Ты нарочно искала их, устраивала засады в надежде поймать какую-нибудь глубинную тварь, исполняющую желания, или говорящего зверя. И страшные матушкины сказки так и не сумели ни напугать тебя, ни удержать в стенах башни.
– Знаешь, мне как-то неуютно в неведении, – сообщает Принц, замирая рядом.
– Тебе знакомы ритуалы на детских костях?
Он несколько мгновений молчит.
– К счастью, нет.
– А буквы, сплетенные из змей?
А вот теперь отвечает моментально:
– Отверженные. – Я не поднимаю взгляд, но знаю, что Принц кривится. – Змеи, жуки, всякая дрянь – их метки.
– Так вот… в склепе, полном детских костей, помеченных отверженными, я откопала шкатулку, помеченную отверженными, и собираюсь ее открыть, дабы найти внутри проклятые крысиные кишки или еще какую прелесть. Уверен, что хочешь стоять так близко?
Он молчит, но не отступает. И я не собираюсь ждать, пока Принц одумается.
Отчего-то сейчас из моих пальцев, прижатых к земле, струится почти чистый свет. Да, в прежние времена он буквально ослеплял всякого, кто способен видеть чары, но с тех пор многое изменилось. А эти нити если и осквернены тьмой, то лишь полупрозрачной жилкой, настолько тонкой, что ее легко не заметить.
Радоваться, однако, я не спешу. Что значит один случай против сотни других, когда из-за грязной силы меня и самый большой шутник не назвал бы пастырем?
Свет любит форму и сейчас обращается гибкими стеблями растений, обвивает шкатулку со всех сторон, укрывает мерцающими листьями и только потом просачивается внутрь, чтобы…
Ничего не обнаружить.
Наверное, Принц чувствует перемену. Может, сияние чар меняется или еще что, но он тут же подает голос:
– Что там?
– Пусто, – растерянно отзываюсь я.
– В шкатулке ничего нет?
– В шкатулке, на шкатулке, под шкатулкой… ни единого проклятья, ни капли чар…
Кайо ухает несколько раз подряд, словно смеется над моим изумлением. Наверняка смеется.
– А если поискать более земные материи? – уточняет Принц, и я закатываю глаза.
Интересно, на характер слепота повлияла или олвитанец с самого детства такой? Тогда я даже в чем-то понимаю мальчишку, бросившего его без порток, и бедолагу кролика. От подобного ехидства хочется бежать как от огня.
Удержаться от ответа я умудряюсь лишь чудом, а потом смело открываю шкатулку. Ни замка, ни даже простого крючка на ней нет, так что крышка откидывается легко, только проржавевшие за много лет петли натужно скрипят.
А на дне, на неуместно алой, пусть и полинявшей бархатной обивке лежит лишь клочок ткани с неровными, будто опаленными огнем краями и надписью.
И это не загадочное заклинание, не зловещее пророчество и даже не очередной символ.
Нет, на обгоревшем лоскуте всего девять букв.
Твое имя.
Глава 5. Одиночки
Наша башня не всегда была черной.
Если уж вдаваться в детали, она даже не всегда была просто башней, одинокой и устрашающей.
Но годы твоего взросления обрушили на замок столько бедствий и злосчастий, что крылья его не выдержали, сложились и поросли мхом. И матушка лишь радовалась, что хотя бы башня уцелела. Что по-прежнему можно держать тебя далеко от земли.
Открытие дня: Принц умеет очень громко кричать.
По крайней мере, его «Ведьма!», брошенное мне вслед, громом и молниями разносится по округе и наверняка долетает даже до ближайших жилых улочек Бронака. Кайо поддерживает этот вопль птичьим ухающим смехом и усаживается на ворота, до которых я успела добраться.
Словно уверен, что я остановлюсь и пущусь в объяснения. Слишком хорошо он обо мне думает…
Я огибаю ворота, радуясь, что дорога отсюда ведет прямая и относительно ровная и больше не придется ползать по развалинам, спотыкаясь о каждый камень. А Принц снова кричит – причем где-то совсем рядом. Очевидно, бегает он тоже неплохо, а уж на его неестественную цирковую ловкость я уже успела налюбоваться.
– Ты не можешь уйти!
Могу и ухожу все дальше, не утруждаясь ответом.
– Ты должна во всем мне помогать! Ведун обещал…
Ну, во-первых, мне до чужих обещаний дела нет, а во-вторых, речь в них даже не обо мне, так что совесть моя может спать спокойно.
– Уйдешь – и не получишь обещанную награду!
Я смеюсь и все же бросаю через плечо:
– Да что с тебя взять, кроме поучительных историй о дружбе?
– Золото, – звучит над самым ухом, и меня хватают за руку, разворачивают. – Драгоценности. Шелка и меха. Я пущу тебя в королевскую сокровищницу с телегой – вывози, что пожелаешь. А захочешь остаться при дворе, я…
– Ты бродяга и изгой, – перебиваю я, отстраняясь. – Не стоит обещать мне чужие богатства.
– Они мои. Станут моими с твоей помощью.
– Значит, брата ты уже похоронил?
Теперь отшатывается Принц.
