Я рано осознал проблему неприкасаемости благодаря любви к людям. Моя мать сказала: «Не дотрагивайся до этого мальчика, он неприкасаемый». — «Почему мне нельзя до него дотрагиваться?» — тут же переспросил я, и с того дня начался мой бунт.
Неприкасаемость не предусмотрена нормами религии, её изобрёл Сатана. Дьявол всегда любит цитировать священное писание. Однако священные писания не выше здравого смысла и истины.
Веды учат чистоте, правдивости, невинности, целомудрию, смирению, простоте, всепрощению, праведности и всему, что делает мужчину и женщину благородными и смелыми. Но неужели есть какое-то благородство и смелость в том, чтобы обращаться с достойными, долготерпеливыми мусорщиками хуже, чем с презренными, унижаемыми собаками?
Я так и не смог примириться с существованием неприкасаемости. Я всегда считал её вопиющим безобразием. Не стану спорить, неприкасаемость известна в Индии с глубокой древности, впрочем, как и многие другие отвратительные явления. Мне становится стыдно при мысли, что некогда в индуизме бытовала ритуальная проституция. Однако приходится признать, что она практиковалась во многих районах Индии. Мне кажется, приносить коз в жертву Кали — истинное святотатство, не имеющее никакого отношения к индуизму. Индуизм формировался на протяжении тысячелетий. Само название «индуизм» было дано религии полуострова Индостан чужестранцами. Разумеется, в древности допускалось жертвоприношение животных во имя религии. Однако оно оскорбляет любую религию, тем более индуизм. Мне также думается, что, когда защита коров стала для наших предков частью религиозного культа, те, кто продолжал употреблять в пищу говядину, были исторгнуты из индуистской общины. Вероятно, противоречия между сторонниками и противниками мясоедения приняли крайние формы. Общество не только прекращало любые отношения с упорными мясоедами; считалось, что за их грехи должны отвечать даже их дети. Эти обычаи, возможно введённые с добрыми намерениями, стали соблюдаться неукоснительно, и даже в наших священных книгах появились стихи, закрепившие незаслуженные и тем более неоправданные муки целой касты. Не знаю, справедлива ли моя теория, но неприкасаемость противоречит здравому смыслу и бросает вызов милосердию, состраданию и любви. Религия, в том числе почитающая коров, не должна терпеть или оправдывать жестокое и бесчеловечное обращение с людьми. И я предпочёл бы мученическую смерть, но не стал бы унижать угнетаемые классы. А поскольку индуизм мне дороже жизни, это пятно на его репутации я вынести не в силах.
Мы все мазаны одним миром, все мы дети одного Творца, и потому Божественные силы в нашей душе бесконечны. Оскорбить одного человека — значит оскорбить эти Божественные силы и нанести вред всему миру.
Я абсолютно убеждён, что, если индуистам удастся изгнать позорящую их неприкасаемость, это событие будет иметь неизбежные последствия не только для всех общин Индии, но и для мира в целом. Я с каждым днём укрепляюсь в этой вере. Я не могу отрицать неприкасаемость нескольких миллионов и одновременно считать, что такой участи достойны другие несколько миллионов. Если мы, индуисты, искренне отвергнем деление на высших и низших, то исцелимся от взаимной зависти и недоверия к другим сообществам и одновременно исцелим их. Именно ради этой цели я готов пожертвовать жизнью. Ведя непримиримую войну с неприкасаемостью, я борюсь за единение не только «высших» и «низших» каст Индии, но и за единение индуистов, мусульман, христиан и представителей всех прочих религий.
Следует искоренить неприкасаемость не только в среде индуистов, но и в отношениях между индуистами, христианами, мусульманами, парсами и приверженцами других религий. Я убеждён, что если бы нам удалось осуществить эту кардинальную мировоззренческую перемену, люди в Индии стали бы больше доверять друг другу и избавились бы от взаимных подозрений. Именно неприкасаемость в самых своих изощрённых формах возводит меж нами преграды и делает саму жизнь тяжкой и убогой.
