выбросить. Во время одной остановки, когда Сельма Тидмарш заговорила с другим своим соседом по цепочке, я отошла к сироте.
— Сильно рука болит? — спросила я.
Перевязь болталась у него на шее. Он посмотрел сначала на правую руку, потом на левую и наконец с озадаченным видом закатал рукав. Рука у него была совершенно целая. Сирота явно удивился. Иллюзия, как с машиной, подумала я.
— Да ладно. Я так, просто спросила, — сказала я и вернулась на свое место.
Мы все шли и шли вниз. Солнце склонилось к скрюченным вершинам деревьев. Из-под ног ползла сырость, пахнущая листьями, землей и грибами. К этому времени я словно оглохла и перестала слышать крики, приказы и редкие выстрелы. Когда слева от меня раздалось сразу три выстрела и поднялся крик, я поначалу даже внимания не обратила.
Потом мимо промчался мистер Фелпс, крича:
— Равняй цепь, равняй цепь! Мы его подняли, нельзя, чтобы он прорвался!
Все вдруг напряглись. Поступь у шагавших по лесу людей стала резче. Вскоре я различила, что внизу, впереди нас, действительно двигается какое-то крупное животное. Слышался шелест и треск побегов. Один раз мелькнула тяжелая серая тень — зверь в отчаянии метнулся вниз по склону, чтобы обойти цепь. Ой, Крис, подумала я, Крис, я же тебя предупреждала!
Мы шли вниз. И внезапно оказались на опушке и увидели поле проросшей кукурузы, а за ним спускалось туманно-розовое солнце, и птицы, которых мы вспугнули, кружились и кружились в небе — черные лесные птицы и белые морские, — кружились, кричали и каркали. Мистер Фелпс тоже каркал, кричал и приказывал, но что именно — не помню. Помню только цепочку мужчин лицом к нам по другую сторону поля. Одни стояли на одном колене, другие выпрямились. По-моему, кто-то даже лежал — и все они нацелили ружья в лес.
А еще я помню, как серое, похожее на собаку существо выбежало из-за деревьев далеко слева от меня. Оно остановилось, увидев мужчин, повернулось к лесу, поняло, что туда тоже нельзя, и метнулось вбок вдоль поля — перепуганная, трясущаяся стрела, летящая низко над землей. Ружья начали палить. Бам! Бам! В голубой воздух взмывали клубы белого дыма. И волк прыгнул вверх, весь перекрутившись. Потом рухнул наземь, и ноги у него задергались.
С другой стороны поля донесся громкий крик.
— В яблочко! Я ее застрелил!
Я увидела, как Ларри, мистер Элейн, плясал вдалеке, размахивая ружьем над головой, — и побежала к волку. Не пробежала и половины, когда он затих. За мной бежал мистер Фелпс и кричал, чтобы я остановилась. Краем глаза я видела длинную черную фигуру Элейн — она тоже бежала. Но я не обратила на нее внимания и бежала, пока не добралась до волка, который вытянулся на боку, открыв остекленелые глаза.
Зверь был крупный, гораздо больше, чем я думала, и гораздо костлявее. Я тупо смотрела на крутой изгиб брюха с двумя рядами маленьких сосков. Я смотрела на челюсти, оскаленные в рыке, и на розовую пену на серых щербатых зубах. И думала: глазам своим не верю! Это же не Крис!
— Ага! Старая волчица! — сказал мистер Фелпс, потирая руки.
Мужчины с ружьями пожимали руки Ларри и друг другу и зычно обменивались поздравлениями. Кто-то уже семенил по краю поля с кружками пива для них.
— Ох, обошлось, — сказала у меня за спиной Элейн. Она опять улыбалась в две складки. — Пошли. Отвезу тебя домой.
За всю дорогу мы не проронили ни слова. Я была как во сне, словно с черепа сняли крышку и мозги проветривались. Улыбалась и не могла удержаться. Элейн остановила машину у садовой калитки тетушки Марии и отконвоировала меня в дом через кухню. Тетушка Мария с мамой были в столовой. Завидев нас, тетушка Мария тут же поднялась из кресла, опираясь на палки.
— Ну что, дорогая? Его застрелили?
— Да, застрелили — старую волчицу, — сказала Элейн.
Тетушка Мария рухнула обратно в кресло, вытаращив глаза.
— Наоми, — проговорила она дрожащим голосом, словно задыхаясь. — Неужели моя Наоми…
— Ну, вы же сами велели застрелить волка, — сказала Элейн, развернулась на каблуках зеленых резиновых сапог и промаршировала вон из дома. Я слышала, как она хлопнула задней дверью, не обращая внимания на крик, который подняла тетушка Мария.
Она к этому времени визжала так, что нам с мамой стало плохо.
— Наоми! Ох, Наоми! — голосила она.
— Мидж здесь, вот она! — твердила мама. — Тетушка, прошу вас, перестаньте!
Мы нипочем не могли ее утихомирить, как ни умасливали. Впервые в жизни я обрадовалась, когда в дверь позвонили и в дом хлынули миссис Ктототам.
— Ах, бедняжечка! — запричитали они, заслышав крики, и помчались через переднюю прямо в грязных резиновых сапогах.
— Мужчины не виноваты, — сказала мне, пробегая мимо, Адель Тейлор. — Что им велели, то они и сделали.
В столовую набилась такая толпа, а тетушка Мария по-прежнему так голосила, что мы с мамой попытались улизнуть, но тут входная дверь распахнулась, и на пороге возникла Зоя Грин и стала оттирать сапоги о коврик. Она была закутана в засаленное вязаное одеяло. И единственная из всех решила вытереть ноги. Она поглядела на нас и вытянула шею посмотреть, что за шум.
