а птицы великолепно себя чувствовали. Но, по неизменному закону природы, все эти маленькие птички, вообще недолговечные, в другом климате быстро погибают. Умирают они как-то внезапно: сегодня птичка была совершенно веселой и ела, а утром вы ее находите беспомощно сидящей где-нибудь на полу клетки, а через несколько часов – она мертва.
Нам пришлось разговаривать с одним большим любителем птиц, и он рассказал нам, как тоже увлекался покупкой их, когда бывал на Востоке, и собрал большую коллекцию, но птички начали постепенно умирать, и в течение двух лет у него не осталось ни одной. Тогда он дал себе слово больше никогда ими не обзаводиться. Наши птички оказались более долговечными. Быть может, этому способствовала обстановка их жизни – Анна Павловна предоставила им всевозможный комфорт. Были поставлены фонтанчики, электрическая печь для холодных дней, проведена проточная вода. Жизнеспособнее всех оказались африканские птички: у нас и до сих пор живут две, привезенные в 1926 году, тогда как все австралийские уже погибли.
Летом 1928 года мы поехали в Южную Америку, и там в Сантусе на рынке увидали птичек необыкновенной красоты. Они были точно драгоценные камни. Их оперение – красное, синее, зеленое, лиловое – совершенно напоминало фольгу. Их было множество. Спросив о цене, мы узнали, что их продают по одному мильрейсу, что равняется приблизительно шести пенсам. Мы с Анной Павловной удивлялись, что при такой дешевизне этих птичек совсем не видно в Европе. Отличительным свойством их являлось еще то, что они очень быстро привыкали к людям и брали пищу из рук почти сразу. Мы купили шестьдесят штук и устроили их на пароходе так, что они все время были на воздухе и на солнце, в то же время защищенные от ветра. Первые дни, пока мы шли под тропиками, они себя чувствовали прекрасно, но когда пароход подошел к более северной полосе, хотя стоял только сентябрь месяц и было совсем тепло, наши птички стали умирать. Все-таки мы привезли из них в Лондон восемнадцать. Пустили их в клетку, и они, казалось, прекрасно себя чувствовали, но прошло всего две недели, и уцелела только одна птица, но и та прожила только несколько дней.
В том же году мы двинулись на Дальний Восток, а зимой 1929 года оказались на Яве. Приехав в первый город, Батавию, мы пошли на рынок узнать – не продаются ли там птицы. Рынок мы увидели, но интересных птиц, к нашему удивлению, почти не было. Нашлись только удивительные голуби. Таких больших и красивых, с таким необыкновенным оперением нам нигде не приходилось встречать. Но эти голуби содержатся только в клетках и на волю их выпускать нельзя. Уже уходя, разочарованная, что ничего не нашла, Анна Павловна обратила внимание на небольшую птичку, приблизительно вдвое больше воробья, с черной головкой, в сереньком с коричневым оперении, с ярко-желтой нижней стороной хвоста. Анна Павловна обратила внимание на ее блестящие, очень умные глазки и сразу решила купить. Принесли мы ее домой, и Анна Павловна поставила клетку на балконе. Нужно сказать, что на Яве, ввиду исключительно жаркого климата, отели строятся так: комнаты не имеют окон, чтоб солнце совсем не проникало, и номер состоит из большого балкона, где обыкновенно проводят время и обедают, затем из приемной, и последняя комната – спальня, рядом с которой помещается еще ванная, но не европейская ванная, а похожая на нашу русскую баню – деревянный пол с дырками, на нем большой бак с водой и шайка. Ввиду жары горячая вода не употребляется. Помещение устроено так, что окно ванной выходит на другую сторону здания, и поэтому всегда есть движение воздуха. На следующий день утром Анна Павловна начала чистить клетку, забыла закрыть дверцу, и птичка вылетела. В большом огорчении Анна Павловна позвала меня и показала, что птичка сидит на огромном манговом дереве, откуда ее достать, конечно, невозможно. Во время наших гореваний проходил слуга-малаец, который, увидев нас и поняв, в чем дело, подошел к Анне Павловне и на ломаном английском языке начал объяснять, что эта птичка, кадилан (вероятно, ее малайское название), вернется обратно в клетку. Этому не поверили, – подумали, что слуга просто утешает Анну Павловну. Но, к нашему удивлению, часа через два птичка спустилась, села на клетку, и когда Анна Павловна открыла дверцы, маленький кадилан спокойно занял свое насиженное место.
Анна Павлова в своем имении Ivy House. 1920-е гг.
«Когда ребенком я бродила среди сосен, я думала, что успех – это счастье. Я ошибалась. Счастье – это мотылек, который чарует на миг и улетает». (Анна Павлова)
Этот факт как будто бы подтвердил то, что сказал малаец-слуга, но Анна Павловна боялась повторять такой опыт. После Батавии мы постепенно объехали всю Яву и наконец закончили турне в Сурабае, где пробыли около двух недель. За это время птичка проявила себя совсем ручной и милой. Анна Павловна настолько ее полюбила, что решила обзавестись еще несколькими такими же, и на рынке Сурабаи мы купили еще несколько штук.
Из Сурабаи мы направились в Северную Австралию, потом постепенно объехали всю страну и окончили турне в западной ее части.
