Уж вряд ли лучше меня.
– Я разберусь… – начинаю я, но он перебивает:
– А самое главное – без меня ты не выберешься с острова Отверженных. Да, ты наверняка сможешь нанять здесь какое-нибудь суденышко, чтобы добраться до острова, но ждать тебя у опасных берегов не станет даже самый отъявленный сброд.
Мы снова стоим лицом к лицу. И от Принца снова пахнет хвойным лесом и догорающим костром. Я бы хотела отстраниться, но тело не слушается. Рука невольно тянется к животу, и старый шрам, ощутимый даже сквозь рубаху, пульсирует под пальцами.
Он заживал долго и некрасиво, и по сей день, когда идет дождь, мне кажется, будто незнакомый светловолосый юноша проворачивает кинжал у меня в кишках.
– До Олвитана оттуда тысяча тысяч морских саженей по воде или над водой. Так что давай, оставь меня здесь, если твоих ведьмовских сил хватит, чтобы отрастить жабры или крылья.
– У тебя на острове припрятан корабль? – бормочу я.
Принц нахально улыбается:
– Боюсь, ты об этом никогда не узнаешь. Но ты иди, иди. Счастливого пути. Если хочешь, завтра заскочу в гавань и помашу тебе вслед платочком.
Кайо опускается ему на плечо почти бесшумно, но ощутимо – Принц бы точно завалился набок, если б не опирался на свою импровизированную трость.
Кажется, кое-кто уже все решил.
Предатель.
– Ах, да, пока ты не ушла. Еще кое-что. – В ночи сверкает белоснежная улыбка его высочества. – Я знаю, где можно переночевать, набить брюхо и составить план.
Глава 6. На краю
Когда я воскресла, солнце клонилось к закату, а башня догорала и выпускала из окон черный прогорклый дым.
На моей окровавленной груди распластался Кайо. Он стал меньше раза в три и едва дышал. Тогда я не понимала, что именно он вернул меня к жизни, отдав часть себя. Но знала: по какой-то причине убийца не бросил меня в огне, рядом с матерью, а вытащил на улицу и оставил у зарослей шиповника.
На покрывале из опавших розовых лепестков.
До места предполагаемого ночлега мы добираемся не меньше часа, и за это время Принц, к которому вернулось благостное расположение духа, успевает порядком меня достать.
Нет, он не спрашивает, чем ты насолила именно мне, прекрасно понимая, что повод для мести найдется практически у любого ирманца. Конечно, когда ты получила власть, другие королевства тоже хоть по верхам, да зацепило, но только ирманский правящий род был выкорчеван с корнем. И только сюда ты прислала Экзарха[2], объявив наши земли собственностью Олвитана.
Говорят, Экзарх этот, насквозь пропитанный твоим ядом и преданный тебе телом и сердцем, никогда не сидит на месте. Он колесит по Ирмании, напоминая простому люду, кому те обязаны солнцем над головой, пшеницей в полях и кровью в жилах, – и порой демонстрирует, как легко всего этого лишиться. Он прославляет имя твое, а за спиной его колышется черное море твоей армии.
За месяцы странствий я с Экзархом ни разу не столкнулась, но видела влияние его поступков в потускневших глазах хозяев, у которых останавливалась на постой, и слышала отголоски его проповедей в звенящей тишине, окутавшей города. И только у самой столицы картина изменилась – возможно, Экзарх сюда давно не наведывался, а может, ты сама отозвала своего верного пса, решив, что достаточно усмирила толпу.
В общем, в моих мотивах Принц не сомневается и вопросов не задает. Он просто… говорит.
Много говорит.
О погоде: прибрежные города такие холодные, ночью на улице не поспишь.
О странствиях: когда слепой уверяет, что именно в этом королевстве самые красивые женщины, все отчего-то смеются.
О вере: если собрать богов с обоих континентов в одной комнате, половина передерется, а другая – займется всякими непотребствами.
О музыке: в первую свою прогулку по Бронаку Принц попытался подпеть уличному скрипачу, за что тот кинул в него булкой.
О еде: булка была черствой, но вкусной.
Я уже сама готова чем-нибудь в него запустить, когда замечаю вдали мерцающий на фоне едва посветлевшего неба огонек. Свечу за мутным оконным стеклом, которое словно парит в пустоте.
– Нам туда, – подтверждает Принц и уверенно сворачивает на не замеченную мной тропу.
Как он понимает, куда идти? Как ориентируется в своем беспросветном мраке? И не свалится ли с утеса, если я не вмешаюсь?
Тропа действительно ведет к краю отвесной скалы, где и примостился крошечный и весьма неказистый при ближайшем рассмотрении домишко. Он буквально стоит на цыпочках у обрыва, даже чуть накренившись в сторону бездны, и раздумывает, а не сигануть ли вниз, на омываемые волнами камни.
Очевидно, пока жажда жизни побеждает.
За единственным окном и впрямь подрагивает пламя свечи, которое гаснет с первым ударом принцева кулака в дверь – уж не знаю, само ли или задутое негостеприимным хозяином. Несколько мгновений мы так и стоим, пытаясь расслышать шаги за приглушенным рокотом волн и стонами ветра, здесь, на краю, особенно заунывными. Но дом молчит.