— Оговтилась, да? — спросила она.
Мама кивнула, хотя ничего объяснять было не нужно.
Зоя Грин тоже кивнула в ответ — на свой безумный манер — и зашаркала по передней, будто ехала к нам по льду.
— Вот и ховофо, — прошептала она. — А мувтины вделали это фпефиально, да, да!
Мне пришлось рукавом вытереть с лица слюну — она меня всю заплевала.
Пока я вытиралась, Зоя Грин пинком распахнула дверь в столовую и закричала:
— Ах, беднявка! Вато теперь вы меня понимаете!
Тетушка Мария завизжала на нее:
— Я проклинаю вас, Зоя Грин! Проклинаю, безжалостная вы женщина!
— Ну, ну, ну, дорогая! — сказали все остальные.
Мы с мамой ушли в гостиную, подальше от них.
— Ну как, лапонька, очень было страшно? — спросила мама.
— Да, — ответила я. — Я сначала думала, это Крис. Только, по-моему, Зоя Грин правду говорит. Я слышала, Ларри кричал: «Я ее застрелил!» — хотя был далеко и еще ничего не видел.
Мама ласково, хотя и с недоумением улыбнулась мне и взяла свое нежно-зеленое вязанье.
— Уехать бы отсюда поскорее, — сказала она.
У меня даже забрезжила надежда.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Ночью Крис не приходил. Наверняка тоже перепугался. А я не просыпалась, и Лавиния всю ночь не слезала с маминой шеи. Утром еда, которую я оставила, никуда не делась. Я много скормила Лавинии — и чуть не плакала при этом от одиночества.
Тетушка Мария по-прежнему была в кошмарном состоянии. Лицо у нее побелело и опухло. Она все хваталась за меня дрожащей старческой рукой и твердила:
— Моя дорогая маленькая Наоми. Ты мне ее заменишь, да-да, дорогая!
Я не понимала, о чем это она, поэтому просто отвечала:
— Да, наверное. — И каждый раз старалась поскорее высвободиться.
Потом она пожелала, чтобы я вместе с ней пошла в церковь. К счастью, у меня к тому времени уже не осталось одежды, не вымазанной в глине. Мама уговорила тетушку Марию оставить меня дома. Я обрадовалась. Дело не только в том, что, когда тетушка Мария ходит в церковь, это лицемерие, — а это не совсем лицемерие или, по крайней мере, какое-то недоделанное лицемерие, ведь я-то вижу, что тетушка Мария всерьез убеждена, будто она хорошая, набожная и милосердная. Дело в том, что мне надо было повидать мисс Фелпс. По возможности тайно. Надо было поговорить с нейтральным человеком, который во всем разбирается.
Ларри пришел один и привез кресло-каталку.
— У Элейн мигрень, — сказал он.
Выглядел он по-прежнему вдвое веселее, чем раньше, — можно сказать, бесшабашно. Они с мамой погрузили тетушку Марию и ее дохлую лису в кресло и укатили.
Я собиралась уходить и была уже в кухне, и тут вдруг открылась задняя дверь. Там стояла Элейн.
— Нет, нельзя, — отчеканила она. — Я позволила тебе его кормить, и на этом все. Вернись в дом и сядь.
Она отконвоировала меня в гостиную и заставила сесть на шнурованный диван тетушки Марии. А сама уселась напротив в кресло, где обычно сижу я, после чего вытащила из кармана маленькое беленькое вышивание, наперсток и ножницы, аккуратно поставила ноги коленками вместе и принялась вышивать. Смотрелось это жутко неуместно. Она вырезала крошечные дырочки, а потом их обметывала.
— Вы это зачем? — спросила я.
— Я сюда не разговаривать пришла, — ответила Элейн. — Займи себя сама.
Занять себя дневником я не могла. Тетушка Мария не снисходит до того, чтобы посмотреть, что я пишу, но Элейн, конечно, поинтересуется. Я угодила в ловушку на целое утро, делать мне было нечего, вот я и решила особенно не сдерживаться.
— Откуда взялась эта волчица? — спросила я. — Дочь тетушки Марии?
Элейн не ответила, но я все равно поняла, что правильно догадалась.
— Почему вам так нравится Крис? — спросила я.
— Мне вообще нравятся мужчины, — сказала Элейн. Я увидела, как широко она улыбнулась, хотя она скрыла улыбку, склонясь над вышиванием. — Нравится, когда я им нравлюсь. Крису я нравлюсь.
— И даже мистеру Фелпсу? — спросила я.
Элейн рассмеялась своим механическим смешком.
— Нат Фелпс меня боится — он ведь знает: в конце концов я и до него доберусь, — сказала она.
— Ну вы и жадина, — заметила я. — У вас уже есть Ларри.
— Да, — сказала Элейн и перестала улыбаться. — У меня есть Ларри.
— Он же из-за вас стал такой скучный. Вы сами его довели, — продолжала я.
Она подняла голову и обожгла меня разгневанным взглядом.
— Замолчи, — сказала она.
Мне было наплевать. Все равно она меня ненавидит.
— До Энтони Грина вы тоже добрались? — спросила я.
Элейн еще не успела опустить голову и как глянет на меня своими фанатичными глазами — я даже пожалела, что спросила. Но потом она снова склонилась над шитьем и спокойно ответила:
— Это было еще до меня. Правда, я слышала, с ним пришлось нелегко.