Стемнело, вышли звёзды и замигали, глядя сверху на детей, – а те всё бежали и бежали. Вдобавок кто-то перерезал резинки у их панталон, и накрахмаленные кружевные штанины сползли до щиколоток и мешали им.
– Теперь мы знаем, как чувствует себя Дитя, когда у него сползает подгузник, – всхлипывая, сказали друг другу дети, передав это по длинной спотыкающейся цепочке – бормочущей, ворчащей, запинающейся, падающей и снова поднимающейся, теряющей и снова находящей под собой ноги. – Бедное Дитя, теперь мы знаем, что ты чувствуешь!..
И у них забрезжила идея. Она росла и росла, появившись у Старших, перейдя к Средним, потом к Младшим, затем к Малышам – и наконец её уловило само Дитя, которое всё тащилось вперёд на своих пухлых полусогнутых ножках, работая пухлыми локоточками, словно поршнями… И когда Дитя осенила эта идея, оно в тот же миг остановилось – совсем перестало бежать – и плюхнулось круглым горестным комочком посреди дороги, потом закрыло глаза круглыми кулачками и прорыдало:
– Хасю няня Тидя. Де мая няня Тидя?
И из темноты послышался голос, бархатный, как сама эта темнота:
– Дорогое Дитя, я здесь.
И вот она, перед ними: тепло, свет, золотое сияние во мраке и холоде ночи – няня Матильда.
Она один раз ударила палкой – и все дети остановились и закричали:
– Ой, няня Матильда, почему мы раньше про тебя не подумали? Пожалуйста, забери нас домой!
И няня Матильда улыбнулась им и сказала:
– Ах, мои непослушные озорники, вредины и безобразники! Назовите мне хотя бы одну вескую причину это сделать!
Дети, даже не задумываясь, ответили:
– Мы убежали только потому, что не хотели там оставаться без тебя.
Нянина улыбка сияла всё шире, и детям показалось, что она прекрасней всех на свете. Если бы не… Что ж, придётся это сказать: если бы не ужасный Зуб.
И в тот же миг, когда они подумали о нём – а удержаться было невозможно, – как вы думаете, что произошло? Этот Зуб вылетел из её рта и упал посреди дороги прямо перед детьми.
И начал расти.
Он всё рос и рос. Вырос до размеров спичечного коробка… Потом табакерки… обувной коробки… почтовой коробки… саквояжа… чемодана… сундука: большого сундука – огромного, просто невероятного сундука. И пока рос, он всё время менял форму: становился золотым, сверкающим, приобретал красивые изгибы, по обеим сторонам прорезались окна в золотых рамах с завитушками, внутри появилась мягкая кожаная обивка, затем у сундука выросли огромные золотые колёса, и кучер сел на козлы, а лакей, в ливрее и плюшевых бриджах, встал у дверцы и распахнул её. И появилась шестёрка прекрасных лошадей, встряхивающих гордыми головами и перебирающих блестящими копытами, звенящих сбруей и готовых рвануться вперёд. Няня Матильда села в карету, неся на руках уснувшее Дитя, а за ней и все дети, один за другим, втискиваясь и толкаясь, однако находя себе удобное местечко. Все они собрались вокруг няни Матильды, свернулись калачиком – беззаботно и сонно, как пчёлы, дремлющие вокруг золотого горшка с мёдом. «Цок-цок-цок» – запели блестящие копыта, а сонные головки закивали в такт… И вот показались большие ворота – но то были не ворота строгого особняка бабушки Аделаиды. И за воротами появилась длинная извилистая дорожка к большой парадной двери, распахнутой настежь. И дом засиял всеми своими добрыми окнами – их родной милый дом!
И каждому из детей показалось, будто ласковые руки обняли его и нежно подняли, и усталая головка угнездилась на мягком, добром плече. И каждого понесли, бережно и тихо, сквозь ночь в его тёплую, уютную кроватку – умытого и расчёсанного, с почищенными зубами и прочитанными молитвами, переодетого в пижаму – и мирно спящего… И видящего сон, где он убегает из дома, но просыпается утром в своей постели целым и невредимым, только абсолютно уверенным, что больше никогда-никогда не будет убегать.
И когда дети проснулись утром, няня Матильда исчезла.
Няня Матильда едет на море
Дорогой Люси,
а также Дэниелу и Джоэлу
и всем детям, которые знают,
что я «валшепница»
Глава 1
ИЛИ-БЫЛИ когда-то родители, папа и мама, и звали их мистер и миссис Браун. Детей у них было просто невероятное множество, и эти дети были ужасными, просто невозможными озорниками и никогда не слушались взрослых.
В одно зимнее воскресенье миссис Браун поднялась в классную комнату, чтобы поговорить со своими детьми, и вот чем они в это время занимались.
Тора прицепила сосульку к подолу юбки няньки Нэнни и, куда бы та ни шла, всякий раз с большой тревогой обнаруживала, что за ней тянется тоненькая струйка.
Джейк прибил кусок рыбы к нижней стороне столешницы большого круглого стола в классной комнате, и никто не мог понять, откуда этот мерзкий запах.
Джоэл налил клей в перчатки сестёр, и теперь, когда нянька сердито требовала, чтобы они сняли перчатки в помещении, бедняжки просто не могли этого сделать.
