Но няня Матильда заметила.
– Энтони, Франческа и Тереза, пожалуйста, перестаньте передавать винтовки, сию же секунду. Слезайте со слона и ступайте в холл, к тем, кто уже там…
В холле Саймон, Вики и остальные не слишком скучали. Смотритель всё так же любезно улыбался у подножия лестницы, указывая направления любому, кому захочется его спросить. Посетители со здоровым румянцем на лицах продолжали спускаться в подвал, а потом появлялись оттуда уже без румянца, лепеча, что они хотели обозреть залы знаменитостей или охоты на тигра. Пожилых дам, спросивших, где можно оставить зонтики, отправили к важным джентльменам-посетителям, которые с негодованием отвергали их зонтики и шестипенсовики. Тем, кто искал фигуру королевы Виктории, указали на одну невысокую полную даму, и та вдруг обнаружила себя в кольце невежливо хихикающих людей, причём большинство из них восклицали: «Вот уж не думал, что она была такая уродина!» И я представить себе не могу, кто поменял местами таблички с надписями «Дамы» и «Джентльмены» на дверях туалетов…
– А здесь, внизу, гораздо веселее, – сказали Мэтью и Пэм, двигаясь, чтобы освободить место на скамейке для Энтони, Франчески и Терезы. И тут же воскликнули: – Вот это да! – потому что появились Джоанна, Сара, Ребекка и Тим.
– Вы не поверите, что мы нашли внизу! – заявила Сара. – Полную комнату… – Даже улыбающийся Смотритель подошёл послушать, о чём они перешёптываются.
Ко времени закрытия выставки мадам Тюссо в галереях наверху оставались только мисс Крилль и Евангелина, перебегавшие от сцены к сцене с возгласами восторга и искреннего интереса. Да ещё няня Матильда с выводком Младших, повизгивающих от удивления и радости. Все остальные дети постепенно, по трое-четверо, были изгнаны в холл.
Дети дожидались в холле, где уже никого не осталось, даже смотрителей.
Зато детей мало того, что было много, так у некоторых из них оказалось по две головы, у других – по три руки, у кого-то – четыре ноги, и они ползали среди горшков с пальмами, словно сколопендры. У кого-то обнаружились лишние ступни, и они скакали, как лягушки. Но не нашлось ни одного ребёнка с одной головой и двумя руками и ногами, как у всех нормальных людей.
Джоанна, Сара, Ребекка и Тим, сосланные в холл, по пути обнаружили дверь, и, поскольку надпись на ней гласила: «Вход воспрещён», они, разумеется, толкнули её и вошли. А за дверью обнаружилась комната, где хранились восковые головы, руки и ноги, чтобы чинить фигуры или делать новые.
Неудивительно, что холл так быстро опустел!
Мисс Крилль бросила один только взгляд на открывшийся её взору паноптикум, всплеснула красно-пятнистыми руками и упала в обморок прямо на Евангелину. Та подхватила её под мышки и, бросив взгляд вниз, обнаружила перед собой четыре руки. Решив, что у неё тоже отросли лишние конечности, Евангелина так перепугалась, что с воплем ужаса выскочила на улицу и помчалась со всех ног – а за ней бежали дети Браун, размахивая лесом своих новых конечностей. «Ой, ой-ой-ой-ой!» – завывала Евангелина, топоча по мостовой, а вредные озорники, бежавшие за ней, вопили: «Держи воришку!» Полисмен, услышав этот крик, поднял руку и заступил Евангелине дорогу, пронзительно свистя в свисток. Все собаки в окрестностях услышали свисток и сбежались посмотреть, не происходит ли тут что-то интересное для собак, притащив за собой своих недовольных хозяев и хозяек. Вскоре Евангелину окружила плотная толпа, требовавшая немедленно взять её под стражу и выслать из страны пожизненно.
– Но я ничегошеньки не украла, – лепетала Евангелина. – Смотрите, у меня в руках ничего нет. Ни в одной. Ой, – добавила она, пересчитав руки, – их теперь всего две!
– А сколько у тебя их обычно? – холодно поинтересовался полисмен.
– Ну, пару минут назад было четыре, – ответила Евангелина.
Толпа немедленно переменила мнение и стала прочить Евангелине не тюремную камеру, а обитую палату для буйных умалишённых.
– Но их правда было четыре, – настаивала девочка. – У всех нас было по много рук и ног, не только у меня, у других детей тоже. Вон, посмотрите.
Толпа обернулась. Дети, которые не могли подойти ближе и выручить Евангелину из отчаянного положения, в которое сами же её и загнали, прыгали и скакали позади толпы зевак, размахивая бесчисленными конечностями и умоляя, чтобы их выслушали. При виде такого зрелища полисмен приобрёл цвет сырого теста, выпустил изо рта свисток и сам бросился прочь по улице, громыхая сапогами; за ним рванули собаки, таща за собой хозяев, и все вопили: «Ой-ой-ой!» – так же громко, как до того Евангелина. И вдруг появился кеб с няней Матильдой, которая поддерживала дрожащую мисс Крилль, кеб подхватил Евангелину и помчался прочь. А остальным детям ничего не оставалось, кроме как идти домой пешком.
