– Вот бы вылезти отсюда! – говорили они. – Если бы только освободиться, мы сразу же убежали бы. Здесь ужасно – мы убежали бы домой… – Но они не могли освободиться: шезлонги держали их крепко.
И вдруг кто-то спросил:
– А где Дитя?
И другой, дрожащий голосок произнёс:
– Да, что с ним случилось?
И ещё один голос, срываясь, произнёс:
– Мы всё развлекались, бегали, хохотали и совсем забыли про Дитя…
И ещё один голос прорыдал:
– Мы вели себя эгоистично, совершенно чудовищно, устроили кошмарные неприятности другим людям, и испортили им прекрасный день, и ни на миг не задумались, где наше бедное Дитя…
А няня Матильда стояла на набережной, бережно прижимая к плечу сонное Дитя, смотрела на них сверху, слушала – и улыбалась. И если бы дети смогли разглядеть её лицо в лунном свете, они бы наверняка сказали:
– Какая она вдруг стала красивая!
Если бы только не этот огромный Зуб, торчащий изо рта и нависающий над нижней губой.
Няня Матильда подняла свою большую чёрную палку и опустила её – но очень тихо. И крепко державшие детей деревянные шезлонги вдруг разжали хватку, и луна прикрыла сияющий лик облачной вуалью, так что стало темно и тихо, а море всё пело свою шелестящую колыбельную. Дети закрыли глаза – и вот они уже крепко спят.
Крепко спят – и видят сны.
Глава 7
ЕТИ видели сны. Им снилось, что хватка шезлонгов разжалась, они вскочили на ноги и воскликнули:
– Мы убежим! Давайте убежим домой! – И побежали.
Они бежали и бежали. Луна отбросила облачную вуаль и ярко светила на глянцевитое чёрное море и тусклый белый песок. Они бежали вдоль кромки воды, разбрасывая ногами руины песчаных замков, перепрыгивая через помятые жестяные ведёрки и сломанные деревянные лопатки, топча брошенные скатерти от пикников, перескакивая через шезлонги, разломанные в щепки во время панического бегства, когда под их собственным пикником началось извержение вулкана… Они бежали и бежали, перепрыгивали и перепрыгивали, а помятых ведёрок, лопаток, скатертей, растерзанных шезлонгов становилось всё больше, и больше, и больше… Песчаный берег оказался очень длинным, и, когда Паддлтон-у-Моря остался далеко позади, перед детьми по-прежнему тянулся песок. И, что было ужасно неудобно, маленькие колючие облачка сахарной пудры вздувались вокруг их щиколоток, а в башмаках хлюпало, и что-то вылезало из них и втягивалось обратно при каждом шаге, будто их наполнили взбитыми сливками. Старшие бежали впереди, за ними Средние, потом тянулись Младшие, помогающие Маленьким. Замыкал процессию Мопс со своим округлым светло-коричневым задом и обрубком хвоста; «щёлк-щёлк-щёлк», – клацали зубами Ириска и Изюминка; «щёлк-щёлк-щёлк», – щёлкали клешнями, поспешая за Ириской и Изюминкой, три больших сердитых краба. «Тяв-тяв-тяв!» – взвизгивал Мопс; «гав-гав-гав!» – лаяли таксы; «щёлк-щёлк-щёлк», – грозили крабы. «Ой, мамочки! – кричали Младшие, передавая это по цепочке Средним и дальше, Старшим впереди. – Мы так устали. Давайте остановимся – хоть на минутку!»
Но они всё бежали и бежали. Из ниоткуда появилась мисс Крилль и понеслась вместе с ними; красные пятна на её руках просвечивали сквозь белую пену; перед собой она катила свою маму в кресле на колёсиках. Старушенция сидела очень довольная, хрумкая куском мыла. Она делала это так аппетитно, что дети поняли, как сильно они проголодались.
– Не дадите ли вы нам хоть крошечку? – взмолились они.
– Но это же мыло, – ответил голос из пены.
– Но почему она у вас все время ест мыло? – раздосадованно воскликнули дети.
– Потому что мыло очень маме мило, – как по букварю, продекламировала преданная мисс Крилль, продолжая бежать рядом.
Они всё бежали и бежали. Теперь меренги из их башмаков исчезли, но вместо них появились маленькие сосульки, и ногам стало очень холодно, а головам, наоборот, очень жарко – и дети поняли, что рядом с ними вразвалочку бежит Пузан Брокли, колыхаясь, словно желе.
– Не подходи к нам! Держись подальше! – закричали дети. – Ты заразишь нас простудой!
Но тут они услышали сами себя: «Де бодходи к даб! Деджись подадьше!» – и поняли, что уже заболели. Но это их почему-то даже обрадовало.
– Бы забодеди! – закричали они. – У дас сопди в досу, даб дадо в боддицу!
И к ним тут же ринулась толпа невысоких мужчин с носилками наготове. Но когда они уже были готовы силой остановить детей, привязав их к носилкам (тщетно лягающихся и отбивающихся, но зато укутанных в симпатичные красные одеяла), появился мистер Потрохам Кромсайс и повелительно простёр руку, прокричав: «Женщины и лошади – вперёд!» – и из моря выбежала толпа коренастых пожилых дам с мокрыми красными ногами, и дамы вели за собой коренастых пони с мокрыми бурыми ногами. Тогда санитары «скорой помощи» бросились к ним, и вскоре все дамы и пони с удобством расположились на носилках. Под звон бубенцов и цоканье копыт вереница запряжённых лошадьми карет «скорой помощи» понеслась прочь по песку; и коренастые буроногие пони со знанием дела вещали о деталях своей операции. Кареты умчали их, а за ними и их коренастых красноногих дам.
