Ради него она расстаралась. Эта ее улыбка была не чета прочим — не в две, а по крайней мере в три складки. Я испугалась, что у нее сейчас треснет лицо. Энтони Грин тоже улыбнулся — и его улыбка, само собой, была ничуть не хуже, чем у Элейн. А мне стало ясно, почему тетушка Мария хотела от него избавиться. Его улыбка была безупречно-дружелюбной, но показывала, что он не уступит ни дюйма.
— Здравствуйте, — сказал он. — Я вернулся восстановить справедливость. Из-за этого произошло две смерти и очень многие стали несчастливы.
— Элейн, о чем он говорит? — спросила тетушка Мария. На этот раз она применила уязвленный голос. — Мы все живем вполне счастливой жизнью, не правда ли, дорогая? А я сроду и мухи не обидела!
— Нет, вы пользовались другими людьми, будто пинцетом, чтобы они убивали за вас! — крикнул Крис.
— Тсс, дорогой, — крикнула в ответ тетушка Мария. — Это взрослый разговор.
Если она и не ожидала увидеть Криса в прежнем обличье, то ничем этого не показала. Да, хладнокровия ей было не занимать. Мама тоже об этом подумала. Я слышала, как она бормочет: «Нахалка! Надеюсь, он ее в порошок сотрет!» — пока Энтони Грин не произнес:
— Больше вы ничего не хотите сказать? Правда?
Голос его прозвучал очень тихо, но заглушил все, что бормотали кругом.
— Хочу добавить лишь одно: я крайне удивлена, — сказала тетушка Мария, — что человек с вашим образованием оказался замешан в подобные дела. По-моему, вам уже многовато лет, чтобы позировать на фоне моря.
Ой, подумала я. Это наверняка был сигнал. Услышав его, все миссис Ктототам разом принялись за дело. От них волнами стало расходиться снисходительное неодобрение. Мама немедленно побагровела. А они принялись напускать на нас еще и раскаяние, стыд, угрызения совести, неловкость — все то, что наваливается на тебя, когда в тишине гремит твой голос, произнесший нехорошее слово, — причем с такой силой, что через несколько секунд всех уже скрючило. Один сирота рядом со мной беззвучно разрыдался.
Элейн сказала:
— Ларри, что ты делаешь?!
И Ларри сразу скукожился, будто хотел уползти в море.
Тетушка Мария мягко окликнула меня:
— Наоми, иди сюда, дорогая, подальше от этих людей!
— Нет, — сказала я. Чувствовала я себя словно в приюте. И понимала, что фальшивые угрызения совести, которые они на меня насылают, — это тоже такой полиэтиленовый мешок. — Вы плохой человек, — добавила я.
Многие потрясенно ахнули — в том числе и мама и некоторые из сирот, а не только миссис Ктототам.
Энтони Грин вздохнул и открыл зеленую шкатулку.
— Если хотите, вот, пожалуйста, — сказал он.
Кажется, тут все посмотрели на него. Он настолько выделялся из толпы — со своим удивительным лицом и странным зеленым плащом. Помню, я взглянула на его профиль, когда струйка из шкатулки обвилась вокруг него, и подумала, что яркий глаз, который мне было видно, больше похож на ястребиный, чем на попугайский. От миссис Ктототам по-прежнему исходили волны угрызений совести, и всем нам, по-моему, было неловко смотреть, как это невидимое могучее вещество вьется кругами вверх, прямо в небо, закутывается в туман, набирается еще больше сил от гладкого серого моря. Но все равно мы смотрели. И видели, как оно всей своей тяжестью накрывает тетушку Марию и всех миссис Ктототам.
К этому времени оно стало серое — а еще густое, тяжелое и полное видений. Их были сотни — для каждой свои. Я видела, как огромная серая волчица крадется по воздуху к тетушке Марии. Поначалу она истекала слюной и скалилась, но потом дернулась, подпрыгнула и упала на бок — мертвая. Потом на ее месте появился другой волк, поменьше, бурый, он с несчастным видом жался под дождем и совсем отощал. Я видела, как Элейн пятилась от огромной бурлящей фигуры Ларри, сотканной из тумана. Этот призрачный Ларри был обижен, измучен, чуть ли не в слезах. Элейн по-настоящему расстроилась.
Крис протолкался к Энтони Грину.
— Элейн спасла меня на охоте, — сказал он.
— Знаю, — кивнул Энтони Грин.
Несмотря на это, вид у облачного Ларри стал еще более горестный. Энтони Грин посуровел. Наверное, он разговаривал с кем-то еще, кроме Криса и мамы, а может быть, видел кое-что, когда отправлял проекции из своего заточения. Видений было очень много. Разные люди — несчастные, отчаявшиеся, виноватые, растерянные, — по десятку на каждую. Среди видений маячили и облачные плачущие сироты. Несколько раз я смутно видела в сером тумане папу — он стоял, шатаясь, по колено в море и глядел в лицо смерти. Наверное, он все-таки падал с утеса. Я видела даже саму себя — вот уж не ожидала. По-моему, Энтони Грин хотел показать, как со мной обращалась тетушка Мария, но у него получилось похоже на картинку в альбоме, который дала мне Эстер Бейли, — я была в виде девочки, которую тянули и пихали под землю страшные тени.
