ься к ней в Берлине. Она сама была не только великой актрисой, но и импресарио Сада Якко, искусством которой я так восхищалась. Она предложила мне поехать с концертами по Германии, где я должна была выступать вместе с Сада Якко. Я, конечно, с радостью согласилась, и мы договорились, что я присоединюсь к Лои Фуллер в Берлине.
В последний день Андре Бонье пришел попрощаться со мной. Мы совершили последнее паломничество в Нотр-Дам, и он проводил меня на вокзал. Он поцеловал меня на прощание в своей обычной сдержанной манере. Но мне показалось, будто я вижу отблеск горя за стеклами его очков.
Я приехала в Берлин в отель «Бристоль», где в роскошных апартаментах нашла Лои Фуллер в окружении своей «свиты». Вокруг нее толпилась дюжина красивых девушек, которые по очереди гладили ее руки и целовали ее. Я получила довольно простое воспитание, хотя наша мать любила нас всех, она редко нас ласкала, и меня поразила такая неприкрытая демонстрация чувств, которая была для меня совершенно новой. Здесь царила атмосфера такой теплоты, какой я никогда прежде не встречала.
Щедрость Лои Фуллер не знала границ. Она позвонила в колокольчик и заказала такой обед, о цене которого мне оставалось только гадать. Она должна была в тот вечер танцевать в Зимнем саду, но, глядя на нее, я размышляла, как она сможет выполнить свой ангажемент, поскольку танцовщица страдала от сильных болей в позвоночнике, так что ее прелестные спутницы время от времени приносили мешочки со льдом и клали их между ее спиной и спинкой стула. «Еще мешочек, пожалуйста, – время от времени говорила она. – Кажется, от них боль уходит».
В тот вечер мы все сидели в ложе и смотрели, как танцует Лои Фуллер. Неужели это светлое видение, представшее перед нами, было каким-то образом связано со страдающей женщиной, которую мы видели несколько минут назад? Перед нашими глазами она превращалась то в многоцветные сверкающие орхидеи, то в трепещущие струящиеся водяные цветы, а затем в спиралевидные лилии, все волшебство Мерлина, пророчество света, цвета, текучих форм. Что за удивительный гений! Ни одна из подражательниц Лои Фуллер никогда не смогла даже приблизиться к ее гениальному исполнению! Я пришла в восторг, но понимала, что это внезапная вспышка природы, которую невозможно повторить. Она превращалась в тысячи цветных образов на глазах публики. Невероятно! Невозможно ни повторить, ни описать. Лои Фуллер принадлежала идея этих удивительных изменений света и свободно летящих разноцветных шарфов. Она одной из первых стала использовать в своих выступлениях свет и перемену цвета. Я вернулась в отель совершенно ослепленная и увлеченная этой изумительной актрисой.
На следующее утро я впервые отправилась осматривать Берлин. Поначалу на меня, мечтавшую о Греции и греческом искусстве, архитектура Берлина произвела большое впечатление.
– Но это же Греция! – воскликнула я.
Но после более детального осмотра я поняла, что Берлин совершенно не похож на Грецию. Это северное, нордическое представление о Греции. Эти колонны вовсе не дорические колонны, которые поднимаются ввысь в небеса олимпийской синевы. Это педантичная концепция Греции, разработанная немецкими профессорами археологии. А когда я увидела, как королевская гвардия гусиным шагом марширует, выходя из-за дорических колонн Потсдамской площади, то, вернувшись в «Бристоль», сказала:
– Geben Sie mir ein Glas Bier. Ich bin müde[44].
Несколько дней мы провели в Берлине, а затем покинули отель «Бристоль» и последовали за труппой Лои Фуллер в Лейпциг. Мы остались без багажа, даже маленький чемоданчик, который я привезла из Парижа, пришлось оставить вместе с остальными вещами. Как такое могло произойти с успешной актрисой мюзик-холла, я тогда не могла понять. У меня просто в голове не укладывалось, что после всей этой роскошной жизни, обедов с шампанским, великолепных апартаментов нас могли выставить без нашего багажа. Позже я узнала, что это произошло из-за Сада Якко, выступления которой организовала Лои Фуллер. Японская танцовщица потерпела неудачу, и все средства Лои Фуллер ушли на покрытие расходов.
