– Пропадешь, – равнодушно заметила сестрица, когда я запихивала в мешок все, что считала необходимым в дороге. – Ты ведь даже не знаешь, в какую сторону она направилась.
– Будто ты знаешь, – огрызнулась я.
Отношения у нас никогда не ладились, а уж в последнюю пару лет – и подавно. Не протянулось меж нами той особенной ниточки, что связывает не то что близнецов, а даже просто родственников. Сали было тесно в нашем доме, тесно в коконе бабушкиных правил и уроков. Ее не интересовали ни травы, ни зелья, и при любой возможности она торопилась в одну из близлежащих деревенек на какую-нибудь ярмарку или любое гулянье.
– Что лица разные боги слепили, что нутро, – часто повторяла бабушка.
И не то чтобы я была такой уж одаренной и успешной ученицей, просто осознавала, что больше ей некому передать свои знания. А знания меж тем редкие, ценные – как-никак получены от давно канувшего в небытие лесного народа.
Поэтому я старалась как могла – ради наших предков, ради потомков, ради тех, кого однажды может спасти неприметный корешок или до оскомины кислая ягода.
А Сали все больше злилась и все сильнее отдалялась.
– Подлиза, – шипела она, получив очередной нагоняй за побег.
– Вертихвостка, – не оставалась я в долгу.
И поэтому немало удивилась, когда она предложила отправиться в путь вместе.
– Я видела, как бабка свернула к северному склону, – произнесла сестра. – Могу показать где. И не дать тебе забрести на волчьи земли. Ты же даже стороны света без подсказки не определишь.
В этом она была права, поэтому спорить я не стала – да и идти совсем одной действительно не хотелось.
До места, где бабушка углубилась в нехоженую чащу, мы добирались не меньше часа, но я и не подумала спрашивать, что Сали делала так далеко от дома. Наверняка ведь следила, чтобы потом без опаски и самой удрать. Сейчас ее ветреность играла нам на руку: заросших троп тут было не счесть.
– Вот по этой она пошла, – уверенно заявила сестрица, указывая на самую темную, едва различимую дорожку.
Деревья над ней изгибались дугами, сплетались ветвями, будто держались за руки в страхе разлучиться, а трава у их ног льнула к камням, обнажая россыпь бледных, как кожа мертвецов, грибов.
Заходить в эту мрачную природную арку не было ни малейшего желания, и я не представляла, что могло понадобиться бабушке на гиблом северном склоне, но вновь не стала спорить. Тем более и впрямь различала слабые следы между вспоровших землю корней – кто-то прошел здесь не так давно. И кто как не она?
Было сложно не сбиваться с пути, и без Сали я бы точно не справилась. Она ловила меня за шкирку, когда я норовила свернуть к волчьим землям, и не давала упасть, когда ветки и камешки выворачивались из-под моих ног. Я доверяла сестре и, когда она сказала, что в сумерках кликать пропавшую опасно, послушно умолкла.
Мы ночевали на небольшой поляне возле разведенного Сали костерка, и я бы подивилась ее навыкам, но знала, что ребятня из деревни и не такому может научить. А еще я только теперь по-настоящему поняла, насколько больше моего она ведает о здешних лесах. Похоже, исходила их вдоль и поперек, осваивая премудрости побегов. Я, в свою очередь, углублялась в чащу только вместе с бабушкой и мало смотрела по сторонам, во всем полагаясь на нее.
Так кто из нас более усердная ученица и достойная наследница?
Мы засыпали спина к спине, укрывшись двумя плащами и немало смущенные такой непривычной близостью.
А проснулись от рева охотничьего рога.
– На кого им здесь охотиться? – пыхтела я, пытаясь поспеть за сестрой. – Гиблые земли, только ядовитые грибы собирать.
Сали передернула плечами и не ответила, лишь ускорила шаг.
– Думаешь, бабушку могли ранить? – не унималась я.
– Ага, приняли за оленя.
Я возмущенно охнула, но сказать ничего не успела – сестра вдруг замерла как вкопанная, и я едва не врезалась ей в спину.
– Осторожнее! – прикрикнула она и указала на что-то перед собой. – Смотри.
Я выглянула из-за ее плеча и охнула повторно, на сей раз от ужаса.
Перед нами зияла пропасть.
Огромная расщелина разрезала поросший лесом склон: глянь влево, глянь вправо – концов не увидишь. Будто великан топнул – и земля пошла трещинами, как корочка пирога, да разверзлась.
Я медленно приблизилась к обрыву и уставилась вниз. Сорвавшиеся из-под сапог комья земли и камни устремились в пропасть и через мгновение исчезли во мраке, но удара о дно я так и не услышала. А потом даже почудилось, будто что-то алое мерцает внизу, словно мир разорвало до самого пекла.
До самых костров, что развели боги для своих непослушных детей.
– Широко, – раздался рядом голос Сали. – Человеку не перепрыгнуть.
– Да никому не перепрыгнуть! – всплеснула я руками.
– Значит, пойдем к подножию вдоль трещины. Если охотники и встали лагерем, то внизу.
– Зачем они нам?
Она посмотрела на меня как на слабоумную.
– Если бабка заплутала, пошла бы к людям. А эти ребята шумные, вечно в свой рог дудят.
