— Да.
— Это совершенно идиотский разговор.
— Возможно.
— Так и есть.
— Ладно, значит, у нас идиотский разговор.
Боб, прирожденный авантюрист с выдающимися деловыми качествами и духом предпринимательства, должен быть готов к подобным беседам. Он должен знать, что некоторые лучшие в мире идеи, величайшие инновации и самые успешные бизнесы поначалу вызывали протест и осуждение и воспринимались как идиотские.
Он перестал чесаться, и жилки на висках у него больше не дергается. Он смотрит на меня так, словно не знает, кто перед ним. В его глазах — одиночество и страх.
— Извини, Сара. Я не хочу продолжать этот разговор и не хочу на тебя давить. Я знаю, тебе по-прежнему очень трудно, но я думаю, тебе не стоит упускать такую возможность. Если ты подождешь, им придется найти кого-то другого, и они наверняка больше тебе этого не предложат. Это твой путь обратно. Нам нужно, чтобы ты вернулась в «Беркли».
Последнее предложение больше похоже на приказ, чем на призыв. Но так же, как Боб не смог мне приказать снова встать на лыжи, так он не может мне приказать вернуться на работу. Моя упрямая независимость всегда была кирпичной стеной, которую Боб желал разрушить. Спустя столько лет он все еще пытается, и меня это смешит. Как бы ему порой ни хотелось — как сейчас, — он никогда не был моим начальником. К лучшему или нет, мы с удовольствием жили в союзе равных партнеров. Обычно это положительное качество, которым мы оба гордимся, но иногда довольно трудно править кораблем, когда на нем два капитана, а на штурвале — две пары рук. Если Боб хочет повернуть налево, а я направо, то одному из нас приходится идти на компромисс, иначе мы рискуем налететь на скалы прямо по курсу и утонуть.
— Я понимаю, что ты боишься. Я бы тоже боялся. Но ты храбрая. Посмотри, с чем ты столкнулась и что смогла победить. Я очень горжусь тобой. Если ты способна каждый день собираться с силами, чтобы сражаться со своим синдромом игнорирования, то я знаю, что у тебя есть мужество вернуться на работу. Я знаю, это пугает, но я в тебя верю. Они в тебя верят. Ты сможешь это сделать. Ты готова.
Мысль о возвращении в «Беркли» меня пугает. Но не так, как первое катание на сноуборде, попытка передвигаться без ходунков или Марта в дурном настроении. И я не поэтому не хочу возвращаться. С самой бизнес-школы я впахивала, не поднимая головы, гоня на скорости тысяча миль в час, перемалывая все в порошок, стремясь по одной дороге к одной цели: успешная жизнь. И не просто заурядный успех, а такой успех, которому позавидовали бы мои однокурсники из элиты; такой, чтобы мои преподаватели демонстрировали бы его будущим студентам как яркий пример достижений; такой, к которому стремились бы даже исключительно богатые жители Велмонта; такой, чтобы Боб им гордился. Настолько очевидно успешная жизнь, чтобы она во всем стала противоположностью моему надломленному и несчастному детству.
А потом я разбила машину. Впервые за почти десять лет я перестала нестись на скорости тысяча миль в час. Все остановилось. И хотя большая часть покоя и неподвижности последних четырех месяцев была для меня болезненным и пугающим опытом, она дала мне шанс поднять голову и оглядеться.
И я стала задумываться: а что еще есть? Возможно, успех бывает каким-то другим и есть другой путь его достижения. Может быть, для меня существует иная дорога с более разумным ограничением скорости. Не знаю, слишком ли я боюсь, или не могу, или что-то внутри меня изменилось и хочет совсем другого, или все вместе, но я не хочу возвращаться в «Беркли». Я не хочу возвращаться в ту жизнь. Интуиция, которая привела меня к Майку Грину и сноуборду, зовет меня куда-то еще. И я ей доверяю.
— Я не вернусь в «Беркли».
Глава 33
Сейчас раннее субботнее утро, черноспинные дятлы еще не начали играть на перкуссиях кленов и сосен, и подъемники еще не открылись. Линус только что спрыгнул с моих коленей и теперь, все еще в пижаме, лежит на полу с грузовичком в одной руке и Банни в другой, сосет соску и смотрит «Улицу Сезам» по видео с едва слышным звуком. Чарли и Люси тихо (на этот момент) играют в своих комнатах. Мы с мамой сидим на диване перед потрескивающим камином, наслаждаясь мирным началом дня. Боб остался в Велмонте, сказал, что у него слишком много работы на выходные, но я подозреваю, он по-прежнему злится и не хочет добавлять еще один приятный момент к моей «бредовой идее» жить здесь. Я вдыхаю запах латте, перед тем как сделать глоток, — мм! Я бы сказала, Боб многое теряет прямо сейчас.
Я делаю вид, что ищу слова в головоломке, но в основном потягиваю кофе, нежась перед огнем, и наблюдаю за мамой. Она вяжет ярко-красную шаль, полностью сосредоточившись на спицах, то и дело повторяя губами порядок петель. Мать перестает массировать плечо.
— У тебя все хорошо? — спрашиваю я.
— Рука болит; наверное, оттого, что я так много таскаю Линуса.
Она массирует плечо левой руки. Я совершенно уверена, что обычно она держит Линуса правой.
