Взглянув на его кулачищи, я понял, что в первом же раунде он изуродует меня как бог черепаху. Я положил на стол свой кулак рядом с его. Мой выглядел как слесарный молоток против кувалды.
Он улыбнулся и предложил выпить виски. Я не отказался, и мы опрокинули с ним по целому стакану. Янки предложил ещё, но я постарался быстрее смотаться – не хотел напиваться и предстать пьяным перед смазливой машинисткой, которая должна была уже заканчивать наши списки. Вернулся почти вовремя. Ребята пришли довольные – «аусвайсы» сдали благополучно и получили разрешение на печатание. Узнав, что списки почти готовы, обрадовались. И ещё больше, когда я им показал на девушек, с которыми мы должны провести вечер. Француженки выглядели красавицами. Глядя на них, ребята забыли даже о деньгах. Сашка Красин первый очнулся и сказал:
– Надо обязательно получить сегодня «аржан», а то «Фоли Бержер» сорвётся. Беру это на себя!
Схватив отпечатанные списки, Сашка умчался. Я уточнил у машинистки, в котором часу они заканчивают работать, и вместе с коллегой вышел поговорить с шофёром.
«Мерседес» адмирала был большим и вместительным, но водитель упрямо не соглашался везти шестерых. К приходу Сашки он сдался.
Старик-шофёр был высоким и худощавым, в меру разговорчивым и немного важным – всё-таки возил адмирала, хоть и бывшего. Когда я ходил в кафе, пригласил перекусить и его. Он отказался, достал термос, бутерброды и закусывал в машине. Судя по разговорам, к советским людям он относился доброжелательно, а Родиной и победоносной Красной Армией гордился.
Сашка незаметно от шофера показал нам чек. От цифры, которая там стояла, у меня ёкнуло сердце – восемнадцать с чем-то миллионов франков! Это же целое богатство: министр иностранных дел получал тогда сорок тысяч франков в месяц.
Чек должен был подписать мэр Версаля. Двинулись к мэрии. Глава города обедал, и почти два часа мы не находили себе места. Огромная цифра. Подпишет ли? Я не думал, куда дену свою долю, – было ясно, что прогуляю. А некоторых, получивших крупные суммы, деньги взбаламутили – биржа, приобретение акций, недвижимости и в итоге прощай, Родина. Я знавал двоих таких.
Долго мы сидели в кафе, потягивая арманьяк. Наконец время настало. К мэру Сашка пошёл один. Ждали мы его с час. Он вернулся радостно взволнованный – подписал! По словам Сашки, мэр, поглядев на чек, куда-то звонил по телефону, сердито что-то говорил, и у Сашки тряслись поджилки – с законом дело иметь не хотелось. Когда мэр подписал чек, Сашка взял себя в руки, с достоинством откланялся и медленно вышел из кабинета.
В банк мы заспешили втроём. Сашка с подписанной доверенностью подошёл к кассе, а мы стояли в сторонке. Народу в банке было мало, в основном наши. Сашка ещё куда-то ходил, а потом поманил нас к кассе. Мы подошли, и кассир начал класть большие пачки на полку через окошко. Мы сбрасывали их в мешок, не считая (но Сашка-то считал). Когда коллега взвалил мешок на плечо, я сказал:
– Приготовим на всякий случай оружие, – и спустил предохранитель лежавшего в кармане пистолета.
Но всё обошлось благополучно. Мы сели в машину, договорившись подарить шофёру десять тысяч франков. Сумма была вполне приличной: зарплата рабочих в то время была от двух до пяти тысяч франков в месяц.
Когда мы приехали за девушками, они ещё работали. Я подсел к «моей» машинистке и спросил, смогут ли они уйти пораньше.
Она кивнула и, закончив страницу, пошла к подругам.
– Ждите через двадцать – тридцать минут, – сказала она, вернувшись.
Они явились, и мы, с трудом вместившись в машине, двинулись в Париж.
Десять тысяч франков, подаренные старику, скорости нашему авто не прибавили: стрелка на спидометре «примёрзла» к цифре 60.
Мы заехали в казарму, оставили мешок с деньгами компаньонкам-девушкам, а несколько сотен тысяч франков взяли с собой.
Время провели в ресторане на площади Пигаль. Наши ребята абонировали его постоянно, мы приходили туда как домой. Несколько раз я бывал там с Женей. Ресторан однозальный, стены драпированы красным бархатом. Уют создавался и сменой света. Такие питейные заведения работали до одиннадцати вечера, но, когда часов в двенадцать или в час ночи в него заглядывали патрули и видели советских офицеров в форме с золотыми погонами, они козыряли и молча удалялись. Хозяин-армянин уходил из ресторана в полночь, предварительно попросив посетителей расплачиваться с метрдотелем. Оркестр оставался. Он играл в основном русские мотивы, и музыканты зарабатывали на заказах немалые деньги.
Домой я вернулся рано утром на велорикше. Бензина-то не хватало, а автобусы были газогенераторными, работали на деревянных чурках. Поэтому в Париже массовое распространение получили велосипеды и велорикши. Такой же «транспорт» в 1959 году я видел в городах Индии, но там советским людям не разрешали использовать велорикши.