Я согласно покивала, хотя подумала, что бабушка скорее бы осталась умирать в лесу, чем вышла к охотникам. Не любила она их брата. Но спокойная уверенность сестры передалась и мне, и мы продолжили путь.
Чтобы уже через несколько минут услышать грохот копыт и яростный вопль:
– Прочь!
Всадник приближался столь стремительно, что казалось немыслимым, как его крупный черный конь успевает петлять меж деревьями. Он словно и не сквозь чащу мчался, а по открытому полю.
Сали грязно выругалась и попыталась оттащить меня в сторону, но я знала, что за нашими спинами пропасть, которую даже такому резвому скакуну не перемахнуть без парочки крыльев.
– Стой! – заорала я всаднику и замахала руками, хотя он явно и без того прекрасно меня видел. – Стой! Там…
– С дороги! – еще яростнее гаркнул он.
А в следующий миг произошло сразу несколько невероятных событий.
Сестра еще раз дернула меня за плащ, оттаскивая с дороги. Я потеряла равновесие и, падая, толкнула руками воздух, словно хотела выбить всадника из седла. И он, о боги, и впрямь выпустил поводья и полетел на землю, будто от удара в грудь, а черный конь совершил свой последний отчаянный прыжок и с оглушительным ржанием рухнул в пропасть.
Этот миг растянулся на годы и тысячелетия, но затем время вновь побежало с привычной скоростью, и мы с незнакомцем одновременно поднялись на четвереньки и поползли к обрыву.
Лошадиное ржание уже затихло далеко внизу, и из глаз моих хлынули слезы. Я громко шмыгнула, вытирая щеки тыльной стороной грязной ладони, и повернулась к всаднику. Совсем юный, немногим старше нас с Сали, он тоже выглядел расстроенным, но сказал только:
– Бездна… отличный был конь.
Юноша был из охотников, хотя добротный, подбитый мехом плащ, заколотый на груди булавкой с каменьями, громче всяких слов говорил, что охотится он не ради пропитания, а для забавы. Впрочем, учитывая выбранную его отрядом гиблую местность, осуждать его я не спешила, и, как оказалось, не зря.
Кирион – так он назвался – и его люди выслеживали чудовище, что за последние месяцы извело немало народа.
– Люди пропадают в этих лесах, – сказал Кирион тем вечером, когда мы сидели у костра. Выйти к остальным охотникам мы не успели, а продолжать путь в потемках не рискнули. – А звери обходят чащу стороной. Вот и Морок мой как взбесился и унес меня тьма разберет куда.
– Люди пропадают, потому что тянут в рот всякую пакость, – фыркнула сестрица. – Зверям здесь нечего есть, а Морок твой испугался какой-нибудь ерунды, как и всякий глупый конь.
Я не понимала ее неприкрытой неприязни, но влезать в спор не стала, только коснулась утешительно руки Кириона и сказала тихо:
– Жаль твоего коня.
И получила в ответ ласковую улыбку.
Мы много говорили в тот день и на следующий, пока упорно шли вдоль бесконечной трещины уже безо всякой надежды встретить живых людей.
Я рассказывала про бабушку и о том, как ее любит и уважает вся округа, и никто не боится приходить в наш лесной дом за снадобьями или за советом. А Кирион поведал мне о больших городах и ведунах и ведьмах, что пользуются там славой – как дурной, так и не очень.
– Много их нынче развелось, не сразу отличишь доброго от злого, одаренного от мошенника, – сказал он.
Сали все больше отмалчивалась, но на этих словах отчего-то рассмеялась. И затем еще раз – когда Кирион заметил, что мы не то что на близнецов, а даже просто на сестер не похожи.
– Бабушка говорит, так бывает, – пожала я плечами.
От поведения сестры в душу закрадывался холод. Казалось, тем радостнее она становится, чем плотнее сгущается чаща; а расщелина словно нарочно пролегла так, чтобы завести нас в самое сердце мрака.
Я даже предложила повернуть назад, к дому, уверенная, что бабушки в этих краях нет и быть не может. Но Сали заметила, что проще уже спуститься по склону до конца – если охотники и ушли, то селения внизу точно есть, а значит, есть лошади и телеги. Как ни странно, Кирион с ее доводами согласился, хотя испытывал к ней ответную неприязнь и тоже не слишком-то таился.
Я словно томилась меж двух огней, не в силах ни один из них погасить.
Но на следующую нашу совместную ночь в лесу все изменилось. Больше не было нужды утихомиривать их споры или смешить посмурневшего Кириона глупыми историями, потому что мы с ним проснулись во тьме возле затухающего костра связанные. И Сали, сидевшая по другую сторону тлеющих углей, уже не скрывала своей сути.
– Все должно было быть иначе, – вздохнула она, и мерцающие во мраке глаза посмотрели на Кириона. – Тебе полагалось рухнуть в пропасть вместе с конем, и тогда Зверь, испив королевской крови, вернул бы мне часть силы. Но твоя кляча его усыпила! И мне снова пришлось ждать. А ты… – Сестра посмотрела на меня и оскалила блестящие зубы. – Боги, как же я тебя ненавижу.
Затем она вскочила и, пока я училась заново дышать, а Кирион, привалившийся ко мне спиной, пытался развязать не то свои, не то мои запястья, засыпала угли землей, подошла к нам и, схватив меня за ворот, подняла на ноги одним резким движением.