— Я почти никого не вижу. Бетти, дорогая, вам не кажется, что Наоми меня избегает?
— Нет, конечно, — находчиво сказала мама. — Я попросила Мидж выбрать мне пряжу в магазине товаров для рукоделия. Когда речь идет об оттенках, я не доверяю Крису.
— Да-да, это сугубо женское дело, — согласилась тетушка Мария. — Милая маленькая Наоми. Настоящая маленькая женщина.
Пришлось мне волочить мешок пушистой нежно-зеленой шерстяной пряжи по всему заковыристому маршруту, который Крис проложил до вокзала. Сначала мы прошлись вдоль моря. Сегодня там были только Эстер Бейли с собачкой.
— Мелкая противная шавка, — обозвал собачку Крис.
Никого, кроме Эстер Бейли, мы не встретили, и Крис сделал вывод, что миссис Ктототам сочли, будто мы не поняли, что означает тетрадка в сарае. По-моему, это все фантазии — ну, про миссис Ктототам, — но возражать Крису я не стала. А потом навстречу нам прошагал мистер Фелпс, ловко поигрывая тростью и нагнувшись против ветра. И Крис сказал ему:
— Доброе утро.
Мистер Фелпс чуть с шага не сбился. Я даже испугалась, что сейчас он споткнется о трость и упадет. Трость замерла в воздухе, не закончив маневра. Но мистер Фелпс притворился, будто просто кивнул в мою сторону, хотя на самом деле смотрел куда-то мне за спину. Глаза у него были фанатичные, прямо как у Элейн, и того же серого цвета, что сегодняшнее небо, — две фанатичные дыры в голове. Потом он зашагал дальше, не проронив ни слова.
— Крис! — прошипела я. — Мы же еще не нашли машину!
— Ничего, она наверняка там, — ответил Крис.
Мне-то шестое чувство подсказывало совсем другое — мол, машина совершенно точно спрятана где-то в запертом гараже, — но я опять не стала возражать Крису, и мы кружили и кружили по Кренбери, пока не добрались до огородов, по которым я бежала в тот день, когда мы видели клонов и зомби. Мы попали туда через перелаз — такие делают на пастбищах, чтобы люди могли пройти, а коровы и овцы — нет, — и двинулись вдоль ограды, пока не увидели крыши машин на стоянке. Крис сказал — тут мы должны сесть, чтобы нас не было видно со стоянки, и разведать местность. Оттуда, конечно, ничего было не разглядеть. Пришлось опять перелезть через ограду и петлять между машинами, пригнувшись, чтобы нас не заметил носильщик в сапогах. Я чувствовала себя полной дурой. Не понимала, с чего я так разнервничалась — мы же ничего плохого не делали. Когда из-под ноги у меня вылетел камешек и звякнул о машину, я вздрогнула и решила — сейчас на нас набросится носильщик с криком: «Эй, кто там шастает?!»
Носильщика мы так и не увидели. Зато увидели машину — посередине второго ряда, между двумя автомобилями гораздо новее и чище. И сели на щебенку рядом с ней, в укромном месте вроде ущелья между машинами, где пахло шинами и бензином.
— Наша, точно, — шепнул Крис. — Ржавое пятно, похожее на Австралию.
— На другой стороне новая дверь, — шепнула я в ответ.
— Ясное дело, — шепнул Крис. — Она не отпиралась, и папа так ее пнул, что она чуть пополам не треснула. Пошли. Я сейчас открою багажник.
Он ползком обогнул машину. Я поволокла за ним мешок с пряжей и, присев на корточки, наблюдала, как он ковыряет в замке карманным ножом — у нас хетчбэк, багажник соединен с салоном. По-моему, это были самые напряженные пять минут в нашей жизни. Крис весь пошел белыми пятнами, но тут замок издал жестяной «бзымм!», и багажник открылся. С очень знакомым скулящим скрежетом и «блямс» с одного боку. По одному этому скрежету мне сразу стало ясно — да, это наша машина. Крису, по-моему, тоже. Он точно все понял, как только заглянул внутрь. Крышку багажника он придерживал, чтобы она не задралась над крышей машины, и вдруг от волнения покраснел по уши. Он сказал:
— Ой, мамочки. Это наша машина. Вон и тянучка прилипла к коврику.