Я понимала, чего он добивается. Он хотел показать им, что они на самом деле творили. Только, по-моему, у него не очень получилось — как не получилось сделать Наоми достойной доверия. Некоторые миссис Ктототам огорчились не меньше Элейн. Но большинство стояло себе, даже не глядя на видения, которые вихрились вокруг них, — по-моему, эти тетки вообще старались, наоборот, заставить нас мучиться совестью. Бенита Уоллинс сидела, свесив ноги, на краю набережной, рыдала и выла. Но мне кажется, это была просто психологическая защита. А тетушка Мария сидела, отвернувшись, в своем кресле-качалке, и вид у нее был печальный, непреклонный и плюшевый.
Энтони Грин предпринял последнюю попытку достучаться до нее. На тетушку Марию прямо-таки нахлынули видения. Там были Крис, я, сироты, папа, перепуганная седая старушка, которая съеживалась в перепуганную серую кошку, сотни всего — даже сам Энтони Грин, раздавленный, задыхающийся. А в самом-самом конце снова появилась огромная серая ощерившаяся волчица — только на этот раз, когда ее застрелили, она превратилась в женщину с длинными черными волосами, окутавшими ее всю с ног до головы, и стала очень ярким образом Наоми, какой ее, наверное, знал Энтони Грин.
Тетушка Мария по-прежнему непреклонно смотрела на море.
— Нет, — сказала она, когда и Наоми тоже растаяла. — По зрелом размышлении заявляю: я не сделала в жизни ничего, за что могла бы себя упрекнуть, молодой человек.
По-моему, видения расстроили Энтони Грина даже больше, чем тех, на кого они были нацелены. Он побледнел и стал похож на пугало.
— Очень хорошо, — сказал он и со щелчком захлопнул зеленую шкатулку.
Миссис Ктототам ахнули.
Тетушка Мария застыла на месте. А потом вдруг исчезла. Энтони Грин повернулся ко мне и протянул мне зеленую шкатулку, на крышке которой стояло что-то малюсенькое.
— Подержи ее, пожалуйста, секунду, пока я сниму плащ, только не урони, — попросил он.
Я бережно взяла шкатулку. Все, в том числе и я, разом простонали: «О-о-о!» — когда поняли, что стоит у нее на крышке. Это была крошечная-прекрошечная старушка в лисьей горжетке и высокой шляпке, сидевшая в крошечном-прекрошечном креслице-каталке. Она не шевелилась. Я не удержалась и дотронулась до нее кончиком пальца, и она оказалась твердая, будто игрушка, только холодная как лед.
Энтони Грин перебросил зеленый плащ через плечо, держа его одним пальцем за воротник, и протянул другую руку за шкатулкой. Когда я бережно вернула ее, появился мистер Фелпс. Он вез мисс Фелпс — крошечную и согбенную — в другом кресле-каталке. Не кресло, а прямо ископаемое, подумала я. Оно было плетенное из ивовых прутьев и с диковинными колесами. Мистер Фелпс старательно делал вид, будто не имеет к нему никакого отношения и вовсе его и не катит.
— Все население собрано на площади согласно распоряжению, — отчеканил он совсем по-военному.
Потом они с мисс Фелпс увидели тетушку Марию в миниатюре на крышке зеленой шкатулки. Остолбенели. Кадык у мистера Фелпса скользнул вверх и вниз.
— Не знал, что такое возможно, — проговорил мистер Фелпс.
Мисс Фелпс сказала:
— Жаль, вы не сообразили сначала вернуть мне мое кресло-каталку.
— Ой, значит, оно было ваше? Простите, — сказал Энтони Грин. И улыбнулся ей самой длинной своей улыбкой. — Пойдемте на площадь, — пригласил он.
И мы пошли — и мы, и миссис Ктототам — беспорядочной озадаченной толпой. Энтони Грин шел во главе и чуть-чуть улыбался, плащ висел у него на плече, а шкатулку он держал очень осторожно, чтобы крошечные колесики не укатили миниатюрную тетушку Марию за край крышки.
На площади собрался весь Кренбери. Люди сидели на крышах машин и толпились на мостовой, стояли на скамейках и теснились в дверях. Я и не знала, что в городе живет столько народу. Никто из мужчин в тот день не пошел на работу. Повсюду мелькали зомби в костюмах — и женщины, которых я никогда раньше не видела. Очень многие показывали пальцами и удивленно восклицали при виде сирот, которые проталкивались через площадь вслед за Энтони Грином. Пока Энтони Грин прокладывал себе путь к памятнику героям войны посередине площади, бережно держа над головой зеленую шкатулку, я успела увидеть и продавщицу из одежного магазина, и носильщика в сапогах, и доктора Бейли, и мистера Тейлора, аптекаря. Мистер Фелпс и Ларри шли следом за ним, подталкивая сирот. А Элейн, которой, очевидно, обязательно нужно было о ком-то заботиться, катила мисс Фелпс в ее невообразимом кресле, и потом обеспечила той хорошее место у самых ступеней памятника.
А вот мы с Крисом остались на краю площади, потому что там на каком-то крыльце стоял папа. Мама издалека заметила его и ринулась через толпу, распихивая всех локтями. И протолкалась, я видела. Но все мои тайные надежды на счастливый конец развеялись, едва только я увидела, как страшно смутился папа, когда заметил ее. Он чуть не убежал назад, за дверь, к которой прислонился, лишь бы унести ноги. Правда, когда мама заговорила с ним, он немного пришел в себя. Но тут с другой стороны к нему пробилась Зенобия Бейли и с видом законной владелицы взяла его под локоть. Мама заговорила и с ней, а не только с папой. А потом мама протолкалась обратно к нам, и лицо у нее было раскрасневшееся и даже довольное.