Дети же побежали дальше, только теперь не прямо, а по кругу, потому что у них кружилась голова.
– Это уже сдишком, – кричали они. – У нас насбодк, бы забодеди, бы убидаеб, бы бодьше де божеб!
Но им всё равно приходилось бежать.
Однако впереди забрезжила надежда на спасение: они увидели мистера Приви, своего викария из воскресной школы. Уж он-то, несомненно, должен возлюбить ближних своих – и остановить их, если сможет. Выглядел священник весьма странно: он был одет в аккуратный серый костюм, но голову его венчал небольшой чёрный бархатный ночной колпак, однако дети были рады видеть его и вместе с колпаком. Они запели гимн, который сочинил викарий к проповеди, насколько это у них получалось сквозь насморк.
– С дюдьби, что ддав добдый и кдоткий явдяюд, бистед Пдиви, – пели они. – И щёку ддугую всегда подставдяюд, веседье и счастье пдебудуд всё вдебя, бистед Пдиви, и стадут те дюди воздюбдеды всеби. – И запрыгали на месте, в полной уверенности, что мистер Приви подставит им другую щёку и станет мил и привиятен. Но мистер Приви в ответ только громыхнул: «Марш впе-рёд, солда-аты, во-и-ны Христа-а-а!» – и вместо того, чтобы подставить щёку, протянул руку и обменялся сердечным рукопожатием с каждым из детей, пробегающих мимо…
И снова пробегающих мимо… и снова… и снова… Потому что теперь дети бегали по кругу, пожимая руку мистеру Приви и спеша на новый заход. Казалось, так может продолжаться вечно, но тут лик луны прикрыла тёмная вуаль, и эта вуаль оказалась пчелиным роем.
– Бегите, спасайтесь, бистед Пдиви! – закдичади дети, дазбегаясь, – то есть закричали дети, разбегаясь. – Это пчелиный рой!
– Я де боюсь пчёд, – ответствовал мистер Приви (похоже, он тоже подхватил простуду) и остался на месте с протянутой рукой и добрым словом для каждого подошедшего.
– Но это же даже не пчёлы! – крикнули дети. – Смотрите! Глядите!
И правда, пчёлы теперь сбились в кучу, и дети увидели, что на самом деле это чёрно-жёлто-полосатое морское чудовище, которое поднялось из глубин и направлялось к ним с очень решительным видом. – Чудище! – закричали дети, убегая ещё быстрей, чем прежде, только уже не кругами, а прямо по пляжу. Впереди всех нёсся мистер Приви, а рядом с детьми – мисс Крилль, и только её мама сидела и счастливо хрумкала, защищённая от всех чудовищ своим белопенным одеялом. Ириска, Изюминка и Мопс замыкали вереницу, а за ними, всё так же щёлкая клешнями, гнались три краба.
Точнее, уже два краба: морское чудовище догоняло их и вдруг протянуло длинный изогнутый пылающий язык и проглотило последнего в колонне… И предпоследнего… И предпредпоследнего… а теперь его жаркое дыхание опаляло кончики хвостов таксам.
– Гав-гав-гав! – голосили Ириска и Изюминка.
– Ой-ой-ой! – вопили дети. – Спасите нас, помогите! Нас всех вот-вот сожрут живьём!..
Никакого ответа – только тихое «фшш-фшш» моря, шелестящего свою колыбельную. Но шелест становился всё громче и превратился в плеск вёсел; а сквозь плеск вёсел донеслись приглушённые крики: «Разрази гром!», «Чтоб тебя!» – и послышался скрежет, когда на песок выехал киль спасательской лодки. Из неё высыпала целая толпа невысоких крепышей в жёлтых клеёнчатых макинтошах; они бегали туда-сюда, запрокинув головы, чтобы хоть что-то видеть из-под своих огромных жёлтых зюйдвесток.
– Вон оно! – кричали они, но макинтоши приглушали их голоса. – Эгей, чудище!
– Да вот же оно! – кричали дети. – Оно эгегейкает за нами на всех парах и скоро нас проглотит!
– Мы-то вас спасём! Мы-то вас спасём! – закричали крепыши и начали запрыгивать обратно в лодку. – Приманка где?
По-видимому, они не могли найти приманку (хотя когда всё-таки нашли, она оказалась довольно крупной) – и снова закричали: «Разрази гром!», «Чтоб тебя!» – и наконец достали со дна лодки Евангелину, которая сама разразилась всякими: «Ой, чтоб вас там!» – и триумфально понесли по пляжу: по два невысоких крепыша в жёлтом на каждую упитанную руку и ногу и гораздо больше согнувшихся пополам – под серединой Евангелины. Запахло горелым, когда чудовище выпустило последнюю струю пламени на хвосты такс, а потом повернуло прочь. Спасатели почтительно положили жертву на большой чёрный камень и побежали, словно стайка громадных жёлтых жуков, обратно, в безопасную лодку.
– О, го-о-осспади! – воскликнули дети, ощущая некоторую неловкость. Им всё-таки было жаль бедную Евангелину! Но они продолжали бежать: ведь они же не могли остановиться, правда?
Чудовище целеустремлённо приближалось к своей жертве – и вдруг замешкалось. Из-за камня выступила тёмная фигура, закутанная в плед, и повелительно подняла руку.
– Я полагаю, она моя! – заявил достопочтенный Томлинсон-Моркот и добавил куда менее возвышенно: – Я первый её увидел.