Среди всех этих нереид, нимф и разнообразных радужных созданий выделялась странная фигура в черном строгом костюме. Застенчивая и сдержанная, она обладала прекрасно вылепленным сильным лицом, черными, зачесанными назад волосами и печальными умными глазами. Руки она постоянно держала в карманах пиджака. Она интересовалась искусством и особенно проникновенно говорила об искусстве Лои Фуллер. Она кружила вокруг стайки ярких бабочек, словно какой-то древнеегипетский скарабей. Меня сразу же привлекла эта яркая личность, но я чувствовала, что восторженное отношение к Лои Фуллер полностью овладело всей ее эмоциональной сущностью и для меня у нее ничего не осталось. В Лейпциге я тоже каждый вечер ходила смотреть выступления Лои Фуллер из ложи и все больше и больше восхищалась ее чудесным эфемерным искусством. Это удивительное создание то становилось текучим, то превращалось в свет, она переливалась всеми цветами радуги, переходя в пламя, и в конце концов разрешалась волшебными спиралями огня, несущимися к вечности. Помню, как однажды в Лейпциге я проснулась в два часа ночи от звука голосов. Голоса звучали приглушенно, но я узнала, что один из них принадлежал рыжеволосой девушке, которую мы называли Нянюшкой, потому что она всегда была готова утешать и нянчить любого, кто страдал от головной боли. Из доносившихся до меня обрывков их взволнованного шепота я смогла понять, что Нянюшка собирается вернуться в Берлин посоветоваться с некой особой, с целью достать необходимую для нашего переезда в Мюнхен сумму. А затем посреди ночи эта рыжеволосая девушка подошла ко мне и, страстно поцеловав, взволнованно сказала:
– Я уезжаю в Берлин.
Это была всего лишь двухчасовая поездка, и я не могла понять, почему она была так возбуждена и взволнована из-за предстоящего отъезда. Вскоре она вернулась с деньгами на поездку в Мюнхен.
Из Мюнхена мы намеревались отправиться в Вену, но снова у нас не оказалось достаточно денег, и на этот раз казалось совершенно невозможным добыть их. Тогда я вызвалась отправиться к американскому консулу за помощью. Я сказала ему, что он должен достать нам билеты до Вены; благодаря тому что мне удалось убедить его, мы наконец прибыли туда. В отеле «Бристоль» нас поместили в самые роскошные апартаменты, хотя мы приехали почти без багажа. К этому времени, несмотря на мое восхищение искусством Лои Фуллер, я стала задаваться вопросом, почему я оставила свою мать в одиночестве в Париже и что я делаю в этой труппе среди прекрасных, но безумных дам. Я оставалась всего лишь сочувствующей, но беспомощной зрительницей всех этих драматических событий en route[45].
В отеле «Бристоль» в Вене меня поместили в одну комнату с рыжеволосой девушкой, Нянюшкой. Однажды в четыре часа утра Нянюшка встала, зажгла свечу и, приблизившись к моей кровати, провозгласила:
– Бог велел мне задушить вас!
Я слышала, что, если человек внезапно сходит с ума, ему не следует противоречить. Несмотря на весь свой страх, мне удалось настолько овладеть собой, что я смогла спокойно ответить:
– Хорошо, но позвольте мне сначала помолиться.
– Ладно, – согласилась она и поставила свечу на маленький столик у моей кровати.
Я выскользнула из постели, распахнула дверь и, словно за мной гнался сам дьявол, бросилась по длинным коридорам и вниз по широкой лестнице, ворвалась в контору управляющего отелем в том виде, в котором была, в ночной сорочке, с развевающимися кудрями, и закричала:
– Дама сошла с ума!
Нянюшка бежала за мной следом. Шесть служащих отеля бросились на нее и удерживали до приезда врачей. Результат их консультации привел меня в такую растерянность, что я решила телеграфировать матери с просьбой приехать из Парижа, что она и сделала. Когда я поведала ей все о моем теперешнем окружении, мы решили покинуть Вену.
Так случилось, что во время наших гастролей в Вене с Лои Фуллер я однажды танцевала в Кюнстлер-Хаус[46] для художников. Каждый пришел с букетом красных роз, и, когда я танцевала «Вакханалию», меня осыпали этими розами. В тот вечер на концерте присутствовал и венгерский импресарио Александр Гросс. Он подошел ко мне и сказал:
– Если захотите создать себе будущее, разыщите меня в Будапеште.
И вот в тот момент, когда я была напугана до смерти своим окружением и жаждала бежать из Вены с матерью, мы естественно подумали о предложении мистера Гросса и отправились в Будапешт в надежде обрести блестящее будущее. Он предложил мне контракт на тридцать сольных театральных вечеров в театре «Урания».
Мне впервые предложили контракт на выступления в театре перед публикой, и я заколебалась. Я сказала:
– Мой танец для избранных: для артистов, скульпторов, художников, музыкантов, но не для обыкновенной публики.
Александр Гросс возразил, что артисты наиболее требовательная публика, и если им понравились мои танцы, то остальным зрителям они понравятся в сто раз больше.
Меня убедили подписать контракт, и пророчество Александра Гросса исполнилось – премьера в театре «Урания» прошла с невероятным успехом. Тридцать вечеров я танцевала в Будапеште перед полным залом.
Ах, Будапешт! Стоял апрель, весна года. Однажды вечером вскоре после премьеры Александр Гросс пригласил нас поужинать в ресторан, где исполнялась цыганская музыка. Ах эта цыганская музыка! То был первый призыв, пробудивший мои юные чувства. Неудивительно, что с такой музыкой мои пустившие ростки чувства стали расцветать. Существует ли иная музыка, подобная этой цыганской музыке, проросшей на венгерской почве? Вспоминаю, как годы спустя разговаривала с Джоном Венемекером. Мы находились в отделе граммофонов его магазина, и он обратил мое внимание на замечательную музыку, которую воспроизводили его механизмы. Я же сказала ему: