– Короля я встречал редко, но пару раз слышал, как он бормочет, мол, «надо добить эту тварь». Я думал, речь о ведьме, укравшей принцессу. Он даже посылал в ваш лес следопытов, но часть их сгинула, а прочие вернулись ни с чем. Я же знал, что смогу, что отыщу ведьмин замок. Я сам вызвался, когда олвитанцы искали проводника, и…
– Хватит, – не выдерживаю я.
Дышать тяжело. Вдруг отчетливо вспоминается наш разговор на корабле.
– Ты говорил, что ничего мне не должен…
– Я не знал, кто ты. Был уверен, что они тогда убили обеих.
Надо сказать, что я не виню его. Успокоить. Вот только это не поможет. Как мы с мамой, как Принц и его брат, как десятки других людей, Охотник стал ступенькой на пути твоего восхождения, и никакие мои слова ничего не изменят. С его-то верой в предопределенность…
– А башня? – спрашиваю я. – Ты сжег ее?
– О нет, дорогая, – отвечает совсем другой голос, и меня практически скручивает от боли.
Потому что этот голос – твой.
– Он был слишком занят, пытаясь остановить кровь, когда одна из маминых тварюшек разодрала его прелестное лицо. Заметь, маминых, не моих.
Голос звучит все ближе, я до рези в глазах вглядываюсь в коридор и, конечно же, первым делом вижу твои волосы. Золотые пряди словно прокладывают путь или изучают территорию; они струятся по полу, наползают на стену, обвивают прутья решетки.
Ты смеешься – и факелы гаснут, погружая коридор во мрак, разгоняемый только сиянием волос, и вот тогда появляешься ты.
Окруженная этим ореолом. Прекрасная. Незабытая.
Сердце стучит так быстро, что я бы с радостью придержала его рукой, будь такая возможность.
Ты почти не изменилась за три года, лишь глаза стали совсем черными – но, может, это игра теней, – да нежные светлые платья сменились чем-то насыщенно бордовым, дорогим, подчеркивающим все изгибы тела и таким же бесконечно длинным, как твои волосы. Тяжелый блестящий шлейф тянется за тобой опущенным крылом, а высокий острый воротник прячет от меня твою улыбку.
– Признаться, я ждала тебя в любой компании, но не с… этим. – Ты на мгновение замираешь перед камерой Охотника и наконец подплываешь к моей. – Ты научилась удивлять.
Я молчу и просто смотрю на тебя, одновременно сияющую и скрытую во мраке, близкую и далекую, родную и незнакомую.
– Даже не поприветствуешь свою Королеву? – усмехаешься ты.
– Из такой позы не поклонишься, – все же отзываюсь я на удивление ровно, хотя внутри бушует настоящий ураган. – И прижать к груди нечего.
Я чуть дергаю прикованной рукой и пожимаю пустым плечом.
Странно, но оно совсем не болит.
– Ах да, я слышала об это досадной неприятности.
Ты шевелишь пальцами – и прямо из пола, кроша камень, к тебе прорываются гладкие толстые лозы и сплетаются за тобой в величественный трон. Ты ждешь, когда совьется последний узор в изголовье, и медленно садишься.
– Мой Экзарх спас тебя, разбив проклятую руку. Где ты только подцепила эту пакость?
Нет, проклятье спало, забрав жизнь солдата, а рука могла бы мне еще пригодиться. Возможно, я бы наловчилась ею управлять или же кто-нибудь сумел бы обратить ее обратно в плоть, та же Каменная Дева, но теперь мы этого никогда не узнаем.
Разумеется, ничего такого я не говорю, только улыбаюсь уголками губ, помня, как раздражает тебя молчание в ответ на заданные вопросы. Мама часто повторяла, что тебе не хватает терпения, вот и сейчас я вижу, как углубляется складка меж идеальных бровей.
– Итак, ты собрала команду мстителей, – первой нарушаешь тишину ты. – Подружилась с принцем, который вонзил в тебя клинок. С лесничим, что привел убийц к нашему дому. С желтоглазым огневиком, трусливо бежавшим из моей армии.