становить патруль, водитель, естественно, не подчинился. Началась стрельба, и мы с майором якобы случайно вывалились из кузова. Больно было, даже сознание потерял ненадолго.
Зато когда очнулся…
– Как вы себя чувствуете, обер-лейтенант? – голос довольно приятный, несмотря на то что говорит на раздражающем немецком языке.
– Не понял еще, – помотал я головой из стороны в сторону.
– Вас прооперировали, жить будете. С вами хотели поговорить, а, впрочем, господин Бергер сам сейчас вам все расскажет.
Я перевел взгляд на подошедшего фрица, тот был в белом халате, но накинутом небрежно на плечи. Из-под него виднелась форма… гестаповские знаки различия я ни с чем не перепутаю. Причем тут не какой-нибудь инспектор из жандармерии, а эсэсовец, значит, разговор будет серьезный.
– Добрый вечер, – начал тот спокойным голосом, – обер-лейтенант Шульц? Сорок пятая дивизия?
– Так точно, герр…
– Оберштурмфюрер Бергер, – чуть шевельнул бровью фашист. Хреново, если сразу «черные» мной заинтересовались, то надо быть очень осторожным, с моим-то несовершенным языком.
– Так точно, господин оберштурмфюрер. Сорок пятый запасной батальон…
– Как вы оказались вместе с майором Ланге?
– Извините, но мне незнакомо это имя… Хотя постойте, среди офицеров вермахта, с которыми я был в машине, находился один майор. У него еще челюсть была сломана…
– Это и есть майор Ланге. Штаб-офицер командующего второй армии генерала от пехоты Зальмута.
– Я понял вас. Мы попали в плен, господин оберштурмфюрер.
– Расскажите во всех деталях то, что помните. Попрошу как можно тщательнее вспомнить, что и где происходило. Это очень важно.
– Это случилось в деревне Алексеевка, там расположен… был расположен штаб нашей дивизии. Не знаю, извините, сколько прошло времени, я часто был без сознания, но помню число… Да, это произошло ночью 23 декабря. На деревню был произведен налет вражеской авиации, нас разнесли к чертям, я потерял половину взвода после первой же бомбы. С генералом я знаком не был, но, когда все разбегались кто куда, я оказался рядом со штабом. Хотел получить приказ на дальнейшие действия. Меня да еще пару офицеров с остатками наших солдат перехватил командующий и приказал обеспечить их эвакуацию. К сожалению, целого транспорта не было, и уходить пришлось пешком. Где-то в окрестностях той деревни нас и взяли в плен местные бандиты. Сначала нас долго вели пешком, затем появилась машина, дальше уже везли…
– Как вы очутились здесь, в районе Курска? – не изменяясь в лице ни на секунду, прервал меня немец.
– А мы что, в Курске? – я состроил такую гримасу удивления, на которую только был способен.
– А вы думали где, в Берлине?
– О, где мы и где Берлин, господин оберштурмфюрер. Извините, но я не знаю, как мы тут оказались. Нас долго вели пешком, потом куда-то везли не менее долго. Несколько раз вставали на дневки. Офицеров постоянно держали связанными. Солдат уничтожили еще там, в районе Алексеевки.
– Генерал Зальмут был пленен или убит?
– Генерал был жив, это точно, его вроде даже не ранили.
– Но как вы с майором сбежали?
– О, так он тоже спрыгнул? – все продолжал удивляться я. – В кузове мы сидели всего с тремя бандитами, когда началась стрельба, в кузов даже попали несколько пуль, я решился и сделал рывок, выпав из машины. Дальше, извините, не помню. Очнулся только сейчас…
– К сожалению, майор Ланге скончался, он был тяжело ранен и умер от потери крови.
– Господин оберштурмфюрер, так мы ж не сами руки подняли, сражались столько, сколько смогли. Нас задавили огнем и взяли в плен чуть живыми. – Эту версию я проработал с Левитиным, поэтому на ходу выдумывать не приходилось.
– Да, у вас также было тяжелое, а точнее, запущенное ранение. Пулю достали, она от русского пистолета-пулемета.
– Я не знаю, из чего в меня стреляли, господин оберштурмфюрер. Помню только резкую боль в руке, и, кажется, я потерял пистолет…
– Хорошо. Мы продолжим нашу беседу, когда вам станет лучше. Выздоравливайте! Кстати, не помните, у командующего был с собой портфель?
– Кажется, нет, – потряс я головой, – не видел, извините. – Вообще, зря Левитин предложил рассказать немцам, что генерала мы взяли живым. Вдруг фрицы теперь начнут планы менять? Хорошо хоть, что документов и правда не было никаких, а то точно немцы начали бы перегруппировку.
– Выздоравливайте! – гестаповец ушел.
«Фу-у-у!» – выдохнул я про себя. Надеюсь, гадина, ты еще не скоро ко мне вернешься.
– Ну, молодой человек, так как вы себя чувствуете? Рука, голова?
– Думаю, единственное, что могу с уверенностью сказать, так это то, что лучше, чем с пулей в руке. Однозначно.
– Хорошо. Вам необходимо выпить вот это и поспать. Завтра с утра я осмотрю вас. Отдыхайте, обер-лейтенант.
Все вышли, и я откинулся на подушку. Ну, вроде как пока клеймо предателя или еще чего похуже отменяется, не так, как случилось в прошлый раз. Да уж, прошлый раз… Именно тогда и начался мой странный путь в немецкой армии. Точнее, начался он с плена, а вышло вон как.