Уничтожение неприкасаемости равносильно любви ко всему миру, служению всему миру и, таким образом, есть часть ахимсы. Уничтожение неприкасаемости означает разрушение преград не только между людьми, но и между различными классами живых существ; подобные преграды нетрудно обнаружить по всему миру.
33. ЗАЩИТА КОРОВ
Защита коров дорога сердцу истинного индуиста. Тот, кто равнодушен ко благу коров, не может считаться индуистом. Это благородное убеждение. Поклонение коровам означает для меня почитание невинности. Корова в моих глазах — воплощение невинности. Защищать коров означает защищать слабых и беспомощных. Как верно заметил профессор Васвани, защищая коров, человек заявляет, что животные — его братья. Это достойная позиция, и её должно всячески укреплять терпеливыми, кропотливыми усилиями и тапасьей.
Защита коров для меня — одно из наиболее удивительных явлений в человеческой эволюции. Она открывает человеку глаза на другие биологические виды. Корова для меня воплощает весь животный мир. Благодаря корове человек обязан осознать своё единство со всеми живыми существами. Мне вполне понятно, почему именно корова была избрана высшим воплощением этой тенденции. Корова была верной спутницей индийцев, подательницей изобилия. Она не только давала индийцам молоко, но и в принципе сделала возможным земледелие. Корова — это гимн состраданию. Во взоре этого незлобивого создания читается жалость. Корова — мать миллионов индийцев. Защита коров — это защита всех бессловесных тварей Божьих. Древний провидец, кто бы он ни был, прежде всего призывал к защите коров. Беречь тварей земных тем более важно, что они бессловесны и не могут постоять за себя сами. Защита коров — дар, который индуизм приносит миру. А индуизм будет существовать до тех пор, пока индуисты будут беречь коров.
Наши риши сделали удивительное открытие, в справедливости которого я всё более убеждаюсь с каждым днём: священные тексты и боговдохновенные книги откроют верующему истину лишь настолько, насколько он продвинулся стезёй ахимсы и праведности. Чем искреннее и полнее он воплощает идеал ахимсы и праведности, тем большего просветления достигнет. Те же самые риши объявили высшим долгом индуиста защиту коров, а его соблюдение — залогом мокши, то есть спасения. Не скрою, я не уверен, что можно обрести мокшу, всего лишь защищая коров. Ибо для достижения мокши необходимо всецело отринуть такие низменные чувства, как привязанность, ненависть, гнев, ревность и т. п. Следовательно, в терминах мокши защита коров должна трактоваться куда шире и глубже, чем это обыкновенно делают. Защита коров, способная даровать мокшу, по самой своей природе должна распространяться на всё живое. Поэтому, с моей точки зрения, любое, даже незначительное нарушение принципа ахимсы, будь то намеренная грубость и оскорбление словом мужчины, женщины или ребёнка, причинение боли даже ничтожнейшему земному созданию, одновременно будет и нарушением принципа защиты коров, будет равносильно греху вкушения говядины, и если и будет отличаться от него, то лишь степенью, но не по сути.
Индуист, защищающий коров, должен спасать и беречь всех земных созданий. Однако, учитывая обстоятельства, даже если он не в силах оградить от несчастий всех земных существ, не стоит насмехаться над тем, что Он защищает коров. Поэтому единственный вопрос, который имеет смысл задать, — надо ли защищать коров. А если милосердие к животным следует считать долгом каждого, кто верит в ахимсу, то человек, защищая коров, безусловно, поступает правильно. Это справедливо по отношению к индуисту и любому верующему, какую бы религию он ни исповедовал. Поэтому обязанность проявлять милосердие к животным следует считать бесспорной частью религиозного мировоззрения. Индуизм первым счёл своим долгом защиту коров, и это говорит в его пользу. А тот, кто ограничивается лишь защитой коров и не подаёт руку помощи другим животным, — плохой индуист. Корова — всего лишь символ человеческого милосердия, а защита коров — наименьшее, что ждут от верующего.
