Не в состоянии прождать лишнюю минуту без кофеина в каком угодно виде, подбодренная уверенностью от моего прогресса как читателя, я решаю дойти до холодильника за диетической колой. Если Боб полагает, что я способна проехать шестьсот метров по вертикали лыжной трассы, тогда я должна быть способна пройти несколько метров по горизонтали до кухни, разве нет? Я беру ходунки, и мы на пару ковыляем несколько шагов от обеденного стола до холодильника. Я нахожу ручку на дверце, расположенную слева и даже не помеченную ярким скотчем. Так, пока полет нормальный. Я отпускаю ходунки и хватаюсь за ручку — получилось. Тяну дверцу на себя, но поскольку стою прямо перед холодильником, то мне удается только себя ударить. Я закрываю дверцу. Сначала нужно передвинуться. Влево. Пользуясь ручкой холодильника как поручнем, я двигаюсь вбок достаточно, чтобы дверца могла открыться, и снова тяну.
Но между больничными поручнями и ручками холодильника есть важное отличие: поручни не двигаются. Я могу на них опираться, балансировать, толкать и тянуть, налегая всем весом, но поручень (как и Боб в большинстве споров) не сдвинется ни на дюйм. С ручкой холодильника, когда дверь открыта, все иначе. Я понимаю, это очевидный факт, но прежде я никогда не проверяла его физически и потому не учитывала его важность, пока не потянула за ручку.
Дверца открывается, мои рука и тело двигаются вместе с ней, и я неожиданно отклоняюсь от пояса в сторону, чувствуя себя по-прежнему привязанной, — каждый мускул в моей вытянутой руке дрожит от неудобства. Глядя вниз, на пол, и изо всех сил цепляясь за ручку, собираю все силы тела и ума и пытаюсь выпрямиться, но переоцениваю необходимое усилие и в итоге слишком отклоняюсь обратно и захлопываю дверцу. Я пробую снова, и получается ровно то же самое. Я пробую снова и снова. Я наклоняюсь и возвращаюсь обратно. И всякий раз, как я наклоняюсь и открываю дверцу, ловлю дразнящий блеск серебристых банок с диетической колой на верхней полке. Затем я отшатываюсь назад, дверца захлопывается, и банки исчезают.
Вспотев и задохнувшись, я решаю на минутку перевести дух. Несмотря на серьезность, с которой я выполняю это задание, меня душит хихиканье. Боже правый, я стала Лаверной Де Фацио[3]. Ладно, Сара, давай. Должен быть способ прорваться внутрь.
На этот раз, потянув за ручку, я делаю быстрый шажок и двигаюсь вперед. Это не дает мне отклониться, но теперь я зажата между дверцей, за которую по-прежнему держусь, и полками внутри холодильника. Не идеально, но уже прогресс. Теперь пять банок диетической колы прямо у меня перед лицом.
Из-за позы, в которой стою, я не уверена, что могу отпустить ручку и не упасть на пол. Притом что никого нет дома, я не хочу так рисковать. Так что остаются либо моя левая рука, либо бюст. Края полок холодные и врезаются мне в левое плечо, локоть и запястье, что неприятно, но это и удачно, потому что сенсорная стимуляция позволяет осознавать наличие у себя левой руки и кисти. Но когда я посылаю своей замерзшей левой руке просьбу: «Дорогая левая рука, пожалуйста, поднимись и возьми колу», — она не двигается. Она придавлена к полкам. Я пытаюсь высвободить ее, чуть сильнее потянув за ручку, но тут же начинаю отклоняться назад вслед за правой рукой. С некоторым усилием возвращаюсь обратно, думаю, думаю и ни к чему не прихожу. «Хорошая попытка, Лаверна. Теперь-то ты точно влипла».
Я смотрю на банки с колой: они в считаных дюймах от моего носа и все же так далеки. Пытаюсь придумать план, как или достать колу, или выбраться из холодильника (или, если честно, и то и другое), и ухитряюсь заметить позади банок пакет. Это пакет с кофе! Мы не забыли его привезти! Боже мой, как же Боб его там не увидел?
Это меня прямо-таки сводит с ума. Боб никогда не был асом в поисках в холодильнике. Вот типичный пример (когда он лезет искать, я всегда сижу в другой комнате):
— Сара, у нас есть какой-нибудь кетчуп?
— На верхней полке!
— Я его не вижу!
— Рядом с майонезом!
— Я не вижу никакого майонеза!
— Посмотри на дверце!
— Его нет на дверце!
— Проверь все!
В конце концов я слышу, как холодильник пищит, что дверца открыта слишком долго, и решаю, что пришло время всех спасать. Иду к холодильнику, где по-прежнему безуспешно роется Боб, секунду смотрю на верхнюю полку, протягиваю руку, беру кетчуп (который стоял рядом с майонезом) и вручаю мужу. У него как будто синдром игнорирования холодильника. Но, учитывая то, что он мне устроил сегодня утром, ему необходимо пойти на какую-нибудь реабилитационную программу.
Когда мне надоедает воображать нотации и подтрунивания, которым подвергнется Боб, когда приедет домой, я ухмыляюсь, восхищенная и гордая собой. Я нашла пакет с кофе! Я могу воспользоваться «Импрессой»! «Ага, только ты — тридцатисемилетняя женщина — тетка, застрявшая в холодильнике». Цыц.
У меня появилась новая миссия. Теперь моя цель — не какая-то жалкая холодная банка диетической колы, а святой кофеиновый грааль — горячий свежесваренный латте. Время сделать шаг вперед, Сара. Давай. Ты отучилась в Гарвардской школе бизнеса. Реши эту проблему.