На миг кажется, что он сейчас крутанется на пятках и вернется на руины ждать другую ведьму, более сговорчивую, но после недолгого молчания я слышу его холодный, отстраненный голос:
– Мой брат предал свой народ, усадив на малый трон ядовитую змею. Пустив ее в свою постель, в голову, в сердце. Он призвал в родные края вечный мрак. Я не знаю, можно ли спасти моего брата, но знаю, что в Олвитане все еще живут и страдают люди. И что вскоре Королеве станет мало их горестей, и тогда тьма поглотит Ирманию. Лейдфар. Арьён. Трогмерет. Всякий клочок земли, до которого смогут дотянуться ее проклятые волосы.
Волосы. От одного упоминания о них меня бросает в дрожь. Помню, как впервые проснулась, плененная ими точно веревками. Помню, как они рассекали плоть не хуже наточенных лезвий – на моем теле до сих пор полно шрамов. И помню их потусторонний блеск. Далеко не сразу я поняла, что тем ярче они светятся, чем мне больнее.
В день, когда тебя спасли, а нас с матушкой убили, все окрестные леса и поля утопали в золотом сиянии твоих бесконечных волос.
– Ты не справишься с Королевой, – едва слышно говорю я.
– Потому что я слеп? – ощетинивается Принц.
– Потому что ты – человек, а она – чудовище.
– Если найти ее слабое место… если допросить отверженных… Ты же сама сказала!
Я сказала, что шкатулка пуста. Просто не смогла отдать ему этот опаленный лоскуток. Немыслимым образом даже вытравленное на ткани твое имя внушило ужас и заставило хранить молчание. В итоге лоскут я скормила Кайо – тьма сбережет его надежнее, чем мои карманы или мешок, – а Принц теперь сжимает в руках пустую и по сути бесполезную деревянную коробку.
Но что имя, что метки на костях и крышке ведут в одно место – к отверженным. Только там можно найти ответы и, вероятно, оружие против тебя. Об этом я ни молчать, ни лгать не стала, поскольку толку от такого знания Принцу никакого: в одиночку на острове проклятых он не проживет и минуты, так что не рискнет туда сунуться без личной ведьмы. И я очень сомневаюсь, что на несколько верст вокруг найдется хоть один ненормальный, готовый его сопровождать.
Другой вопрос, что надо было как-то объяснить, с чего я взяла, будто пустая шкатулка из склепа связана именно с тобой, и здесь у меня не нашлось слов. Но оказалось, Принц в них и не нуждается. Полагаю, в своей отчаянной жажде найти хоть какую-то зацепку он бы принял из моих рук даже случайный камень, подобранный с земли.
– Допросами из отверженных ничего не вытащишь, – уверенно говорю я, пусть эта уверенность и зиждется лишь на матушкиных сказках. – Придется платить, и олвитанская казна их точно не заинтересует.
В старых легендах смельчаки расплачивались плотью и кровью, будущим и прошлым, мечтами и страхами и тем, что ценили больше всего, хотя сами о том не ведали.
Принц упрямо поджимает губы и кивает:
– Я готов на любую жертву.
Вот и они все были готовы, кричали, что им нечего терять, однако…
– А я – нет.
Наглая ложь, но она позволяет мне двинуться прочь.
– Зачем тогда согласилась помогать? – окликает Принц, благо хоть следом не бросается. – Зачем искала знаки? Полезла под землю?
Не оборачиваться и не отвечать. Он мне не нужен. Он меня задержит.
– Это… она тебя послала? Велела проследить? Убедиться, что я ничего не найду? – Я ухожу все дальше, и Принц снова срывается на крик: – Я разберу тут все по камешку! Буду рыть землю голыми руками, пока не докопаюсь до костей ее предков. Так и передай этой твари! Я все равно придумаю, как ее уничтожить.
Ноги будто врастают в разломанные каменные плиты. Я пытаюсь сделать следующий шаг, но только дергаюсь и замираю.
«Всякий может в беде оказаться… лучше б спросили, чем помочь…»
Мои слова, не чужие. Рожденные памятью пастыря. И три года назад я бы без раздумий осталась с Принцем, была бы ему верным другом, крепким плечом. Стала бы его глазами. Три года назад у меня бы не было выбора.
Чистый свет не терпит чужой боли и чужого одиночества.
Но смерть и слияние с тьмой освободили меня от многого, в том числе от стремления беззаветно служить нуждающимся. И все же окончательно заглушить голос маленького пастыря в моей голове им не удалось.
Я не могу бросить Принца в неведении. Я должна его успокоить.
– У нас с тобой одна цель, – признаюсь я, обернувшись.
Принц стоит у ворот. Лунного света недостаточно, чтобы разглядеть его лицо, но я вижу гордо расправленные плечи и сжатые руки – одна на шкатулке, другая на кривой палке, уткнувшейся в землю у его ног. Несмотря на слепоту, он не выглядит слабым и отчаявшимся. Думаю, даже лишившись заодно слуха и голоса, он бы все равно рвался в бой и ни на волосок не опустил вскинутый в немом вызове подбородок.
– Королева падет, – обещаю я, – пусть и не от твоей руки.
Принц молчит, а потом направляется ко мне. И я только теперь замечаю, что Кайо все это время оставался рядом с ним.
Наглая птица.
– Если так, я тебе нужен.
– Как-то неубедительно. – Я качаю головой.
– Нужен-нужен, – повторяет Принц, стремительно приближаясь. – Я знаю Олвитан. Знаю все подступы к дворцу. Знаю привычки королевской стражи. И наконец, знаю Королеву.