Голос у него был весь на одной ноте.
Я заглянула внутрь. Когда я увидела тянучку, у меня даже дыхание перехватило. На ней были следы моих зубов, и она вся была в ворсинках от коврика. Но главное — запах. В машине не пахло ни морем, ни ржавчиной. Только нашей старой грязной машиной. По-моему, Крису стало нехорошо именно из-за запаха.
— Ничего, — сказала я. — Я сама.
Я поставила мешок с пряжей возле тянучки и вползла в машину через заднее сиденье, где мы с Крисом дрались с самого раннего детства, через пятно от яйца, через выступ на полу — и протиснулась между передними сиденьями, похожими на надгробия. Там духи Зенобии Бейли перешибали запах машины. Я несколько раз глубоко вдохнула, как бывает, когда недостает воздуха, и сунулась под приборную доску, в тайник. Нащупала там что-то похожее на портсигар. Было такое ощущение, будто меня душат. Я схватила портсигар и изо всех сил рванулась назад.
— Суй в мешок и побежали! — зашипел на меня Крис.
Вот я и запихнула портсигарную штуковину в нежно-зеленую пряжу и выбралась наружу задом наперед. Крис опустил крышку багажника с сильным глухим стуком — иначе ее не закроешь. Потом мы побежали. Согнувшись пополам и отдуваясь, мы бежали и бежали. Это было совсем как когда я бежала сломя голову от приюта с клонами, только теперь в противоположном направлении, а еще мы все время старались, чтобы нас не заметили. Когда мы выбежали на коровий выгон, я уже совсем запыхалась.
— Куда?.. — спросила я; мне казалось — вот сейчас выдохну, а обратно уже не вдохну.
Мы спрятались за кустом боярышника, на котором уже пробилось много зеленых почек, и поэтому нас было не видно.
— К тому… холму возле… приюта, — просипел Крис. — Мистер Фелпс должен ждать нас там в двенадцать. Он говорит… время — это важно.
— Почему там?.. — спросила я.
— Из-за Энтони Грина, — ответил Крис, и мы снова бросились бежать.
Когда мы оказались на холме, было всего без четверти двенадцать. Мы поднялись по узким глинистым тропкам, сели на вершине и стали ждать. Сидели мы в гуще кустов с такими длинными прямыми гибкими ветками и большими светлыми почками, и из приюта нас не было видно — получился островок тишины, безветрия и покоя.
— Давай посмотрим, — сказал Крис.
Я вынула ту штуку. Это оказалась плоская шкатулка, а не портсигар. Из чего она сделана, не знаю, но точно не из дерева или металла, а для пластмассы она слишком теплая, хотя на звук, когда я постучала по ней ногтем, была вроде бы пластмассовая. Может, костяная. Она вся была в резных узорах — в извилистых переплетающихся картинках, раскрашенных всеми оттенками зеленого, какие только можно себе представить: серо-зеленым, блеклым желто-зеленым, ярким змеино-зеленым, всеми-всеми зелеными красками до самого грустного темно-зеленого, который почти черный. Просто чудо. Мы сидели и разглядывали ее. И в ней уже почти-почти угадывался смысл, словно зеленые картинки должны были о чем-то рассказать. И я почти-почти его угадала.
Вот тогда-то и объявились клоны. Мы подняли голову и обнаружили, что вокруг нас молча стоят дети из приюта и тоже глядят на шкатулку.
— Красивая, — сказала девочка, которая стояла ближе всех, едва увидела, что я заметила ее.