Рука болела, но было легче. У партизан я отказался вынимать пулю, это и помогло мне сейчас выглядеть как надо. Да еще и майор этот помог своей «безвременной кончиной». Уж мы позаботились о том, чтобы он сдох гарантированно. Он и сдох. Не представляю, сколько на этот раз мне понадобится времени на заживление моих ран, точнее раны. Усталость еще накопилась такая, что хочется пока просто валяться на чистой постели и вкусно кушать. О, только подумал, сразу в животе заурчало. Наверное, иду на поправку. А вообще, сейчас тут начнется. Откуда у вас столько ран, герр обер-лейтенант, где вы их получили, что-то странная какая-то манера штопки пулевых ран, как бы не русская… Ой, спрашивать и допрашивать будут долго, к гадалке не ходи. Шум, похоже, из-за пропажи командующего второй армией стоит серьезный, а уж меня как не допросить, ежели я с ним и был.
Уснуть не мог долго, все вспоминал прием у партизан, проводы Аленки, понравилась она мне, что уж говорить, я ж мужик, а она хорошенькая бабенка. Тьфу ты, черт старый. У меня дочурка там растет без отца, видел ее всего несколько раз. Чуть подольше без бабы побыл, и все, увидел смазливую мордашку и сомлел. Ловлю себя на мысли, что не могу перестать вспоминать летчицу. И чего я на ней так зациклился? Она ж малая совсем, я никогда не любил девок моложе себя, ну не нравились они мне. Всегда казалось, что они поголовно глупые. Хотя у меня и Валюшка молодая, да еще какая! О, вот так и надо, подумал о ней, вспомнил первое свое ранение, как она меня выхаживала, баньку, что познакомила нас поближе, и все остальное также вспомнил. Не заметил, как все же уснул.
Утро было вполне себе добрым. Едва проснулся, меня отлично накормили, а после завтрака отвели в общую палату. Приняли хорошо. У фрицев не больно принято тесное общение, оно возможно только между очень хорошими знакомыми. Со всеми поздоровался за руку и представился. Оказалось, это офицерская палата, самый младший по званию тут лейтеха-танкист. У парня лет двадцати двух отсутствовала нога и сильно обожжено лицо, но он ведет себя довольно бодро. Может, оттого, что уже знает, для него война кончилась, скоро домой, будет как страшный сон вспоминать иванов. С соседом у нас койки стояли рядом, лишь непременная тумбочка между ними, мы все же разговорились.
– Ты на танкиста так не смотри, не любит парень. Им здорово досталось под Воронежем, русские устроили там филиал ада.
– Тебе показалось, ничего плохого я не думал… – О, фриц, вот когда вам под Курском наваляют, вот там вы задумаетесь.
– Да я о сострадании. Парень не любит, когда жалеют его, говорит, сам виноват.
– Зря он так. Не сам же себя сжег…
– Да, иваны дали нам прикурить, то ли еще будет… Эх, как все было хорошо год назад, теперь, думаю, нам бы ноги унести… – сосед начал вести речи, за которые легко попасть в гестапо, надо быть осторожнее.
– Отто, не думаю, что нам нужно падать духом, все же нас не убили.
– Эх, Генрих, послушай старого вояку, – мой сосед был в звании гауптмана, – я давно в армии. Точно тебе говорю, иванов теперь не остановить. Буквально вчера слышал, что всем госпиталям уже приказ зачитали эвакуировать персонал и раненых на запад.
– Да ты что, – удивился я, – не слыхал.
– Вот так, парень, – кивал гауптман, – ты же сам с фронта, или думаешь, что это временные трудности?
– Я не знаю. Извини, Отто, я не с передовой, нас накрыли в тылу.
– Странно, ты не похож на тыловую крысу, – поморщился сосед, – откуда ты?
– Несколько месяцев назад был в районе Воронежа. После госпиталя так и не вернулся, отправили в запасной, да там и накрыли по новой.
– Партизаны?
– Сначала попали под бомбежку русских, а потом да, бандиты напали.
– Бывает, все же я прав, ты окопник?
– Так-то да, конечно, ты прав. Пехота.
– Ходить можешь? Пойдем, покурим?
– Мне бы отлежаться чуток, никак не согреюсь еще, в лесу продрог до костей, постоянный снег с дождем, русские не больно стремились о нас заботиться.
– Так ты в плену был, что ли? – удивленно, но не брезгливо воскликнул Отто. Я бы даже сказал, что он обалдел.
– Да, – честно ответил я.
– Как же ты здесь оказался? Русские же всех убивают? – О, жертва пропаганды.
– Почему? Нас они не трогали, – пожал я плечами. – Ну, сначала помяли, конечно, потом ничего, вот, даже сбежать смогли. Правда, мне повезло, а майору, который со мной был, нет.
– Вас там чего, всем штабом захватили?
– Ой, Отто, там такое было, не хочется даже думать.
– Забудь, никто не хочет вспоминать, как попался на зуб иванам. Я вот тоже не хочу. Я служил в гаубичном полку, нас накрыли штурмовики. Мне повезло чуть больше остальных, посекло немного осколками, двенадцать штук достали, но живой.
– Везунчик, – восхитился я. А сам подумал, что его могла и Аленка штурмовать, жаль не убила!
– Наверное. Бомба упала рядом, между двумя орудиями. Оба расчета в кашу, а мне почти ничего. Только оглох сначала да сознание потерял. Очнулся, а меня вытаскивают с позиций. Ладно, забыли. Откуда ты, Генрих? – Блин, да он почище гестаповца будет.