Вы могли бы подумать, что все эти дополнительные ноги помогали им идти, но как бы не так! Всякий раз, как ребёнок ставил ногу, на пути попадалась какая-нибудь другая нога, о которую он запинался. Кроме того, чужие ноги различались по длине: детям, которым попались взрослые ноги, приходилось идти двумя ногами по тротуару, а одной по водосточному жёлобу – так получалось более-менее ровно. К тому времени как дети добрели до дома тёти Аделаиды, они ужасно вспотели, устали и проголодались.
Но и здесь им не пришлось передохнуть. Вот вы попробуйте сесть, когда у вас две или три лишние ноги, – да им и места подходящего не найти! А когда дети потянулись за кружками, чужие руки действовали совершенно неправильно: они брали кружки, проносили их мимо рта и ставили обратно. Когда дети хотели взять хлеба с маслом, одна рука оказывалась слишком длинной, а другая – слишком короткой, но обе не такие, как нужно.
– Убери руки! – сердились дети друг на дружку, но это ведь были не их настоящие руки, а восковые, с выставки мадам Тюссо, и эти ненастоящие руки не желали делать то, что им велят. Вскоре все дети страшно перессорились, и надо было слышать, какой шум подняли лишние рты…
А теперь случилось самое худшее: Евангелина, над которой они потешались целый день, появилась в дверях и принялась хохотать над ними!
Она смеялась и не могла остановиться. Её пухлые щёки от смеха стали ещё толще, из глаз текли слёзы восторга: она радовалась их конфузу и неудобству.
– Ой, сколько ног и рук! – заливалась Евангелина. – И какие вы все усталые, потные и злые!
– Ну хватит, Евангелина, – обиженно сказали дети. – Мы просим прощения. Мы пытались помешать полисмену отправить тебя в пожизненную ссылку или в лечебницу для умалишённых, но толпа не давала нам подойти. Мы же просто хотели посмеяться.
– А теперь все смеются над вами, – указала Евангелина. – И вы это заслужили, как никто. – И она принялась скакать, растопырив руки, словно обезьянка, распевая: – Ля-ля-ля, трёхногие! Ля-ля-ля, двухголовые! – очень глупым, противным и обидным голоском.
Но вот любопытно… Позади Евангелины как будто разрасталось какое-то… сияние?
– Евангелина, а что это ты – ну, светишься? – спросили озадаченные дети.
– Я? Свечусь? – удивлённо переспросила Евангелина. Потом оглянулась через плечо и сказала: – Ой, это не я – это няня Матильда.
– А что ты тут делаешь, Евангелина? – спросила няня Матильда.
– Смеюсь над ними, – ответила Евангелина. – Правда же, они выглядят ужасно глупо?
– Правда, – согласилась няня Матильда. – Но ещё они выглядят очень несчастными.
– А так им и надо – за то, что они гадко со мной обошлись, – заявила Евангелина и снова принялась скакать, напевать и кривляться.
– Если люди извинились, то всё закончилось, – сказала няня Матильда.
– Ну нет, не для меня, – возразила Евангелина. – Уж я-то буду дразниться ещё долго-предолго!
– Пожалуй, это так, – ответила няня Матильда очень тихо и дважды ударила об пол своей большой чёрной палкой.
Не знаю, как долго Евангелине пришлось скакать, распевая: «Ля-ля-ля, трёхногие!» – но дети совершенно точно слышали её, когда сами, уже выкупанные и одетые в ночные рубашки, с почищенными зубами и прочитанными молитвами, улеглись наконец-то в постели. И у каждого было по две руки, и не больше, по две ноги, и не больше; они положили головы (по одной на каждого) на подушки и заснули.
А лишние руки, ноги и головы наверняка каким-то образом вернулись на выставку мадам Тюссо. Полагаю, няня Матильда за этим проследила.
Глава 5
НИ текли за днями. В конце концов, в Лондоне хватало всевозможных развлечений, и дети всё время были чем-то заняты и счастливы и потому вели себя вполне хорошо. Хотя в том не было их большой заслуги – они просто опасались няни Матильды, которая могла стукнуть палкой об пол и заставить их проказничать до изнеможения. Они ходили гулять в парк, выстроившись парами длинной вереницей (за порядком следила несчастная мисс Крилль, которой приходилось бегать вдоль колонны, то и дело запихивая кого-нибудь на место при помощи зонтика), и на выставку в Хрустальный дворец[9]. Они могли бы здорово там повеселиться, стоя неподвижно и притворяясь статуями, но большинство статуй оказались совершенно без одежды, а дети не были готовы зайти так далеко. Они побывали в Тауэре[10], где делали вид, будто собираются скормить мопса Евангелины знаменитым воронам. Посетили сады Кью[11], где бросили её в оранжерее и она бегала, разыскивая их, раскрасневшаяся и мокрая от пота. А во дворце Хэмптон-Корт[12] дети заманили бедную мисс Крилль в лабиринт и ходили там тихо-тихо, так что она подумала, будто потеряла их где-то, и бегала по лабиринту, словно тощая наседка, встревоженно сзывающая своих цыплят. И ещё они ходили на Сохо-сквер, в магазинчик дешёвых товаров, так называемый «Всё за пенни», и я уверена, вы все очень обрадуетесь, узнав, что дети там делали: они сложили все свои пенни и купили подарок для мисс Крилль. Это