Мы также стали вносить множество корректировок в стиль жизни, которые помогут Чарли справляться с трудностями. Мы изменили его диету — никаких хлопьев с сахаром, мармеладных акул и леденцов на палочке с красителями «красный № 40» и «синий № 2», никакой газировки и никакого фастфуда. Он совершенно не в восторге от этой конкретной перемены, и я его не виню. Даже я скучаю по мармеладным акулам. У Чарли теперь есть утренний и вечерний списки того, что нужно сделать, аккуратно распечатанные в виде таблицы на плакатной доске, приклеенной на стену его спальни, так что он может проверять, что ему нужно сделать до школы и перед сном каждый день. А «Правила Чарли» написаны на листе бумаги, прилепленном к холодильнику магнитом.
«Не драться».
«Не кричать».
«Не перебивать».
«Слушать и делать, что говорят».
«Делать домашнее задание без нытья».
Под руководством мисс Гэвин мы с Бобом также разработали программу мотивации — минутные шарики. Чарли начинает утро с шестью шариками в кофейной кружке. Каждый шарик равен десяти минутам телевизора плюс/минус видеоигры. Если Чарли соблюдает все правила без нарушений весь день, то к пяти часам он может получить час телевизора. Но за каждое совершенное нарушение он теряет шарик.
Сегодня у Чарли обычный день. Сейчас четыре часа, и он уже лишился половины шариков. Вырвал айпод у Люси и ударил им ее по голове, когда она пыталась отобрать его назад. Маме пришлось три раза просить его подобрать куртку с пола и повесить на крючок в прихожей. И я говорила по телефону с приходящим трудотерапевтом, а он забрасывал меня градом «мам, мам, мам, мам, мам, мам!». Я бы забрала по шарику за каждое «мам», но Чарли отчаянно хочет поиграть в «Супер-Марио», а я уже знаю, что не стоит лишать его всех шариков, пока мы не принялись за домашнее задание.
Мы сидим за кухонным столом, его задание — перед ним, мое задание от трудотерапевта — передо мной, и оба мы желали бы заняться чем-нибудь другим. Я знаю, он молится, чтобы не потерять оставшиеся шарики. Надеюсь, мои шарики тоже не потеряются и не закатятся за ролики. Боб на работе, а моя мать с Линусом — на танцевальном занятии Люси. Телевизор выключен, в доме тишина, на столе пусто.
— Ладно, Чарли, давай это сделаем. Кто первый начинает?
— Ты, — говорит он.
Я окидываю взглядом поднос, стоящий передо мной. Вертикальная полоса оранжевого скотча разделяет поднос пополам. На нем пусто.
— Ладно, поехали, — говорю я.
Задача Чарли — бросить до пяти красных резиновых мячиков размером с клементин на левую сторону моего подноса. Моя первая задача — определить, сколько там шариков.
— Готово, — говорит Чарли.
Я начинаю свое домашнее задание с обследования правой рукой края подноса и передвигаю ее влево, пока не нащупаю правую сторону левого нижнего угла. Сложности у меня начинаются, когда я пересекаю свою личную среднюю линию правой рукой и погружаю ее куда-то в неведомую Левую страну. Ощущение напоминает мне упражнение на доверие, в котором я однажды участвовала на тренинге для сотрудников «Беркли». Стоя с закрытыми глазами, я должна была упасть назад, в уверенности, что сотрудники меня поймают. Я помню ту долю секунды, прежде чем позволила себе упасть, не имея возможности видеть и контролировать, как и где я приземлюсь: я не желала удариться головой о твердый пол из-за дурацкого упражнения, притом что здравый смысл и примитивный инстинкт хором заклинали: «Не делай этого». Но где-то внутри себя я смогла нажать кнопку преодоления. И конечно же, коллеги меня поймали. Я переживаю подобный опыт, когда вижу, как моя рука пересекает оранжевую линию. Инстинктивный страх, внутренняя смелость, слепая вера.
Теперь я смотрю вправо от своей правой руки — это кажется естественным и легким и как бы совершенно случайно захватывает левую сторону подноса.
— Четыре, — говорю я.
— Да! Отлично, мама! — восхищается Чарли. — Дай пять!
Найти шарики — самая легкая часть моего домашнего задания и не заслуживает торжественного отмечания, но я не хочу обесценивать его поддержку. Я улыбаюсь и быстро хлопаю его по ладони.
— Дай пять левой рукой, — говорит Чарли.
Он любит ставить мне задачи. В любом случае мне нужно найти свою левую руку для следующего упражнения, так что я уступаю и начинаю поиски. Оказывается, рука висит вдоль бока. Я умудряюсь ее поднять, но теперь не могу точно сказать, где она. Чарли ждет, его растопыренная пятерня поднята вверх, как мишень для меня. Но он-то поднял правую руку, которая слева от меня, отчего мне нелегко ее заметить. Чарли, пожалуй, самый строгий трудотерапевт из всех, что у меня были до сих пор. Без всякой уверенности, что у меня получится, я машу рукой от плеча и, промахнувшись мимо ладони Чарли, попадаю ему прямо в грудь.
— Мам! — говорит он, смеясь.
— Прости, милый.
Он сгибает мою руку в локте, как будто я одна из его игрушек-трансформеров, растопыривает мне пальцы, замахивается и хлопает по моей ладони своей — они соприкасаются с громким убедительным хлопком.