В основе защиты коров лежат не только эгоистические мотивы, хотя присутствуют и они тоже. Если бы защита коров строилась исключительно на своекорыстии, их убивали бы, когда они перестанут давать молоко и станут ненужными, как это происходит в других странах. Индуист никогда не убьёт корову, даже если её содержание сделается тяжким бременем. Бесчисленные гошалы, устроенные милосердными индуистами для содержания старых, отслуживших своё коров, — весьма красноречивое доказательство усилий, предпринимающихся в этом направлении. Хотя сегодня гошалы очень бедны и потому не могут приютить всех ненужных коров, это не умаляет благородного поступка их основателей.
Поэтому мне кажется, что защита коров вдохновлена весьма возвышенной философией. Она ставит бессловесную тварь Божью на одну ступень с человеком и объявляет её жизнь не менее значимой, чем человеческая.
35. ЧТО Я ЦЕНЮ В ИНДУИЗМЕ
Если Запад сделал множество удивительных открытий, касающихся законов существования видимого мира, то индуизм совершил не меньше открытий в сфере религии, духа и души. Однако мы склонны не замечать эти великие и прекрасные открытия. Мы ослеплены материальным прогрессом, которого добилась западная наука. Я не сторонник подобного прогресса. Напротив, мне представляется, что Господь в Своей мудрости удержал Индию от подобного пути, дабы она выполнила своё особое предназначение и воспротивилась натиску материализма. В конце концов, индуизм каким-то образом дожил до наших дней. Он стал свидетелем падения вавилонской, сирийской, персидской и египетской цивилизаций. Оглянитесь вокруг. Что сталось с Римом и Грецией? Вы видите где-нибудь Италию Гиббона, а точнее, Рим, ибо Рим и был тогда Италией? Поезжайте в Грецию. Где знаменитая аттическая цивилизация? А потом отправляйтесь в Индию, прочитайте наши древнейшие предания и легенды, посмотрите вокруг, и вы совершенно точно скажете себе: «Да, Индия прошлого по-прежнему жива». Разумеется, и у нас можно увидеть кучи мусора, однако под ними таятся сокровища. А выжила Индия потому, что ставила себе целью не материальный прогресс, а духовное развитие.
Среди множества идей, которыми Индия обогатила мировую культуру, особенно выделяется представление о равенстве человека и бессловесной твари. Поклонение корове — великое новшество, и его следует распространить на защиту всех Божьих созданий. Весьма ценным мне представляется также нежелание индуизма агрессивно вовлекать новых адептов в свои ряды. Ему не нужна проповедь. Он просто говорит: «Живи этой жизнью». Моё дело — жить этой жизнью, твоё дело — жить этой жизнью, и тогда через нас индуизм оставит след в веках. А вспомните, какой вклад в формирование индуизма внесли Рамануджа[29], Чайтанья[30], Рамакришна[31], не говоря уж о более современных мистиках и вероучителях. Индуизм отнюдь не исчерпал свои возможности и не превратился в мёртвую религию.
Не следует забывать и о четырёх ашрамах, уникальном явлении в индуизме. Подобного не знает мир. У католиков существуют монашеские ордены, члены которых дают обет целомудрия, напоминающий клятвы брахмачари, но это установление не распространяется на всё общество. Напротив, в Индии каждый юноша должен пройти первую ашраму, первую ступень духовного развития. Это великий обычай! Сегодня наши очи запятнаны, наши помыслы — тем более, а наши тела и вовсе исполнены мерзости, и всё потому, что мы отвергли индуизм.
Есть и ещё кое-что, о чем я пока не упоминал. Сорок лет тому назад Макс Мюллер сказал: «Наконец-то Европа стала осознавать, что переселение душ — это не вымысел, а факт». И открытием переселения душ мировая культура обязана исключительно индуизму.
Сегодня варнашрама-дхарма и индуизм в целом неверно толкуются и даже отрицаются своими адептами. Однако их должно не отвергнуть, а реформировать. Проникнемся же духом истинного индуизма и спросим себя, оживит ли он наши души.
