Я здорово прогрессирую на сноуборде, как ни крути. В прошлые выходные Майк снял с доски рукоять, и теперь я пользуюсь только одиночной лыжной палкой, к которой внизу приделана маленькая, едва заметная лыжа, — она дает мне гарантию дополнительной устойчивости и контакта со склоном, во многом так же, как балансир в каноэ или ходунки при ходьбе. Но опорная палка куда круче ходунков — в ней нет ничего старушечьего.
Кроме того, я привязана к Майку, который теперь едет позади меня, тросом, протянутым от кольца на конце моего сноуборда в руки Майка. Майк, наверное, выглядит, как Санта-Клаус, управляющий упряжкой, что делает меня кем-то из его оленей — Стремительным, Танцором или Рудольфом, но, по правде говоря, мне все равно, как мы выглядим в чужих глазах. Оттуда, где я стою, мне виден нормальный сноуборд и роскошная трасса, засыпанная свежевыпавшей «пудрой». За моей спиной Майк регулирует нашу скорость с помощью поводьев и одобряюще восклицает, напоминает о технике и предупреждает о том, что происходит слева от нас. Майк говорит, что я, возможно, захочу продолжать пользоваться палкой, но к концу сезона уже смогу кататься одна, что одновременно и потрясающе, и почти невозможно вообразить. Но сейчас я по-прежнему не замечаю слева от себя ледяных участков, поворотов трассы и других лыжников и сноубордистов, пока Майк на них не указывает (а порой даже тогда), так что я знаю, что еще не готова перестать верить в этого Санту.
Мы уже доросли от «Кроличьей тропки» до моих любимых трасс среднего уровня, и я совершенно счастлива: избавилась от «Ковра-самолета» и трассы для начинающих и перешла на настоящую гору. Прямо сейчас мы в середине «Лисьего бега». Я внимательно смотрю по сторонам в поисках Чарли. То и дело я вижу его на доске, в восторге от того, что видит меня, а потом в еще большем восторге проносящегося мимо. Его катание на сноуборде выглядит легким и непринужденным. Не знаю, как выгляжу я, но полагаю, что чрезвычайные усилия и сосредоточенность, прилагаемые мной, сказываются на внешнем виде. Но опять же мне все равно, как я выгляжу. Может, я и не похожа на крутую сноубордистку, но чувствую себя именно ею.
Хотя трасса безупречна, я радуюсь пролетающему мимо Чарли, полностью доверяю Майку свою безопасность и чувствую себя как Шон Уайт из видеоигры, я все же не испытываю полной внутренней радости и спокойного подъема настроения, как обычно на горе. Я очень старательно сосредоточиваюсь на технике и ощущении доски на трассе, но часть сосредоточенности уходит на выслушивание театрального монолога, разворачивающегося в моей голове, и это представление совершенно меня захватывает.
«Что, если Боб прав? Что, если „Беркли“ был единственной дорогой назад? Что, если я отказываюсь от своего последнего шанса вернуться в нормальную жизнь? Может быть, жизнь в Вермонте — безумие».
Я приседаю на пятки и поворачиваю вправо. Но я слишком отклонилась назад, ребро доски заедает, я слетаю и тяжело приземляюсь на задницу. Майк останавливается рядом со мной и помогает подняться.
— В порядке? — спрашивает он.
— Да, — отвечаю я, хотя понимаю, что и мой копчик, и мое эго уязвлены и ушиблены.
Я направляю нос сноуборда вниз по склону, и мы снова скользим.
«Чем мы с Бобом можем здесь заниматься? Я не хочу заводить кофейню, продавать билеты на подъемник или открывать художественную галерею (мамина идея). Может быть, тут для нас ничего нет. Будет ли жизнь здесь означать отказ от нашего опыта и трудно доставшегося образования — от всего, чего мы хотели достичь и привнести в мир, от всего, о чем мы мечтали?»
— Эй, Гуфи!
Это Чарли. Он называет меня Гуфи, потому что я еду вперед правой ногой, это считается «гуфи-ногостью»[8]. Чарли думает, что обзывается, и так бунтует, — а я считаю, что кличка идеально мне подходит. На этот раз сын не притормаживает и проносится мимо, так что я вижу только спину его оранжевой курточки. Я улыбаюсь:
— Хвастунишка!
«Может быть, я просто перепуганная инвалидка и пытаюсь утянуть Боба за собой на дно. Может быть, я пытаюсь убежать и спрятаться. Может быть, я сошла с ума. Я сошла с ума?»
Доска направлена прямо вниз по склону, и я уже еду максимально быстро для комфортного ощущения, и тут склон резко опускается и скорость растет. Мое сердце подпрыгивает, и каждый мускул в теле напрягается. Майк чувствует мою панику, сильно тянет за трос, и вместо болезненного падения я мягко останавливаюсь.
— Все в порядке? — кричит Майк из-за моей спины.
— Ага. Спасибо.
Вот бы он мог так же натянуть поводья моих вышедших из-под контроля мыслей! Мы снова продолжаем спуск.
«Я не хочу возвращаться в „Беркли“. Должен быть другой выход, другая мечта. Я знаю это так же, как знаю, что снег белый. Но что это? Где оно? Можем ли мы жить здесь успешной полной жизнью? Это кажется невозможным».
Я переношу вес на носки. К собственному изумлению, я не застываю и не падаю. Я выравниваю бедра и продолжаю ехать вниз по склону. Только что я чисто выполнила левый поворот.
Нет ничего невозможного.
