Наша группа возражала против такого националистического подхода к проблеме. Напомнили Фёдору, что не далее как вчера он вроде искренне жалел ребят и ругал нас за ротозейство и легкомыслие. Это напоминание привело Фёдора в ярость, и он выкрикнул:
– Пусть идут спасать этого Марка те, кто помог ему сесть в тюрьму! А я не пойду.
Это был вызов, и мы с Валерием приняли его, сказав, что готовы идти освобождать нашего товарища. Спросили, кто пойдет с нами. Руку подняли Алексей, Гриша, Григорий-украинец, Франсуа, Павел, Николай-белорус, Костя, Николай-ленинградец и Костя из Ленинграда.
– Вот завтра мы и объявим Алисе нашу команду. А вы, друзья, можете оставаться и наложить в штаны от страха, – обратился Валерий к Габриэлю и Фёдору.
Габриэль вскочил и закричал, что сейчас же пойдет к мадам Жако и докажет ей никчемность намеченной операции.
Фёдор проводил Габриэля метров на десять от лагеря и тут же вернулся (на опушку он выходить боялся).
А я решил переговорить с Яшкой. Очень мне было обидно, что человек, с которым нас столько связывало, поддерживает наших оппонентов. Но он отказался от разговора один на один, а затевать общий спор было бессмысленно.
Вскоре вернулся Габриэль. Он был мрачен и сильно во хмелю.
– Эти бабы ни хрена не понимают в боевых делах, – буркнул он и завалился спать. Больше мы от него ничего не узнали.
Несколько дней провели в напряжённом ожидании. Наконец Алиса принесла весть – за большую взятку Марка освободили. Гора свалилась у нас с плеч.
36
Вскоре совершилось то, что нередко бывает в партизанщине, – поступок против совести.
В армии подобного быть не может – там всё регламентировано, на всякий чих есть устав, и если кто нарушает его, того наказывают. В войну эти законы становятся жёстче и наказание суровее. Если в мирное время дезертирство, самострел или воровство у гражданских лиц влекут за собой тюрьму, то в войну за те же проступки наказание одно – расстрел перед строем. Но в лесу закон один – собственная совесть, а у кого её нет, законом становится сила или трусость.
На оккупированной территории нашей Родины партизанами командовал центр из Москвы, на них распространялись законы Советской армии, и всё равно было много случаев дезертирства, мародёрства и убийств. А что скажешь о жизни во французских лесах? Где там искать закон? Кругом неродной язык, чужие люди, их непонятная жизнь… Недолго и до коллективного преступления…
Затосковал итальянец и начал проситься у Алисы домой. Она пообещала выяснить такую возможность. И вот однажды утром меня разбудили и позвали к костру, где уже были Алиса, Габриэль с Валерием и что-то говорил Фёдор. Я подошел к ним и услышал:
– Речь идет о судьбе итальянца (я забыл, как его звали), – сказала Алиса. – Отпускать мы его не можем. Все знают, что он ушел в «маки́», и, если вернется, его обязательно схватят. Он не выдержит пыток и выдаст нас.
– Может, не схватят? – спросил я.
– Схватят обязательно. Об отряде знают очень многие, и есть основания думать, что в окрестных деревнях бродят шпики, – сказала Алиса.
– Так пусть остается в отряде, – встрял Валерий.
– Он сбежит домой, – стояла на своем наша руководительница.
– Я говорил, что не надо принимать в отряд французов, – яростно выкрикнул Габриэль. – Не послушали меня, а теперь за чужое решение я должен отвечать.
– Почему только ты, Габриэль, мы все заняты решением этого вопроса, – возразила Алиса.
– Ликвидировать его надо, и тогда все вопросы будут сняты, – встрял Фёдор.
Я запротестовал, но меня никто не поддержал. (Вероятно, все ждали слов Фёдора, но боялись высказаться первыми.) Тогда я предложил опросить всех членов отряда, и участники разговора согласились.
После опроса оказалось, что почти все высказались за предложение Фёдора. За исключением Франсуа, который не хотел в этом участвовать, считая, что это дело русских.
Узнав о таком результате, и я дал согласие.
Павел заколол итальянца ножом.
Тот мой малодушный поступок мучает меня до сих пор. Ведь дальнейшая деятельность отряда показала, что стоило нам перебазироваться километров за 50, и никакое предательство итальянца, если бы даже оно произошло, нам было бы не страшно.
Году в 1962-м на встрече у меня в московской квартире Алиса, Валерий и я обсуждали этот вопрос. Алиса согласилась, что мы поступили ошибочно. Она призналась, что в центре ее ругали за это. А Валерий считал, что все было сделано верно.
Вот так тяжело, с трудно решаемыми проблемами, начиналось становление нашего отряда. Впрочем, это были цветочки, а ягодки ждали впереди.
После этих событий в отряд пришел местный батрак – серб Пента, невысокого роста, лет пятидесяти, и еще нам прислали из Парижа «на исправление», как выразилась Алиса, одного ворюгу родом из Ленинграда. Он был пристроен где-то в системе парижского Сопротивления, но не раз его уличали в воровстве, и, во избежание неприятностей, руководство решило направить его к нам.
