Тут мне пришло в голову, что ведь я полна веществом из зеленой шкатулки — во мне его гораздо больше, чем в сиротах, — а еще впитала силу, которую тетушка Мария дала Наоми, хотя сама я этого и не заметила. Значит, у меня хватит сил — хоть на что-нибудь. Я вся напряглась. И полиэтиленовый мешок лопнул, и я заплясала, словно Энтони Грин, заскакала и закружилась, вскидывая ноги и подняв руки над головой. Это было чудесно. Сироты замерли на месте и уставились на меня.
Музыка смолкла. Через всю комнату ко мне метнулась Филлис Форбс и схватила меня за руку. Больно.
— Злая, неблагодарная, недостойная девчонка! — сказала она. — Теперь тебя накажут!
Я попыталась взглядом выразить, что я ей достойная противница. Но она больно стиснула мне руку, и у меня ничего не получилось.
Тогда я сказала:
— Какое же это наказание, если вам нравится смотреть, как других распирают чувства, — а вам нравится, правда ведь?
Она выволокла меня из комнаты — стало еще больнее.
— Я тебя сломаю! — сказала она.
— Вы это любите, да? — выдохнула я.
Но когда у кого-то мышцы сильнее, сделать что-нибудь очень трудно. Она протащила меня всю дорогу наверх и швырнула в серую комнатку.
— Будешь сидеть здесь без еды, пока не научишься себя вести! — сказала она. И захлопнула дверь, и заперла ее.
Наверное, даже хорошо, что она заставила меня съесть мюсли.
На самом деле на страницах «Принцесс-двойняшек» я написала не очень много. Не решилась. Первый отрывок я написала, как будто хотела что-то кому-то доказать, но потом у меня очень заболела рука — в том месте, где ее стиснула Филлис Форбс, — и писать стало невозможно. Я сидела на кровати и смотрела в лес за окном, терла руку и старалась держать глаза открытыми широко-широко, чтобы слезы впитались обратно. И уже стала думать, будто меня и вправду сломали.
Потом кто-то тихонько заскребся у двери. Я невольно посмотрела туда. И увидела, как в щель под дверью въезжает печенье. Потом чуть-чуть в стороне подсунули второе печенье. Это были сироты. Я сначала решила и дальше сидеть на кровати, но все-таки слезла. И подошла к двери.
— Спасибо, — сказала я. — Почему вы это делаете?
— Мы всегда так делаем, когда кого-то наказывают, — шепнул из-за двери кто-то из них. — Ну пока. — Шаги тихонько удалились.
Во мне по-прежнему пухла ярость пополам с мюсли, и есть я не хотела, но печенье взяла и спрятала под матрас, чтобы сирот из-за меня тоже не наказали. Печенье мне подсовывали все утро. Когда я села на кровать, она захрустела. Я уже уныло подумала, что сидеть придется на полу, а печенье приберечь на вечер, но тут увидела, как за окном в лесу что-то шевелится. Я пригляделась, но это «что-то» уже скрылось в кустах.
Ну дела, подумала я. Очень похоже на Ларри, бессловесного мужа Элейн.
Я подошла к окну и успела заметить одного из лодочников — он юркнул в сторону, за другой куст. Только бы они не вздумали опять охотиться на Криса, подумала я. Потом я всмотрелась в лес — и увидела, как из-за деревьев приближаются люди, трое. Во-первых, это была мама — она шагала, с решительным видом засунув руки в карманы ветровки. На улице было холодно и все еще немного туманно. Рядом с ней шел Энтони Грин — в зеленом разбойничьем плаще. А за ними — Крис. Он опять стал человеком, а одежду, наверное, одолжил у Ларри — на нем она висела мешком. Они втроем вышли на поле, а затем скрылись за высокой стеной приюта, но мама к этому времени уже пустилась бежать.
Я ждала и слушала — и до сих пор не знаю, как все было. Я услышала громкий грохот — будто тяжелую дверь распахнули так резко, что она ударилась о стену. Даже пол задрожал. Потом я услышала маму. Слов слышно не было, но голос гремел вовсю. Когда маму всерьез разбирает, она кого угодно перекричит. А разобрало ее всерьез. Я стояла посреди комнаты и слушала, как хлопают двери, летают предметы, другие голоса пытаются перебить маму, а мамин голос становится все громче и громче, все ближе и ближе. К тому же кто-то вопил — это были сироты. Почему-то мне сразу стало понятно: это они подбадривают маму. Потом раздался торопливый топот нескольких пар ног — и мамин голос, все ближе и ближе:
— А я вам говорю, она моя дочь, и вы не имеете никакого права держать ее здесь!
Потом ключ царапнул в замке, и дверь в мою комнату распахнулась, и там стояла мама в толпе взволнованных сироток и трясла Филлис Форбс за воротник белого халата.
— Мы не сделали ей ничего плохого… — завела было Филлис Форбс.
— Ничего плохого?! — воскликнула мама. — Вы только посмотрите на нее!
Я была так рада видеть маму, что сама не заметила, как заплакала. Крис потом сказал мне, он тоже плакал, когда Энтони Грин превратил его в человека.
— Ничего плохого! — прогремела мама. — Вы, жестокая, злая женщина!
И к моему полному восторгу, стукнула Филлис Форбс головой о косяк. Судя по виду Филлис Форбс, мама делала это не в первый раз, но когда я потом спросила, мама сказала:
— Не помню, лапонька. У меня прямо в глазах потемнело. Я думала только о том, как бы поскорее тебя забрать.