Я наклоняю голову вперед и нацеливаюсь сшибить банки, до которых мне больше нет дела, как будто моя голова — шар в боулинге, а банки — кегли. Я сшибаю их все с двух попыток — приличный удар. Затем я вытягиваю шею как можно дальше и хватаю зубами пакет с кофе. Есть!
Теперь выбраться. Я решаю, что нужно отступить назад. Звучит-то просто, но нет никакой уверенности, что так и получится. Я не шагала назад со времен до аварии. Подозреваю, хождение назад физио- и трудотерапевты в «Болдуине» не расценивают как необходимый навык. Они явно не предвидели, что один из их пациентов застрянет в холодильнике, держа в зубах пакет с кофейными зернами. Надо будет сказать Хайди, что этот навык обязательно нужно добавить в схему реабилитации.
Итак, я отступаю назад правой ногой, но прежде чем успеваю хотя бы подумать, что делать дальше, инерция движения назад побуждает меня качнуться наружу. Дверца распахивается слишком быстро, и моя рука соскальзывает с ручки. Я падаю назад и ударяюсь затылком о плитку пола.
Я уже столько раз падала, что само падение меня даже не расстраивает. Боль, шишки, синяки, унижение — я научилась встречать их всей грудью (буквально и фигурально). Все они — часть восхитительного ежедневного опыта жизни с синдромом игнорирования левой стороны. Расплакаться меня заставляет не падение.
Я плачу потому, что в полете разжала зубы и уронила пакет, а он, ударившись о плитку, открылся и рассыпал драгоценные кофейные зерна по всему полу. Я плачу потому, что не могу пройти несколько метров по горизонтали до холодильника и достать себе диетическую колу. Я плачу потому, что не могу сама съездить в «Би-энд-Си», и потому, что хотела бы сейчас кататься на лыжах с Бобом. Я плачу потому, что так и буду валяться на полу, пока меня кто-нибудь не спасет.
Предаваясь жалости к себе на полу, я забыла, что Линус спит, и мои скорбные завывания его будят. Теперь он плачет вместе со мной.
— Прости, малыш! — кричу я ему на второй этаж. — Не плачь! Все в порядке! Бабушка скоро приедет домой!
Но фальшиво-уверенный утешительный звук материнского голоса с другого этажа — не то, чего хочет Линус. Он хочет маму. Он хочет, чтобы мама поднялась на второй этаж и взяла его на ручки. А я не могу. И я плачу.
— О господи, что случилось? — слышу я голос матери.
— Со мной все в порядке, — рыдаю я.
— Ты ушиблась?
Теперь она стоит надо мной с пенопластовым стаканчиком в руке.
— Нет. Сходи принеси Линуса. Я в порядке.
— Он может подождать минутку. Что случилось?
— Я пыталась достать кофе.
— Я привезла тебе кофе. Почему ты не подождала меня?
— Ты ездила слишком долго.
— Ох, Сара, ты всегда такая нетерпеливая, — укоряет мама. — Давай тебя поднимем.
Она тянет меня за руки, усаживая, и разгребает зерна на полу, освобождая себе место. Потом садится рядом со мной и вручает стакан с кофе.
— Он не из «Би-энд-Си», — говорю я, не найдя логотипа на стакане.
— «Би-энд-Си» закрыто.
— В воскресенье?
— Совсем. Там пусто и в окне табличка «Сдается».
— А это откуда? — спрашиваю я.
— С заправки.
Я отпиваю глоток — кофе отвратительный — и снова начинаю плакать.
— Я хочу быть в состоянии сама сварить себе чашку кофе, — рыдаю я.
— Я знаю. Я понимаю, что ты этого хочешь.
— Я не хочу быть беспомощной, — признаюсь я и рыдаю еще громче, услышав слово «беспомощной» из собственных уст.
— Ты не беспомощна. Тебе просто нужна некоторая помощь. Это не одно и то же. Ну вот, давай я тебе помогу встать.
— Почему? Почему ты мне помогаешь?
— Потому что тебе это нужно.
— Почему ты? Почему сейчас? С чего тебе хотеть помогать мне сейчас?
Мать берет у меня стакан и заменяет его своей рукой. Она сжимает мою ладонь и смотрит в глаза с твердой, спокойной решимостью, какой я у нее никогда раньше не видела.
— Потому что я хочу снова присутствовать в твоей жизни. Я хочу быть твоей матерью. Мне очень жаль, что меня не было с тобой, пока ты росла. Я знаю, что тогда не была тебе матерью. Я хочу, чтобы ты меня простила и позволила помогать сейчас.
«Абсолютно невозможно, ни за что! У нее был шанс, и она бросила тебя. Как насчет всех этих лет, когда ты в ней нуждалась? Где она была тогда? Она слишком эгоистична, слишком поглощена собой. Она опоздала. Ты не можешь ей доверять. У нее уже был шанс, и она его упустила».
Цыц.
Глава 24
— Да ладно, — говорю я с полным ртом зубной пасты, — оставайся.
Мы с Бобом в нашей ванной. Я стою, наклонившись над раковиной, и готовлюсь ко сну. Боб ждет за моей спиной, готовясь ехать обратно в Велмонт. Кроме того, он надзирает за тем, как я чищу зубы, — точно так же, как несколько минут назад наблюдал за Чарли и Люси.
Детям невозможно доверить чистить зубы без родительского надзора. Чарли отправится в ванную и забудет, зачем пришел. Он будет рисовать на стенах мелками для ванны или превратит рулон туалетной бумаги в необратимую груду на полу, или начнет Третью мировую войну с сестрой. Люси никогда не забывает, зачем ее сюда послали, но она хитрюга: намочит зубную щетку, вернет ее в подставку, а следующие двадцать минут проведет, строя всевозможные гримасы перед зеркалом и разговаривая со своим отраже