Проснувшись утром, а вернее, уже днём, я поехал в казарму, где получил свои четыре миллиона франков, то есть сто зарплат господина Бидо, бывшего тогда министром иностранных дел Франции. Деньги поделили так: ребятам по четыре миллиона, девчатам – по три.
О нашей компании «аферистов»: кроме меня, две пары: Сашка Красин и его подруга, Станислава Павлюц и другая пара, которую я не помню.
Сашка Красин – ростом ниже меня, широкоплечий шатен с узкими глазами. Москвич. Проживал в казарме, инженер, держался несколько надменно, говорил, что партизанил на севере Франции, но, вероятно, это было не так. Оказался он не Красиным, а Крысиным и домой не вернулся – мимо Москвы проследовал в Сибирь. Об этом мне рассказали его родственники, к которым я заходил по его просьбе. Они жили на Пушкинской улице.
Станислава Павлюц – из Минска, за связь с белорусскими партизанами была арестована и выслана в Германию, а как оказалась во Франции – не помню. Высокая интересная шатенка, по национальности полька, она считалась невестой Сашки. По возвращении на родину я проезжал через Минск и остановился у неё. А когда она приезжала в Москву, всегда находила меня. Выяснив, что Сашка засел в Сибири надолго, она вышла замуж за врача-корейца и жила в Бресте. Работала врачом-гинекологом (институт окончила по возвращении на родину).
Она мне рассказывала о своей судьбе после ареста – её били, и в полуобморочном состоянии изнасиловали полицаи. До этого она была девушкой.
Последний раз я видел ее в Москве в 1958 или 59 году.
Как я упомянул, мы часто прогуливали деньги в разных злачных местах. Помню, как, просидев до рассвета в упомянутом ресторане, мы взяли скатерти, вино, закуски, и уехали в Венсенский лес. Там, у прудов, продолжали пить, петь, танцевать, а затем на велорикшах разъезжались по домам. Зря мы так транжирили деньги. Не надо было покупать барахлишко, не надо было везти деньги с собой, всё равно энкавэдэшники отобрали их. Лучше было положить их в банк и ждать лучших времен, а теперь эти деньги можно было бы получить.
Но не только в ресторанах я проводил время в Париже. Помимо экскурсий по городу с мужем Таты, я несколько раз посетил Лувр и Версаль, причём, благодаря Жениным связям, и Лувр, и Версаль первый раз мне показывали лично директора этих великих музеев. Они водили меня и в подвалы-хранилища. Я побывал в «Музее человека», в Институте Пастера. Посещал и заводы – автомобильные и авиационные. На заводе «Рено» две недели стажировался. Директор предприятия месье Ля-Фуше оказался бывшим партизаном, хорошим знакомым Жени. Мне выделили переводчика – русского эмигранта, инженера-химика. Я ознакомился с интересовавшей меня технологией, отобрал ценные для меня материалы, в том числе по технологии производства литого коленчатого вала. С разрешения Ля-Фуше взял с собой копии этих документов и через военную миссию отправил их в Москву на родной завод «Серп и Молот» в надежде использовать по возвращении. Но туда они не попали, а когда в 1950-х годах я поинтересовался у знакомых работников КГБ судьбой этих документов, мне ответили: они поступили в Союз и ушли по назначению.
Моим переводчиком на заводе «Рено» оказался бывший капитан-корниловец, человек высокой культуры. Он эмигрировал с врангелевской армией во Францию, здесь окончил военное учебное заведение и работал на заводе на вторых-третьих ролях. Такова судьба эмигрантов. Первые места в должностной иерархии им достаются во Франции тяжело и очень редко. Ему было далеко за пятьдесят, а жена – молодая красавица. Жили только на карточки, недоедали. На заводе мне выдали карточки на продовольствие, в столовой отвели постоянное место и обед без карточек. Я отдал свои карточки этой семье. По возвращении с отдыха на юге, о чём упомяну, я привёз им ящик сардин. Вот тогда и посетил последний раз эту семью. Хозяин был по-прежнему сумрачный, дочь – тихая, худенькая девочка лет десяти – скромно и молчаливо сидела за столом, а мамаша расцвела – у неё был любовник, американский еврей русского происхождения, офицер лет сорока. Он снабжал эту семью продовольствием.
Время пребывания на «Рено» для меня отмечено двумя любопытными случаями.
Надо мною шефствовал начальник лаборатории месье Кадиок. Когда я составил список материалов, которые задумал взять с собой, то, естественно, счёл необходимым показать его моему куратору. Он посмотрел и отрицательно покачал головой:
– Не могу выдать вам эти материалы. Сожалею, но не могу.
– Почему?
– Но ведь это же секреты фирмы.
– Но фирмы уже нет, завод национализирован.
– Всё равно это коммерческая тайна.
И вдруг я ни с того ни с сего выпалил:
– Позвоните, пожалуйста, месье Ля-Фуше, может, он разрешит.
Кадиок пристально посмотрел на меня и поднял трубку:
– У меня сидит русский инженер месье Фёдоров. Он собрал кое-какие материалы и просит разрешения взять с собой.
– Какие?
Кадиок перечислил, и я услышал ответ директора:
– Дайте их ему.
– Но ведь некоторые из них мы раньше никому не давали
– А теперь дайте!
– Слушаюсь, – Кадиок повесил трубку.