Они меня здорово перепугали. Такие тихие, такие похожие друг на друга, даже вблизи, хотя все разного роста и с разными лицами, как положено детям, — и они не двигались и не переминались с ноги на ногу, а нормальные дети так не могут. Крис сердито пробормотал нехорошие слова. Я его не виню. Это жутко раздражало — то, как они стояли и пялились.
— Что вы с ней сделаете? — спросил другой клон.
— Отдадим ее одному человеку. Отойдите, — сказал Крис.
Они всё стояли.
— Здесь нет ничего интересного, — сказал Крис.
Вот уж сморозил глупость. Интереснее этой шкатулки я в жизни ничего не видела. Она была прямо как живая. И чем дольше смотришь, тем интереснее она становилась. Я согнулась, словно хотела ее прикрыть, а все клоны повытягивали шеи в разные стороны, чтобы смотреть на шкатулку мимо меня.
— А открывать не будете? — спросил кто-то из них.
Едва он — или она — это спросил, мне стало яснее ясного: нам обязательно нужно открыть шкатулку. Я видела замочек на одной стороне крышки, маленькую зеленую защелку с зубчиками, и подтолкнула ее большим пальцем. Она легко подалась.
Крис сказал:
— Мидж, тебе нельзя! Не трогай!
Но я уже подсунула пальцы под крышку, и она поднялась — мне показалось, сама собой.
По-моему, изнутри крышка была еще красивее, зеленее и затейливее. Правда, я ее толком не рассмотрела: то, что было в шкатулке, тут же полезло наружу. Оно было не совсем невидимое. Было заметно, как оно взбухает и валит из шкатулки облаками, буйное, напористое, нетерпеливое. Все клоны разом, будто по команде, расступились, освобождая ему место. Оно обволокло меня со всех сторон. Воздух сгустился, поэтому двигалась и даже дышала я с усилием, и он странно шипел и пузырился на лице и в волосах. Не знаю, что это было, но сразу стало понятно: оно — запретное.
Крис завопил:
— Вот дурында!
Одна рука у меня была под шкатулкой, а второй я уже давно давила на крышку, налегала изо всех сил, стараясь захлопнуть. Но то, что выходило из шкатулки, не давало ее закрыть и яростно напирало на меня, и казалось — петли у шкатулки вообще не прокручиваются. Я понимала: вещество это чудовищно опасное. Вернее, теперь мне кажется, будто я тогда понимала, что выпускать его просто так — чудовищное расточительство, и налегала, налегала, а шкатулка не закрывалась. Крис подсел поближе и положил свои руки на мои, и мы в панике давили на крышку вдвоем. Крышка даже не начала поддаваться, пока шкатулка не опустела по крайней мере наполовину. А потом стала опускаться — медленно-медленно, — и из-под нее все время вытекало и вытекало это могущественное вещество. Наверное, закрывали мы ее минут пять, не меньше.
Между тем с вытекавшим веществом творились разные странности. Куда оно летит, было сразу заметно — везде, где оно чего-то касалось, по нему проходила рябь, но не как от горячего воздуха, а так, что становилось ясно: вещество меняет саму сущность кустов, людей или земли, сквозь которые просачивается. Мы с Крисом рябили как бешеные. Часть вещества тяжелой спиралью поднялась в небо. Еще больше — я видела — медленно впиталось в землю. Но еще больше осталось, закрутило кусты, принялось складываться в смерчи и узоры, причудливые, как картинки на шкатулке, и в затейливые завитушки пустоты. Некоторые узоры были очень страшные, и одна из девочек-клонов, попавшая в их гущу, закрыла голову руками и захныкала. Но много было величавых и прекрасных. Клоны неуклюже и удивленно отмахивались от них, а завитушки пустоты взмывали, вились и вертелись вокруг, пока, наверное, вещество не развеяло ветром. В общем, его не стало. Один из клонов вдруг расхохотался. Между его ладоней парил завиток пустоты — помесь поземки и невидимой птицы. Клон держал его и хохотал, а остальное вещество уходило в землю тающими завитками, и тут к нам сквозь кусты, размахи