— Спасибо. Ладно, следующий шаг, — говорю я, спеша поскорей закончить.
Теперь мне нужно взять левой рукой один из шариков и сжать его. Ладонь левой руки до сих пор еще покалывает от хлопка сына — и это удача, потому что покалывание мешает руке исчезнуть, и я могу двигать ею по подносу относительно легко. Я шарю вокруг и хватаю ближайший мячик. Затем слабо сжимаю его.
— Здорово, мам! Теперь положи его обратно.
Вот на этом я застреваю: я не могу отпустить мячик. Я унесу его с собой в постель, даже не осознавая присутствия лишнего пассажира, и проснусь назавтра с мячиком, по-прежнему зажатым в моей упрямой руке, если только кто-нибудь не придет и милосердно не вытащит его из моего захвата.
— Не могу. Не могу отпустить.
Я пытаюсь потрясти рукой, чтобы освободиться, но хватка слишком крепкая. Я пробую расслабить руку — ничего не происходит. Мой мозг всегда предпочитал удерживать, а не отпускать.
— Чарли, поможешь мне?
Он извлекает мячик из моей жесткой неподвижной руки, бросает его на поднос и отодвигает поднос на другую сторону стола. Теперь его очередь.
— Вот бы мне твое задание. Твое легкое, — говорит Чарли.
— Не для меня, мне совсем не легко, — возражаю я.
Он кладет мою красную закладку на левый край своего домашнего задания, чтобы я могла следить за ним, и мы оба начинаем читать. Но через пару секунд самым заметным из того, что он делает, становится не чтение или письмо. Чарли двигается. Он ерзает по сиденью стула, раскачивается вперед-назад, привстает на колени, снова плюхается на стул, болтая ногами. До аварии я всегда подключалась к процессу спустя несколько часов, когда домашняя работа уже замучивала Чарли вконец. К этому времени его тело уже походило на вялый комок, совсем не напоминающий тот хаотически волнующийся сгусток энергии, который я вижу сейчас.
— Ты вот-вот упадешь со стула. Сядь спокойно.
— Извини.
Его внутренний вечный двигатель утихомиривается на минуту, но потом что-то срывается, и все передачи снова включаются и работают на полную мощность.
— Чарли, ты ерзаешь.
— Извини, — опять говорит он и смотрит на меня — в его прекрасных глазах вопрос, потеряет ли он еще один шарик.
Я вижу, что он не нарочно шалит и не слушается. Я не собираюсь наказывать его за ерзание. Но ясно, что он никак не может сосредоточить свою мыслительную энергию на написанном, когда она в таком количестве носится, отдаваясь рикошетом, по его телу.
— Как насчет того, чтобы убрать твой стул? Можешь делать домашнее задание стоя? — спрашиваю я.
Чарли отпихивает стул и встает, и я немедленно замечаю разницу. Он стучит ногой по полу, как будто отбивает время секундомером, но ерзание и дергание исчезли. И он решает задачи.
— Готово! — заявляет сын, бросая карандаш. — Можно я теперь пойду поиграю в «Марио»?
— Погоди, погоди, — говорю я, все еще читая третью задачку.
«Джейн забила два гола в первом гейме и четыре во втором. Сколько всего голов она забила?» Я проверяю ответы.
— Чарли, первые три ответа неправильные. Вернись.
Он стонет и топает ногами:
— Видишь, я глупый!
— Ты не глупый. Не говори так. Как думаешь, я глупая?
— Нет.
— Верно. Ни ты, ни я не глупые. Наши мозги работают по-другому, чем у большинства людей, и нам нужно придумывать, как заставить их потрудиться. Но мы не глупые, правда?
— Правда, — отвечает он, вовсе мне не веря.
— Ладно. А вот скажи, зачем ты так торопился?
— Не знаю.
— У тебя куча времени, чтобы поиграть в «Марио». Тебе незачем торопиться. Давай притормозим и будем вместе решать по одной задачке. Прочитай-ка опять первую.
Я тоже перечитываю задачу. «У Билли два цента в левом кармане и пять центов в правом. Сколько всего центов у Билли?» Я смотрю на Чарли, ожидая, что он уже тоже глядит на меня, готовый к дальнейшим инструкциям, но он все еще читает. И его глаза сфокусированы на три четверти страницы ниже задачи.
— Чарли, трудно сосредоточиться на одной задачке, когда на странице так много всего?
— Да.
— Ладно, у меня есть идея. Принеси ножницы.
Карандашом Чарли я рисую горизонтальную линию под каждым вопросом. Он возвращается к столу с ножницами — именно тем, что я просила, и это исключительно его важная победа.
— Отрежь каждый вопрос по линиям, которые я нарисовала.
Он режет.
— Теперь сложи их, как колоду карт, и дай мне.
Сначала я даю ему задачку номер семь. Чарли стучит ногой и читает.
— Восемь? — спрашивает он.
— Верно!
Его лицо озаряется. Я шлепаю его по ладони, чтобы поздравить, но не хочу отвлекать его или терять настрой. Переворачиваю другую карту. Чарли читает ее и шепотом считает, по одному прижимая пальцы к столу.
— Шесть?
— Да!
Когда нет отвлекающих моментов, Чарли видит только одну задачку, и она не перемешивается с другой информацией. Я даю ему все десять карточек задач, и все десять он считает правильно. Мы сделали все за пятнадцать минут. Рекорд Пилгрим-лейн, двадцать два.