Главная ценность индуизма для меня заключается в убеждении, что всё живое (не только люди, но и все способные чувствовать создания) есть одно целое, то есть происходит из одного вселенского источника.
Понимание единства всего живого — отличительная черта индуизма, обещающего спасение не одним лишь людям, но утверждающего, что спасение возможно не для всех Божьих созданий. Возможно, спастись действительно смогут не все, разве что благодаря человеку, но это не делает человека венцом творения, лишь превращает его в слугу созданий Божьих. Ныне, говоря о всеобщем братстве, мы понимаем под ним единение людей и исключаем всех тварей, думая, что человек вправе эксплуатировать их и распоряжаться их жизнью как угодно. Но индуизм против всякой эксплуатации. Нет пределов той жертве, которую верующий может совершить, чтобы ощутить своё единство со всем живым, но, разумеется, величие идеала ставит пределы его потребностям. Поэтому индуизм проповедует позицию, противоположную мнению современной цивилизации, которое гласит: «Увеличивайте количество потребностей». Те, кто придерживается подобных взглядов, полагают, что рост потребностей означает рост знаний, а значит, более глубокое постижение Бесконечности. Напротив, индуизм отвергает потворство собственным страстям и увеличение потребностей, поскольку они препятствуют духовному совершенствованию и не дают слиться с Вселенским «Я».
Индуизм в своём чистейшем варианте проповедует равенство брахмана, муравья, слона и собакоеда-швапача. А поскольку наша философия столь возвышенна и мы не сумели жить согласно её нормам, ныне она вызывает у нас неприятие. Индуизм настаивает, что человек должен ощущать себя братом не только всех людей, но и любых живых существ. Таким образом, индуизм задаёт высочайшие нравственные стандарты, но мы обязаны их воплотить. В тот миг, когда мы возродим всечеловеческое равенство, мы сумеем установить и равенство человека и всех бессловесных тварей. Вот тогда-то и воцарится на земле мир и в человецех благоволение[32].
Санатана-дхарма
Я называю себя санатани, потому что верю в учение Вед, Упанишад, Пуран и всего, что принято понимать под индуистскими священными текстами, а потому верю в аватары и перерождение. Я также:
1) верю в варнашрама-дхарму в строго ведическом смысле, а не в нынешнем, опошленном и грубом её варианте;
2) верю в защиту коров в куда более широком смысле, чем это принято;
3) не отвергаю почитания образов.
Читатель заметит, что я воздержался от употребления слов «Божественное происхождение», говоря о Ведах и подобных им священных писаниях, ибо я не верю в исключительную божественность Вед. Полагаю, что Библия, Коран и Зенд-Авеста — столь же боговдохновенные священные писания, сколь и Веды. Моя вера в священные писания индуизма не заставляет меня воспринимать любое слово, любой их стих как боговдохновенный. Кроме того, не буду скрывать, не со всеми священными книгами индуизма я знаком непосредственно. Я могу притязать лишь на знание истин, составляющих самую суть священных писаний, и на глубокое их почитание. Я отвергаю любую интерпретацию священных текстов, сколь бы учёной она ни была, если она противоречит разуму и нравственному чувству.
Я безоговорочно верю в индуистский афоризм, утверждающий, что шастры не знает ни один из тех, кто не достиг совершенства в невинности (ахимсе), правдивости (сатье) и самоограничении (брахмачарии), а также не отверг всякое приобретение и не раздал свои богатства. Институт гуру очень полезен, однако в наш век миллионы вынуждены обходиться без наставника, так как очень трудно найти гуру, который сочетал бы в себе совершенную праведность с совершенным знанием. Впрочем, не стоит отчаиваться и думать, будто нельзя познать истину своей религии без наставника, потому что основы индуизма, как и любой великой веры, неизменны и легко постижимы. Каждый индуист верит в Бога и Его единственность, в перерождение и спасение.