Я бросилась к маме. Мама отшвырнула Филлис Форбс в сторону и обняла меня. Сироты закричали:
— Заприте миссис Форбс!
Было видно, какое это искушение для мамы, но она сказала:
— Нет, мы уходим. Пойдемте с нами. Спасибо, то показали мне, где Мидж.
Мы оставили Филлис Форбс сидеть в коридоре в толпе улюлюкающих сирот побежали вниз, в вестибюль. Массивная входная дверь перекосилась, сорванная с петель, а проем обрамлял, словно на картине, компанию мужчин, среди которых были Ларри и Крис, стоявший рядом с Энтони Грином. Я не понимала, почему они не входят. Оказалось, что и Крису, и Энтони Грину — по разным причинам — было тогда трудно войти в приют.
Когда Крис увидел меня, он все-таки сделал три шага в вестибюль. Я еще не знала, какая это жертва с его стороны. Он выволок меня наружу, и мы только и могли что кричать друг другу:
— Рассказывай, рассказывай, рассказывай!
Тут Энтони Грин улыбнулся мне длинной хитрой дружеской улыбкой. За спиной у Ларри и прочих стояла другая компания мужчин — те, кто работал на экскаваторах. Потом кто-то сказал мне, что они приехали из Майнхерста и вообще были ни сном ни духом. Но потом все-таки заподозрили неладное. Они обалдело смотрели то на меня — всю зареванную, — то на маму. Мама гордо выплыла на улицу в окружении сирот.
— Ты ведь хотел, чтобы я их тоже привела, да? — спросила она Энтони Грина.
— Да-да, — сказал Энтони Грин. — Идем.
И повел нас с территории приюта, и все потянулись за ним, словно за гаммельнским крысоловом. Вообще-то Энтони Грин и правда немного похож на гаммельнского крысолова, как я его себе представляла, а теперь, когда за ним шли мы с Крисом и все сиротки, особенно.
— Откуда взялись Ларри и все остальные? — шепнула я Крису.
— Ждали в лесу, когда мы пришли туда утром, — ответил Крис. — Они принесли одежду для меня и этот зеленый плащ для Энтони и, по-моему, все уже знали. Ларри подошел к Энтони Грину и — представляешь? — поклонился! «Наверное, вы меня не помните, — говорит. — Мне было всего десять лет, когда вас заточили, но я старался, чтобы все тут шло по-вашему». И вручил ему зеленый плащ.
— Метит в мистеры Фелпсы. Вот увидишь, — кивнула я. — Рассказывай, как тебя нашли.
Крис сам точно не знал как. Думал — может, это, наоборот, он их нашел. В волчьем житье ему кое-что даже нравилось, например, бегать по ночам, поэтому он и убежал на много миль от моря, подальше от Кренбери. И чем дальше он убегал, тем страшнее и непонятнее ему становилось. Я думаю, это тоже было воздействие. В общем, примерно на рассвете его прямо стукнуло — нужно срочно бежать в Волчий лес. Вот он и побежал.
Видели его многие. В каком-то поле его пытался сбить тракторист, а Крису было очень страшно бегать при дневном свете, и он устал. Поэтому он очень обрадовался, когда добежал до тумана, который принесло с моря, и нашел сеновал на опушке Волчьего леса, где всегда прятался от непогоды. Он пролез туда в дыру в задней стене — а там оказалась мама, она уснула на соломе, где обычно спал Крис.
— Я глазам своим не верил. Ткнул ее носом, — сказал Крис.
Мама шла между нами, обняв нас обеими руками. Она засмеялась.
— Я заорала, — призналась она. — Бедный Крис! Отпрыгнул, жутко перепуганный. А я говорю — Крис, все нормально. Я тебя узнала. Просто нос у тебя ужасно холодный! А потом пришел Энтони.
— Он сказал: «Здравствуй, Крис. Мне тебя очень жалко». И тут же превратил меня обратно.
— Как? Раз — и все? — спросила я.
— Ну да, без всяких песен и плясок, — кивнула мама. — Положил руку Крису на голову. Потом пробежала тень, и вот он стоит и держит руку на голове у настоящего Криса, а Крис весь дрожит. Бедный Энтони. С него пот лил градом. Не может даже находиться под крышей. И Крис пока тоже.
— А теперь ты рассказывай про приют, — потребовал Крис.
— Ты еще не рассказал мне про охоту, — возразила я.
Наша процессия уже дошла до Морской набережной, где с одной стороны набегает море — мягкое, серое, туманное.
— Так, рассказы придется отложить, — объявила мама.
Навстречу нам по променаду двигалась тетушка Мария — с дохлой лисой, в высокой шляпе и в кресле-каталке, которое катила Элейн. Все остальные миссис Ктототам, по крайней мере девять из них, шли позади, и с ними еще целая толпа женщин.
— Ага, началось, — сказал Крис.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Мы с ними остановились лицом к лицу. Энтони Грин достал из кармана зеленую шкатулку и побарабанил по ней пальцами. Все уставились на нее. В сером морском воздухе она казалась вдвое ярче всего остального. Почти все миссис Ктототам быстро отвели взгляд. Тетушка Мария прикрыла лицо перчаткой.
— Элейн, — сказала она низким скорбным голосом, — у них моя маленькая Наоми. Какая трагедия!
Элейн смотрела поверх шляпы тетушки Марии на Энтони Грина. Когда она решила, что поймала его взгляд, то улыбнулась.