Что касается Пенты, то позже, когда отряд начал регулярные боевые операции, мы иногда брали его с собой, но его солдатские качества оставляли желать лучшего, и мы назначили его поваром. Он обрадовался и неплохо справлялся со своими обязанностями. А ворюга-ленинградец (имени его я не запомнил) сразу примкнул к группе Фёдора – Габриэля, они умели подбирать кадры.
По возвращении с нашей первой операции у меня состоялся разговор с Алисой. Я признался, как тяжело пережил убийство немца, у которого было пятеро детей, и попросил ее разрешить мне участие только в железнодорожных диверсиях и в открытых боях. Присутствовавший Валерий посмеивался и называл меня «гнилым интелентом». Именно «интелентом». Он не выговаривал тогда слово «интеллигент».
Алиса внимательно выслушала меня и сказала:
– Нас мало, их много. Значит, ни о каком бескровном бое речи быть не может – и в дальнейшем мы будем применять засады и диверсии. Ты жалеешь этого немца, а он бы тебя пожалел? У тебя тоже двое детей. Вспомни, что они делали на твоей родине с матерями и детьми. Как вспомнишь – вся твоя жалость испарится. Понимаю, что может быть именно тот солдат не был фашистом, но на войне это не играет роли – врага нужно уничтожать. Ты должен превозмочь себя.
Она была права, и вскоре я привык к партизанским методам борьбы.
Почти месяц мы бездействовали, но за это время Алиса организовала «маки́» из местной молодёжи. Отряд был назван «Франс д’абор» («Франция – прежде всего»). Вместе с его командиром мы позже провели две успешные операции, а для начала отдали им один трофейный карабин, они тоже были плохо вооружены. Против его передачи, как всегда, возражал Фёдор, который и в руки-то оружие взять боялся. Пытаясь оправдать свое нежелание воевать, он выдвинул два, как ему казалось, очень правильных тезиса.
Первый звучал так: советское правительство не давало мне указаний сражаться на территории Франции вместе с французами и под их руководством против немцев. Поэтому я лично стрелять в немецких солдат не стану.
Второй: всем известно, что за каждого убитого немца расстреливают от десяти до пятидесяти заложников. Значит, своими операциями мы будем ставить к стенке десятки и сотни французов. Они нас за это не поблагодарят.
На вопрос, что же он предлагает, Фёдор ответил:
– Надо найти пути и запросить советское правительство, что нам делать в ситуации, в которой мы оказались.
– Хорошенькое дело – сидеть сложа руки, а кто же кормить нас будет? – спросили мы.
– Будем подрабатывать у крестьян, – нашёлся он.
Фёдора поддержали Яков, Иван, Григорий-калужанин и ворюга. Габриэль колебался. Он понимал, что это самоликвидация отряда, и вину за это могут возложить на него как командира. Спору не давала разгореться Алиса. Она заявила, что вынуждена будет сообщить в центр, что в только что созданном отряде имени Парижской Коммуны завелись нездоровые настроения.
Фёдор прикусил язык.
В конце мая я узнал от Валерия, что он сошелся с Алисой. Я удивился его вкусу, но обрадовался тому, что теперь у нас будет крепкий контакт с начальством.
После отъезда Алисы мы заставили Габриэля собрать штаб.
На заседании распределили обязанности: Габриэль – общее руководство, Валерий – разведка, я – политработа и вооружение. Приняли решение провести две боевые операции: засаду на шоссе и добычу железнодорожного инструмента для диверсии. Необходимо было разведать для её проведения на железной дороге подходящее место.
Когда эти вопросы вынесли на собрание отряда, опять начался раздор.
Фёдор кричал: никаких операций – только разведка для будущих операций после получения разрешения от нашего правительства. Габриэль где-то принял на грудь для храбрости и в состоянии алкогольной бодрости поддержал Фёдора. На наше замечание, что Алиса дала указание немедленно начинать боевые действия, он заявил:
– А что мне Алиса! Если эта проститутка ещё раз появится в лесу, я пристрелю её, как собаку. Мы – русские и иностранцам подчиняться не должны. Я знаю, что такое война. Я летчик-штурмовик и сделал 1700 (?!) боевых вылетов. Не ей меня учить…
Тем не менее обсуждение продолжилось, и после всех споров мы всё же создали две группы: одну для засады, а другую для разведки и добывания инструмента.
В первую группу вошли я, Валерий, Григорий-украинец, Костя-ленинградец, Николай-коми (Николай-2) и Франсуа. Желающих было больше. Хотели пойти Костя-рыжий (тамбовский), Алексей-калининский, Николай-белорус (Николай-1), Павел и Гриша. Но их пришлось оставить, чтобы не натворил чего-нибудь Фёдор. С Гришей, Костей и Алексеем мы с Валерием поговорили серьезно и предупредили, чтобы они не давали Фёдору развернуться и дожидались нас.
Яшку я звал с нами, но он отказался. Я понял, что мы с ним разошлись окончательно.
Так во второй группе, кроме перечисленных, оказались ещё Габриэль, Фёдор, Григорий-калужанин, Яшка, Иван Недвига, ворюга-ленинградец, Пента и Николай-ленинградец (Николай-3).