Принц снова постукивает костяшками по рассохшемуся косяку. И снова. И снова. Я тянусь к нему, чтобы остановить. Ясно же, что нам не рады, – честно говоря, я бы и сама не обрадовалась и не спешила навстречу ночным визитерам. Но едва я дергаю Принца за рукав, как дверь распахивается и на пороге появляется хозяин.
Не знаю, кого я ожидала увидеть, но точно не щуплого мальчишку. Конечно, полумрак обманчив и я могу ошибаться, но возникший в проеме юнец вряд ли старше меня, а то и младше. Его коротко стриженную макушку будто окунули в лунный свет – такая она голубовато-белая, что едва ли не светится. На бледном скуластом лице виднеются какие-то темные полосы, точно кто грязными пальцами по щекам провел, а по-детски пухлые губы презрительно кривятся.
Он не похож на человека, которого подняли с постели, скорее на кого-то оторванного от крайне важного дела и поэтому раздраженного. Раскосые арьёнские глаза так и мечут молнии.
– Меня твоими злобными взглядами не проймешь, – угадывает Принц настроение хозяина и, бесцеремонно отодвинув его в сторону, переступает порог.
Следом в дом влетает Кайо, и только потом, немного растерянно, захожу я. За спиной хлопает дверь, щелкает затвор, а после раздается еще один щелчок, словно пальцами, – и во всех углах довольно просторной комнаты вспыхивают свечи.
Убранство не поражает роскошью, но и ожидаемого запустения я не вижу. Все просто очень… не по-домашнему. Мы словно попали в чью-то мастерскую. В глаза сразу бросается длинный рабочий стол, заваленный отрезами ткани, углем и устрашающими изогнутыми инструментами. Вокруг есть и столики поменьше со стопками книг и горами свитков. Несколько стульев, продавленный тюфяк на полу, гобелен с выцветшим рисунком на стене и… все.
Сразу заметно, что Принц если и бывал здесь прежде, то давно и недолго. Он совершенно не ориентируется в пространстве, разом утрачивает всю свою ловкость и на с трудом нащупанный стул возле дальнего окна валится с грацией туго набитого мешка.
Кайо в свою очередь быстро находит неприметную полочку под самым потолком, явно какой-то пустующий алтарь, и по-хозяйски усаживается туда. А я так и мнусь в двух шагах от порога, не представляя, как себя вести.
Арьёнец задачу не облегчает.
Он не произносит ни слова, даже неприличного, и, вернувшись к столу, расправляет кусок ткани, придирчиво его разглядывает, а затем резко выводит угольком какую-то загогулину. Вопрос только, зачем ему уголь – пальцы арьёнца уже настолько черны, что он мог бы рисовать ими без всяких затруднений. Он чешет щеку – и я понимаю, откуда взялись полосы на лице. Бледно-желтая, слишком широкая для него туника с поясом и светло-коричневые штаны в тех же черных разводах.
Странно, что и лунные волосы углем не припорошило.
При свете также становится видно, что с «мальчишкой» я погорячилась. Передо мной невысокий, гибкий, как прут, и, безусловно, молодой, но все же мужчина. Слишком уж сурова складка меж его бровей, слишком серьезны желтые арьёнские глаза, которые он поднимает на меня после пяти минут напряженной тишины.
– Присядь, Ведьма, – говорит Принц, закидывая ногу на ногу. – Наш добрый хозяин сейчас закончит с кройкой и шитьем и подаст на стол.
Добрый хозяин фыркает и вновь утыкается в ткань, но по-прежнему не возражает ни единым словом.
Может, он немой?
Тогда представляю, сколь нелегко ему с таким знакомцем, как Принц, – приходится слушать его болтовню, не имея возможности ни ответить, ни позвать на помощь.
Я киваю, но не сажусь. Мне любопытно, что все-таки делает арьёнец. Да, на столе лежат ножницы и нитки, торчат из мягких подушечек разномастные иглы, но сомневаюсь, что все так просто и мы заглянули к портному.
Я шагаю к столу и тянусь к готовой с вида работе – ткань испещрена стежками и сложена вдвое.
– Можно?
Арьёнец предупреждающе вскидывает голову, смотрит на меня пару мгновений и молча опускает взгляд.
Что ж, это не прямое «да», но и возражений я не слышу, так что одним движением откидываю верхнюю половину ткани и, не сдержавшись, охаю.
Это карта. Карта Лостады. Самая прекрасная и самая подробная из тех, что я видела.
Разноцветные лоскуты причудливых форм, умелой рукой пришитые к полотнищу, образуют города и горы, сливаются в реки и озера, сплетаются в лесные тропы. Здесь есть даже крошечные корабли с натянутыми парусами и силуэты зверья и птиц – очевидно, местной живности.
Пальцы чешутся прикоснуться к каждой детали, но я вспоминаю, как ползала по земле и под землей, и не решаюсь. Зато аккуратно, за уголок, разворачиваю еще одну работу арьёнца. На сей раз карту Ирмании.
– Невероятно, – шепчу я, во все глаза уставившись на маленькую черную башню, приютившуюся в сердце Кронбрежского леса.
Нашу башню в нашем лесу.
Объемную, с прозрачными окнами и распахнутой дверью. Окруженную стаей воронья.