— Может, ты напрягаешь плечи, когда вяжешь? — предполагаю я, хотя ее поза не кажется напряженной.
— Думаю, дело в Линусе.
Она растирает руку от плеча к локтю еще несколько раз и возвращается к вязанию. Шаль спадает из-под спиц на колени и на диван, как покрывало. Работа выглядит почти законченной, и я представляю, как красиво шаль будет смотреться на матери, оттеняя серебристые волосы, очки в черной оправе и любимую красную помаду.
— Ты, наверное, скучаешь по своим подружкам из «Красных шляп», — говорю я.
— Скучаю, — отзывается она, не поднимая головы и не прерывая перезвон спиц. — Но я с ними все время разговариваю.
— Да?
Я ни разу не видела ее у телефона.
— По скайпу.
— Ты пользуешься скайпом?
— Угу.
Эта женщина пропустила пришествие в мир микроволновок, видеомагнитофонов и пультов для телевизора — все они до сих пор приводят ее в замешательство. У нее нет мобильника и ноутбука, а в машине нет навигатора. И вдруг скайп?
— А как ты вообще узнала, что такое скайп? — спрашиваю я.
— Увидела у Опры.
Я могла бы догадаться. У моей матери три источника информации: шоу Опры, шоу Эллен и журнал «Пипл». Сноб-ученый во мне хочет принизить мать, но нужно отдать должное: за четыре месяца она прошла долгий путь. Она пользуется навигатором Боба как профессионал и ездила в Бостон в час пик каждый день, пока я лежала в «Болдуине». В конце концов она находит нужный пульт (у нас их пять) и нажимает правильную комбинацию кнопок, чтобы переключиться с кабельного телевидения на видео или «Уи» — даже для Эбби это было довольно сложно. Она всегда отвечает на сотовый, который Боб отдал ей попользоваться, пока она живет с нами. И очевидно, выходит в скайп с нашего домашнего компьютера.
— А по дому? Ты, наверное, скучаешь по жизни в своем доме, — говорю я.
— Немножко. Иногда я скучаю по тишине и уединению. Но если бы я была там, я бы скучала по детским голосам и смеху и активной жизни здесь.
— А как же все твои вещи? И привычные дела?
— У меня и здесь есть привычные дела и куча вещей. Дом там, где живешь. Сейчас я живу с вами, так что мой дом здесь.
Дом там, где живешь. Я вспоминаю рекламный щит в конце Сторроу-драйв в Бостоне: «Если бы вы жили здесь, вы бы уже были дома». Я смотрю в окно на прекрасную природу, на серое утро, наполняющееся светом, когда солнце поднимается над склоном гор. Я бы с радостью жила здесь — и дети, думаю, тоже. Но Боб прав. Мы не можем переехать сюда и оборвать все корни просто так, без конкретного плана действий. Воображаю рекламный щит на границе Вермонта: «Если вы собираетесь здесь жить, то вам придется найти работу». «Настоящую, хорошую работу», — добавляет голос Боба в моей голове.
— Однако я бы хотела вернуться на лето. Я буду скучать по своему огороду и пляжам. Я люблю лето на Кейп-Коде, — говорит мать.
— Как думаешь, мне к лету станет лучше?
— Да, думаю, тогда тебе станет гораздо лучше.
— Нет, я имею в виду, стану ли я такой же, как до всего этого?
— Не знаю, милая.
— И врачи, кажется, считают, что если я не выздоровею полностью к лету, то, возможно, не выздоровею никогда.
— Они же не все знают.
— Они знают больше, чем я.
Мать проверяет ряд.
— Могу поспорить, они не знают, как кататься на сноуборде, — говорит она.
Я улыбаюсь, воображая, как перепуганная Марта, пристегнутая к сноуборду на «Лисьем беге», шатается туда-сюда и шлепается на задницу через каждый метр.
— Нет ничего невозможного, — говорит мать.
Врачи, наверное, сказали бы мне и то, что я еще не могу кататься на сноуборде, что это невозможно. И все же я это делаю. «Нет ничего невозможного». Я не двигаюсь и впитываю слова матери, пока не чувствую, что они проникли в самую глубину меня, откуда их уже не вытряхнуть. Мать звякает спицами, продолжает узор своей шали и не замечает, как я наблюдаю за ней. Я люблю ее простые и все же полные мудрости слова, горжусь тем, что она делает все, что от нее требуется, благодарна ей, что она вообще приехала и осталась мне помогать, хотя я весьма невежливо велела ей отправляться домой. Слава богу, что она это проигнорировала.
Я протягиваю руку и касаюсь ее ноги, одетой в носок.
— Что? — спрашивает мать, отрываясь от вязания.
— Ничего, — отвечаю я.
Она возвращается к своей шали. Я пью кофе и смотрю на огонь, наслаждаясь еще одним приятным моментом: я дома вместе с мамой.
Глава 34
Классический зимний американский норд-ост засыпал всю Новую Англию на День святого Патрика, но если два фута снега в Велмонте оборачивались для всех старше восемнадцати в основном неприятностями — отменой уроков в школе, задержками авиарейсов, слякотью на дорогах, по которым трудно ехать, авариями, — то двадцать с лишним дюймов здесь, в Кортленде, обрадовали всех, словно пушистое благословение небес. Условия на горе в эту безветренную солнечную субботу не могли бы быть лучше.