Две дамы из Чили, уже много лет питавшие к Анне Павловне необыкновенную, неземную любовь, устроили алтарь, где фотография Анны Павловны находится около образа Божьей Матери.
Анна Павловна была религиозна в лучшем смысле этого слова. Привыкнув еще девочкой бывать в деревенской церкви с бабушкой, а затем воспитываясь в Театральной школе, где все учащиеся должны были бывать каждое воскресенье. Анна Павловна посещала богослужение в тихих церквах, там, где она находила умиротворенность.
Где бы мы ни находились, Анна Павловна непременно хотела попасть на эту службу, и не раз случалось, что после спектакля, наскоро переодевшись, мы торопились через весь город, чтобы застать первый возглас «Христос Воскресе!». Анна Павловна не любила бывать в тех церквах, которые публик обращает в собрания и место свидания со знакомыми. Ее прямо оскорбляло такое неуважение. Также расстраивали ее проповеди, произносимые на политические темы, ей казалось это до такой степени недопустимым и противным смыслу религии, что одно время она перестала даже бывать в церкви.
К своей любимой церкви в Театральном училище она сохранила самые нежные чувства и, приезжая в Петербург, каждый раз говела там. Будучи раз в церкви и увидав, что ковер при ходе в алтарь износился, Анна Павловна решила связать новый. Его размер оказался таким большим, что работа представлялась гигантской. Но Анна Павловна с любовью занималась ею каждый свободный час, вышивая каждый день по несколько часов в вагоне железной дороги при наших ежедневных переездах в Америке. Несмотря на все усердие Анны Павловны, работа подвигалась недостаточно быстро, а закончить ее нужно было к возвращению в Петербург. Ковер все-таки был готов в срок, при помощи артисток труппы, считавших за честь принимать участие в этой работе. Анна Павловна привезла этот ковер в Петербург и постелила его перед алтарем.
Свою веру в Божественное Анна Павловна отождествляла с необыкновенной любовью к природе. В природе и ее жизни Анна Павловна видела проявление Божества в самых разнообразных формах. Свою религиозность она проявляла и в танце. Пример такого религиозного настроения Анна Павловна давала в балете из «Орфея» Глюка. Эвридика в греческой тунике, покрытой большой светло-серой вуалью, концы которой несут четыре девушки, с опущенной головой медленно движется, останавливаясь мгновениями, как бы в молитвенном экстазе.
Другой момент удивительного настроения, передаваемого ею, был в «Жизели», когда она выходит с белой лилией и, почти не касаясь земли, скользит через всю сцену с таким выражением лица, что публика замирала и могло казаться, что это ангел, пришедший объявить нашему смятенному миру рождение Мессии.
Замечательно, что эту одухотворенность танцев Анны Павловны, близившуюся к святости, понимали и чувствовали и служители Церкви. Когда мы приехали в один из больших городов Южной Америки, где католическая религия особенно сильна, один из известных проповедников объявил пастве, что он не знает, что это за зрелище, и рекомендует не ходить, пока сам его не увидит. Через несколько дней, кончая свою обычную проповедь, он сказал: «Я вам разрешаю бывать на спектаклях Павловой, я видел ее: свои танцы она достойна танцевать перед алтарем».
После кончины Анны Павловны, в Нью-Йорке, в церкви Св. Марка было устроено собрание в ее память. В своей речи известная американская артистка Рут Сен-Дени сказала, что такой артист, как Анна Павлова, «стоит на пороге неба и земли» – как толкователь путей Божиих. А пастор доктор Уильям Норман Гатри, настоятель церкви, сказал, что только такое выражение религиозного познания, какое давала Анна Павловна в своем искусстве, вернет религии ее прежнюю жизненность.
Но самым замечательным признанием искусства Анны Павловны, его духовной красоты, является речь, произнесенная православным епископом Тихоном в Берлине на панихиде по Анне Павловой 24 января 1931 года:
«Во Имя Отца и Сына и Святого Духа.
Мы собрались сюда, возлюбленные братия и сестры, по случаю преждевременной кончины знаменитейшей всемирной русской балетной артистки рабы Божией Анны, чтобы вознести свои горячие молитвы о ней пред Престолом Божиим.
Каждый раз при поминовении служителей театра, а тем более – балета, возникают у молящихся сомнения и недоумения. С одной стороны, мы знаем отрицательное отношение канонов церковных к театру, а с другой, очень распространено мнение о будто бы крайне отрицательном отношении Православной церкви к человеческому телу и вообще к земным удовольствиям. Говорят, будто бы православие проповедует непримиримую вражду человека против своего тела, крайний, фанатический аскетизм, умерщвление плоти, признавая только за душой человека права на жизнь и развитие.
Против этого заблуждения и хотелось бы сказать несколько слов перед молитвой о балерине, рабе Божией Анне.