Чувство, которое я испытываю к индуизму, сродни моей любви к жене, и его столь же трудно облечь в слова. Моя жена трогает моё сердце, как никакая иная женщина. При этом я вполне сознаю её недостатки. Возможно, их у неё даже больше, чем мне видится. Однако меня связывает с ней ощущение нерасторжимых уз. Точно такое же чувство я испытываю к индуизму со всеми его ошибками, грехами и недостатками. Ничто не переполняет мою душу таким восторгом, как музыка «Бхагаватгиты» или «Рамаяны» Тулсидаса, единственных священных книг индуизма, которые я в какой-то степени знаю. Когда мне казалось, что я умираю, «Бхагаватгита» утешала меня. Мне известно, что ныне все великие индуистские святыни сделались прибежищем порока, но, несмотря на их все слабости, я продолжаю любить их. Они влекут меня, как ничто иное. Я убеждённый реформатор, однако моё религиозное усердие никогда не заставит меня отвергнуть ни одну сущностную черту индуизма.
Индуизм как религия не тяготеет к закрытости и придирчивому выбору адептов. В нем есть место почитанию всех мировых пророков. Это и не миссионерская религия в обычном смысле слова. Без сомнения, она приняла под своё крыло множество племён, однако само их обращение в индуизм носило эволюционный характер и происходило исподволь, незаметно. Индуизм учит каждого поклоняться Господу, как требует его собственная вера, или дхарма, и потому живёт в мире со всеми религиями.
Индуизм растёт и ширится
Подобно Гангу, индуизм чист и не замутнён в своих истоках, однако в своём течении постепенно утрачивает чистоту. Подобно Гангу, он оказывает благотворное воздействие на мир. В разных местностях и у разных народов он принимает различную форму, но сущность его остаётся неизменной. Обычай — это не религия. Обычаи могут меняться, но религия пребудет вечной.
Чистота индуизма зависит от аскетизма и самоконтроля его адептов. Каждый раз, когда их религия подвергалась опасности, индуисты приносили самое суровое покаяние, исследовали причины угрозы и предпринимали все усилия, чтобы побороть их. Шастры постоянно росли. Веды, Упанишады, Смрити, Пураны, Итихасы появились в разное время. Все эти книги были порождены необходимостью того или иного конкретного временного периода, и потому, на первый взгляд, противоречат друг другу. Эти книги не провозглашают заново вечные истины, а показывают, как эти истины понимали и как следовали им в те времена, когда создавались те или иные священные писания. Обычаи, вполне приемлемые в ту или иную далёкую эпоху, если слепо подражать им сейчас, увлекут нас в «трясину отчаяния»[33]. Неужели потому, что некогда дозволялось приносить в жертву животных, мы должны возродить эту традицию? Неужели если прежде мы вкушали говядину, нам следует и сейчас употреблять её в пищу? Неужели если в древности ворам отрубали кисти рук и ступни, нам должно вернуться к этому варварству? А не возродить ли нам многомужество? Не заключать ли браки между детьми? Если в незапамятные времена мы отвергли какую-то часть человечества, неужели её потомки до сих пор должны носить позорное клеймо париев?
Индуизм не терпит косности. Знания безграничны, как и истина, которой мы должны следовать. Каждый день растёт и приумножается наше знание о власти Атмана и будет расти и приумножаться вечно. Новый опыт научит нас новым обязанностям, но истина останется неизменной. Кому под силу всецело познать её?
В свете благоговейного изучения других религий и, более того, в свете собственного опыта жизни согласно заветам индуизма, как они изложены в «Бхагаватгите», я попытался дать расширительное, но отнюдь не искусственное толкование индуизма. При этом я старался не только опираться на его многочисленные священные тексты, но и увидеть в нем живую веру матери, успокаивающей страждущее дитя. Мои усилия вполне соответствуют историческому развитию индуизма. Я следовал стезёй наших предков. Некогда они приносили в жертву животных, чтобы умилостивить разгневанных богов. Их потомки, наши не столь отдалённые предки, иначе истолковали требование «совершить жертву» и стали учить, что в жертву надобно принести свои низменные страсти, и не во имя разгневанных богов, а во имя Бога, живущего у нас в душе.