На этот раз мы узнали, что австралийское правительство издало целый ряд очень строгих законов, воспрещающих вывоз птиц. Это очень огорчило Анну Павловну: она хотела запастись несколькими породами своих любимых painted fnches, diamond fnches и некоторыми другими. Я возбудил ходатайство о разрешении Анне Павловне купить этих птиц, и это ходатайство было удовлетворено, и мы купили двадцать или тридцать пар этих птичек. Поехав с ними в Сидней, я должен был обратиться к федеральному правительству с ходатайством о разрешении вывезти этих птичек. Но здесь я натолкнулся на самое глухое упрямство. Люди знали, что Анна Павловна хочет вывезти птичек для себя лично, эти птички не составляют никакой редкости, так как их там миллионы, и все-таки власти нам отказали. Мало того: так как у Анны Павловны было много птиц, привезенных с собой из Индии и Явы, власти потребовали их точный список и заявили, что пришлют своих агентов для проверки. Анна Павловна очень встревожилась: по недоразумению ее любимых кадиланов могли не выпустить, и это так ее волновало, что я купил коробку, в которые прячут провизию при поездках на автомобиле. Вынув всю посуду и банки, я велел разделить коробку на три части легкими переборками, и в каждом отделении поместил маленькие клеточки, которые с наружной стороны были защищены фартуком, а нижняя часть закрывалась легким клапаном, пропускавшим воздух. Птицы сидели спокойно. У них было темно, и никому не могло в голову прийти, что там находится какое-нибудь живое существо. Действительно, специальные чиновники явились для осмотра наших птиц, и хотя я не думал, что могли бы возникнуть какие-нибудь затруднения с кадиланами, но Анна Павловна торжествовала, что хитрость наша удалась и птицы ее благополучно уехали.
Еще в Сиднее Анна Павловна решила попробовать выпустить кадилана полетать. Наш дом стоял в саду, на берегу залива, окруженный садом. Я был против этого опыта, опасаясь, что кадилан в чуждой природе и другом климате, притом очень доверчивый, может легко погибнуть от собственной неосторожности, тем более что в Австралии есть несколько очень распространенных пород хищных птиц. Но мои опасения не оправдались, птичка вернулась, и с тех пор, каждый раз перед закатом солнца, возвращалась в клетку, заслужив полное доверие Анны Павловны. Все больше и больше мы привыкали к ней. Но однажды птичку выпустили слишком поздно, и, очевидно, не успев налетаться вдоволь, она запоздала и заблудилась в темноте. Анна Павловна страшно беспокоилась, в большом волнении уехала в театр на спектакль и, вернувшись из театра, ходила везде, искала и звала своего кадилана, – даже не хотела ложиться спать. Ее особенно беспокоило то, что ночи были очень холодные. Мы решили не закрывать окна гостиной, где стояла клетка, оставив открытой и клетку. Рано утром прислуга пришла сказать, что кадилан вернулся. Зная, как Анна Павловна беспокоилась, я его взял и принес к ней в спальню. Через некоторое время я вернулся и увидел, что он лежал у нее на груди, прикрытой пуховым оренбургским платком, и буквально мурлыкал, как котенок. Анна Павловна приложила палец к губам:
– Тише, тише. Он мне рассказывает…
По возвращении в Англию у нас опять возникли опасения, что выпускать здесь эту тропическую птичку рискованно. Но кадилан за это время до такой степени привык к нам, так полюбил Анну Павловну, в нем было такое отсутствие страха к людям, что мы решили опять сделать опыт, зная, как он любит вылетать, какое это для него счастье. Кадилан оказался вполне благоразумным, и у него появилось еще новое достижение: он стал откликаться на зов Анны Павловны. Когда она начинала беспокоиться, что его долго нет, и звала его, он, сидя где-нибудь на высоком дереве, откликался. Два других молодых кадилана тоже подросли и хотя не были такими же ручными, как наш любимец, но все-таки позволяли себя брать, принимали пищу из рук и т. д. Кадилан был очарователен, когда Анна Павловна его выпускала летать по комнате, что она делала всегда во время завтрака. Он был очень любопытным, все пробовал, но любимым его блюдом было масло и варенье.
У себя на родине кадиланы охотнее всего питаются фруктами под названием «папайя», по виду напоминающими нашу дыню и растущими в громадном количестве на небольших деревьях. Мы очень боялись, что отсутствие этой пищи причинит нам затруднения, но кадиланы ели все фрукты, и кроме того, мы их кормили специальной пищей, которая здесь продается для насекомоядных птиц. Большим лакомством были для них мучные черви, которых надо разводить в отрубях. Для меня было ясно, что эти очаровательные птички все-таки обречены на недолгую жизнь. Нельзя думать, чтоб птичка, родившаяся под экватором, жившая в условиях тамошнего климата, могла долго переносить климат Англии и питаться искусственной пищей. Тем не менее птички прожили у нас почти полтора года. Затем начали хиреть молодые. Безо всякой видимой причины, как будто бы продолжая нормально питаться, они начали слабеть, и в один и тот же день умерли оба молодых кадилана. В первый год старый не проявлял никаких признаков приближающейся смерти, хотя за ним следили очень внимательно. Но с наступлением второй зимы он становился все более скучным. Приглашенный нами ветеринар высказал предположение, что у него начинается малокровие, велел усилить порцию червей и давать ему немного мяса. Временами к нему опять возвращалась его обычная веселость, но ясно – он начал хиреть. Анна Павловна была в турне, я жил один дома и каждый вечер сам его закрывал и смотрел за ним.