Ни одна религия, ни одна философская система не проповедует такого возвышенного учения о теле человека, как Православная церковь. Тело человека, по ее учению, – это самый совершенный организм, вышедший из рук Творца, венец, чудный цветок всей видимой природы, такая тончайшая форма материи, что она неразрывно сливается с разумным, свободным и бессмертным духом, с миром высшим, духовным, и воспринимает в себя искру Самого Божества. “Не знаете ли, что тела ваши суть храм живущего в вас Святого Духа” (7 Кор. 6:19) – “члены Христовы” (7 Кор. 6:15). Что может быть в этом видимом мире более высоким, чем одушевленный храм Духа Святого или члены Тела Самого Христа, Сына Божия.
Но столь высокое учение о теле человека требует и соответственно благородного отношения к нему. “Тело не для блуда, – говорит тот же апостол, – а для Господа” (1 Кор. 7:13). “Итак, отниму ли члены у Христа, чтобы сделать их членами блудни. Да не будет” (7 Кор. 7:18).
Таким образом, телом человек должен работать для Господа, служить к славе Божией. “Прославляйте Бога и в телах и в душах ваших, которые суть Божий” (7 Кор. 6:20), – говорит святой апостол Павел.
Но как же смотреть на крайне отрицательное отношение церковных канонов к театру, к театральным танцам? Ведь усопшая была балерина.
Коль скоро тело, как мы видим, имеет своим назначением служить Господу, то и танец, как форма жизни тела, должен и может вести туда же. Он является выражением чувств души, мыслей, настроений и, в зависимости от содержания души, ее мыслей, чувств и настроений, может служить и Господу. Разве танец несовместим с молитвой? Уже из Библии мы знаем, что при торжестве перенесения ковчега Господня в новую скинию царь и пророк Давид в религиозном восторге “скакал и плясал”.
Даже в богослужении Церкви православной возможны религиозные танцы. Абиссинская Православная церковь, с первых веков христианства отрезанная от связи с другими церквами, самостоятельно развивая формы своего богослужения, допустила в них религиозные танцы. Да и в нашем Пасхальном богослужении разве не чувствуется почти танец религиозный, когда священники поочередно в ярких и разноцветных облачениях, при веселом напеве пасхального канона, быстро, почти бегом, многократно, почти обегают с кадилом весь храм, приветствуя молящихся: “Христос Воскресе”. Все это богослужение полно ритмических движений, так напоминающих танец. А торжественность архиерейских богослужений с множеством священников, диаконов, иподиаконов, свеченосцев, жезлоносцев и проч., из коих каждый при торжественных хождениях совершает строго определенные движения и путь? Не напоминает ли оно религиозного танца? Воистину, в этом выполняется заповедь апостола: “Прославите Бога в телах ваших, которые суть Божий”.
Итак, ритм, танец, подобно стиху, является естественным природным способом художественного выражения наших чувств, мыслей и настроений. А потому танец у истинного художника является формой его служения красоте. А так как истинная абсолютная красота есть Бог, то танец может служить Богу, быть служением Богу. Служение же Богу, как абсолютной красоте, настолько высоко и плодотворно, что наш писатель Ф. М. Достоевский в пророческом восторге пред этой красотой сказал: “Красота спасет мир”. Действительно, какие высокие, благородные чувства, настроения и мысли истинный художник танца может возбуждать у зрителей чудным благородным танцем. Каким, вместе с тем, высшим духовным наслаждением может являться такой танец для зрителя. Он отрывает его от земной юдоли и суеты и уносит туда, к небесам, к вечной красоте, к Богу.
Вот такой талант великого художника “милостию Божией” и получила усопшая раба Божия Анна; вот ему-то, этому дару Божию, она и отдала всю свою красивую жизнь; вот к этой вечной красоте и звала она своих зрителей. А так как артист не может вызвать тех чувств и настроений, каких он сам не переживает, то несомненно, что усопшая сама жила главным образом в атмосфере этих высоких настроений, чувств и мыслей, сама рвалась из этой земной юдоли к вечной красоте небесной жизни. А что это так, об этом свидетельствуют и многие черты ее личной жизни. Кому неизвестна ее безграничная любовь и сострадательность к бедным, страждущим? Сколько детей, преимущественно сирот, воспитывалось на ее средства? Какие очереди просителей бывали у ее дверей, и никто не уходил от нее без помощи. Какое благородство, изящество, чувство любви и благожелательства царило вокруг нее. Воистину, это была чистая душа, тянувшаяся к Небесам с такой силой, что она и тело свое в чудных танцах, танцах служения красоте, как бы отрывала от земли в своем устремлении к Богу, увлекая этим стремлением и своих зрителей.
Вознесем же свои горячие молитвы о ней к Престолу Вечной, Абсолютной Красоты, да простит ей Господь вольные и невольные грехи, ибо “несть человека, иже жив будет и не согрешит” и да успокоит Он ее в царстве Своем Вечной Красоты. Одарил Он ее на земле великим талантом: Он дал ей не один, а пять талантов, и она их не зарыла в землю, а преумножила. Да исполнится же над нею слово Милосердного Господа к доброму рабу, который, давая отчет, доложил Ему, что к пяти полученным от Него талантам он своим трудом приложил еще пять талантов.