Не стоит называть меня аскетом. Идеалы, которым я подчинил свою жизнь, в принципе близки всему человечеству. Я принял их в процессе постепенной духовной эволюции. Каждый свой шаг на этом пути я тщательно обдумывал, взвешивал и предпринимал с величайшей осторожностью. И моя воздержанность, и моё ненасилие стали следствием моего личного опыта, а потом и частью моей сознательной гражданской позиции. В Южной Африке я вёл весьма замкнутую жизнь отца семейства, юриста, поборника социальных реформ и политика, и исполнение этих обязанностей требовало строжайшего упорядочения сексуальной жизни, неуклонного соблюдения правил ненасилия и следования истине в отношениях как с соотечественниками, так и с европейцами. Я заявляю, что я средний человек, наделённый средними способностями. Если я и усовершенствовался хоть сколько-то на пути ненасилия и воздержанности, то лишь благодаря неуклонным усилиям. У меня нет ни тени сомнения, что любой мужчина, любая женщина могут достичь того же, предприняв такие же усилия и воодушевляясь такой же верой и надеждой.
Весь мой опыт убеждает меня в том, что нет иного Бога, кроме истины. И если каждое слово, написанное мною на этих страницах, не уверяет читателя в том, что единственное средство обретения истины — это ахимса, значит мои усилия были напрасны. А если мои попытки вразумить читателя оказались тщетными, то виновен в этом не великий принцип, а лишь я, негодное средство его воплощения. В конце концов, сколь бы искренне я ни старался достичь ахимсы, мои усилия были несовершенны и недостаточны. Чуть заметные проблески истины, время от времени на миг являвшиеся моему взору, едва ли могут дать представление о её истинном сиянии, в миллион раз более ярком, нежели свет солнца, который мы видим ежедневно. На самом деле мы в состоянии уловить лишь слабое мерцание этого лучезарного блеска. Однако могу сказать с уверенностью по собственному опыту, что узреть совершенную истину можно, лишь всецело предавшись ахимсе.
Чтобы проникнуться вселенским, всепроникающим духом истины, необходимо полюбить ничтожнейшее из земных созданий не менее самого себя. А человек, взыскующий истины, не может ограничиться определёнными сферами жизни. Вот почему моя преданность истине побудила меня заняться политикой; могу сказать без колебаний, что тот, кто отделяет религию от политики, не представляет себе, что на самом деле есть религия.
Невозможно отождествлять себя со всеми живыми тварями, не прибегнув к самоочищению. Без самоочищения соблюдение закона ахимсы окажется пустой мечтой. Бога не постичь тому, кто не чист сердцем. Поэтому самоочищение должно распространяться на весь образ жизни. А поскольку оно легко передаётся от одного человека к другому, то стоит одному ступить на поприще самоочищения, как и окружающие перенимают этот идеал.
Однако путь самоочищения труден, а идти придётся в гору. Чтобы достичь совершенной чистоты, придётся избавиться от страстей в мыслях, речах и деяниях, а также возвыситься над противоположными чувствами любви и ненависти, привязанности и отвращения. Я знаю, что ещё не достиг совершенной чистоты в мыслях, речах и деяниях, хотя и неустанно пытался. Вот почему похвала не трогает меня, а нередко даже печалит до глубины души. Мне кажется, победить утончённые, коварные страсти куда труднее, чем целый мир — силой оружия. С тех пор как вернулся в Индию, я ощущаю, как в душе моей тщатся пробудиться спящие страсти. Осознавая их коварство, я чувствую себя униженным, но непобеждённым. Мой духовный опыт, мои эксперименты неизменно поддерживали меня и приносили мне радость. Впрочем, я знаю, что мне ещё предстоит долгий и трудный путь. Я должен умалиться, сделавшись меньше песчинки. До тех пор, пока человек добровольно не сочтёт себя ничтожнее всех своих ближних, ему не обрести спасения. Ахимсы не достичь без абсолютного смирения.