И все остальные дети тоже просто ужас что вытворяли.
Миссис Браун была очень милой и доброй женщиной, но проявляла редкостное неразумие во всём, что касалось её ненаглядных деточек, и потому никак не могла поверить, что они могут шалить и не слушаться взрослых. Так что она сказала:
– Доброе утро, Нэнни. Надеюсь, дети хорошо себя ведут?
– Да, мадам, – мрачно ответила та, надеясь, что миссис Браун не заметит струйку воды, запах протухшей рыбы и то, что её дочери щеголяют по дому в перчатках.
– Что ж, дети, тогда у меня для вас приятный сюрприз! – воскликнула миссис Браун. – Только подумайте – няня Матильда сегодня приедет на чай!
Некоторые из вас, дорогие дети, наверняка уже читали о том, как няня Матильда перевоспитала озорных и непослушных детей семейства Браун. Она была ужасно уродлива, но чем лучше вели себя дети, тем приятнее и милее становилась она, пока не сделалась совсем красавицей, окружённой золотистым сиянием. Но, боюсь, стоило ей уйти, как дети снова превратились в непослушных шалунов.
И всё же они пришли в восторг оттого, что няня Матильда приедет их повидать.
– Нам тогда лучше не ходить в воскресную школу, – смиренно сказали они, – а остаться дома и одеться понаряднее для няни Матильды.
– Деся наядна дя няня Тидя, – эхом отозвалось Дитя. Это было чудесное Дитя, говорившее на собственном языке. Оно носило пухлый подгузник, который всё время норовил сползти, но никогда не падал.
– Это будет очень мило! – воскликнула миссис Браун, чрезвычайно гордая тем, что дети сами догадались нарядно одеться. (А ведь они так не любили это делать! И их можно понять: ведь нарядная одежда того времени была просто чудовищной.) – Но, я думаю, вы успеете и в воскресную школу.
– Ой, го-о-осспади! – уже совсем не смиренно сказали дети.
И после обеда они построились длинной цепочкой и отправились по снегу в школу при церкви. Сзади их подгоняла нянька Нэнни; в её башмаках таял засунутый туда детьми снег, ей было очень неприятно, и она уже вообще ничего не могла понять.
Деревенская ребятня под предводительством давнего врага детей Браун – здоровенного и противного мальчишки, по кличке Пузан и по фамилии Брокли, толпились у дороги, дразня Браунов на их и без того скорбном пути. Они скакали, кривлялись, показывали языки и обзывались: «Ай-ай-ай, Брауны – пай-деточки». «Ну, мы ещё сочтёмся!» – бормотала ползущая мимо насмешников вереница, угрожающе щурясь и скрипя зубами.
Приходской священник, которого звали мистер Приви, запланировал небольшую проповедь о любви к ближнему своему и даже сочинил специальный гимн, начинавшийся со слов:
С детьми, что нрав добрый и кроткий являют
И щёку другую всегда подставляют,
Веселье и счастье пребудут всё время,
И станут те дети возлюблены всеми.
По правде сказать, викарий испытывал некоторые сомнения, что дети Браун когда-нибудь станут возлюблены всеми – или хоть кем-нибудь, не говоря уже о нём самом. Тем не менее он даже сочинил для этого гимна мелодию, и все присутствующие на уроке дети встали и спели его.
Однако дети Браун, чей нрав трудно было назвать столь добрым и кротким, пели ту песню, которую выбирали сами, – и обычно в конце концов побеждали. Они просто пели что в голову взбредёт, не заботясь о том, какая музыка играет и что поют другие люди; и, поскольку детей Браун было очень много, в конце концов все прочие сдавались и начинали петь вместе с ними. Теперь Брауны во весь голос грянули: «Марш вперёд, солдаты, воины Христа»[16], и должна сказать, это оказалось довольно неудачным началом для проповеди мистера Приви о любви к ближнему своему. «Особенно, – подумал он, – если ваши ближние – это дети семейства Браун».
Наконец он начал свою речь, предварительно пронзив детей Браун таким взглядом, что особо впечатлительные натуры решили бы, что священнику не помешало бы иметь побольше христианского милосердия.
Дети смотрели на него невинными глазами, одновременно тихонько развлекаясь кто во что горазд: мальчики играли в футбол шапками, пиная их под лавками, девочки тыкали зонтиками сидящих впереди людей…
– Эмма! Сюзи! Тим! Ведите себя прилично! – шипела нянька Нэнни, сердито хлюпая мокрыми башмаками по проходу между скамейками.
Клеменси встала с места и очень громко и чётко обратилась к мистеру Приви:
– Мне не слышно, что вы там говорите.
Шарлотта тоже вскочила:
– И мне не слышно.
– И нам, и нам! – закричали все дети Браун.
– Неужели правда не слышно? – удивился мистер Приви. – Попробую говорить громче. – И он продолжил свою речь, перейдя на рёв.
– Нам всё равно не слышно, – недовольно завопили в ответ дети.
Бедный мистер Приви орал с перекошенным лицом, вкладывая в проповедь всю душу: он так хотел, чтобы его услышали.
– Он сейчас похож на бешеную лошадь, – прошептала Дженнифер, и шутка понеслась по рядам. Дети просто лопались от беззвучного хохота.