«Может быть, но кому я верю: интуиции или Бобу? Я возвращаюсь к прежней жизни или начинаю новую? Безумна ли я, если думаю, будто могу вернуться к прежней жизни? Безумна ли я, что хочу чего-то еще? Я не знаю, что делать. Мне нужен какой-нибудь знак. Господи, дай мне знак».
Мы заканчиваем последний дневной спуск, а мой разум все еще пережевывает сомнения и тревоги, не предлагая ответов, оставляет всю эту непонятную кучу где-то за глазами, от чего у меня болит голова. Впервые с тех пор, как я начала кататься на сноуборде, я радуюсь, что день закончился.
Мы с Майком возвращаемся к зданию САИНА, где я могу сдать снаряжение и вернуть ходунки.
Я сажусь на деревянную скамью и снимаю шлем. Нахожу свои ботинки и ходунки.
— Ты сегодня была какая-то нерешительная, — говорит Майк.
— Да.
— Это нормально. Иногда ты будешь чувствовать себя смелее, иногда — нет. Как и все люди, так?
— Так.
— Порой ты увидишь значительные улучшения, а порой — нет.
Я киваю.
— Не расстраивайся, хорошо? Завтра придешь?
— Первым делом с утра.
— Хорошая девочка! Кстати, у меня же целый пакет литературы для твоей подруги. Он на моем столе. Можешь подождать минутку? — спрашивает Майк.
— Конечно.
Я предложила передать информацию о САИНА Хайди, чтобы она сообщала о ней своим пациентам. У меня нет никаких подтверждающих это данных научных или клинических исследований, но я думаю, что сноуборд — самый эффективный терапевтический инструмент, который я испытала на себе. Он побуждает меня сосредоточиваться на том, что я могу, а не на том, чего не могу, преодолевать огромные препятствия, и физические, и психологические, стоять на доске и спускаться с горы целой и невредимой. И каждый раз, как я спускаюсь с горы целой и невредимой, я обретаю настоящую уверенность и независимость, которые не ощущала с момента аварии, и прекрасное самочувствие, которое остается со мной еще долго после выходных. Я не знаю, оказывает ли катание на сноуборде с САИНА существенный долгосрочный эффект на людей вроде меня, но оно гораздо увлекательнее, чем рисовать кошек и собирать красные мячики с подноса.
Майк возвращается со стопкой папок в руках.
— Извини, что так долго. Меня поймали по телефону. Наш директор по развитию переезжает в Колорадо, и мы должны за невозможное время найти кого-то на его должность. Очень жаль, что ты не живешь здесь круглый год. Ты бы подошла идеально.
Всю жизнь я загадывала на звезды, стучала по дереву, подбирала монетки и молилась Богу, но до сих пор не получала более явного, прямого и бросающего в дрожь ответа. Может быть, это просто удачное совпадение. Может быть, Бог бросает бедному Гуфи косточку. Но это он — знак.
— Майк, уж ты-то должен знать, — говорю я. — Нет ничего невозможного.
Глава 35
— А в Вермонте «Манджии» нет, — замечает Боб.
Я молчу. Мы втиснулись в машину Боба и едем обедать в «Манджию», мой любимый семейный ресторан в Велмонте. Но я не начисляю Велмонту очки за «Манджию» — в Вермонте куча приличных ресторанов. Обычно я не вижу Боба, когда он ведет машину, но по какой-то причине мое поле зрения расширилось, и появилась часть его профиля — достаточно, чтобы увидеть, как большой палец правой руки Боба бегает по экрану телефона.
— Стой! — кричу я.
Он бьет по тормозам. Меня бросает вперед, и ремень безопасности врезается мне в грудь. Мы зажаты в длинной пробке на скорости тридцать миль в час, и повезло, что нам не въехали в зад.
— Нет, не машину. Отложи телефон, — уточняю я.
— Господи, Сара, ты меня напугала. Я подумал, что-то случилось. Мне нужно срочно позвонить.
— Неужели ты ничему не научился из того, что случилось со мной?
— Сара, — говорит он распевным тоном «пожалуйста-не-надо-драм».
— Ты хочешь получить то же, что и я?
— Для меня нет правильного ответа на этот вопрос, — говорит он.
— Тогда я отвечу за тебя. Нет. Нет, ты не хочешь получить то же, что и я. И ты не хочешь никого убить, правда?
— Перестань, ты напугаешь детей.
— Отложи телефон. Больше никаких звонков в машине, Боб. Я серьезно. Никаких звонков.
— Это короткий звонок, мне нужно поймать Стива до утра.
— Никаких звонков! Никаких звонков! — распевают Чарли и Люси на заднем сиденье, радуясь возможности указать отцу, как себя вести.
— Да это две секунды. Я уже мог договорить.
— Мы в десяти минутах от «Манджии». Твой звонок может подождать десять минут? Стив и большой мир могут потерпеть десять минут, чтобы услышать тебя?
— Да, — отвечает Боб преувеличенно спокойно — попытка замаскировать растущее раздражение. — Но тогда мы будем в ресторане, а сейчас я ничего не делаю.
— Ты ведешь машину!
Я обычно заполняла свои утренние и вечерние поездки на работу и с работы звонками (и даже эсэмэсками и письмами в пробках типа «едем-стоим»). Теперь я ни за что не буду пользоваться телефоном в машине — если предположить, что я когда-нибудь снова смогу водить. Из всех извлеченных мной уроков, сделанных выводов и поправок, которые я собираюсь внести после этого опыта, никаких звонков в машине — пожалуй, самое простое.