Но Реймонда это не устрашило, он нанял еще рабочих и велел им выкопать артезианский колодец. Во время раскопок ему попадались различные реликвии, и он решил, что на холме когда-то находилась античная деревня, но у меня были основания предполагать, что здесь находилось всего лишь кладбище, ибо чем глубже копали, тем суше становилась почва. Наконец после нескольких недель бесплодных поисков воды на Копаносе мы вернулись в Афины просить совета у пророческих духов, которые, в чем мы не сомневались, населяли Акрополь. Мы заручились специальным разрешением от города, с тем чтобы иметь возможность отправляться туда в лунные вечера. У нас вошло в привычку – сидеть в амфитеатре Диониса, где Огастин декламировал отрывки из греческих трагедий, а мы часто танцевали.
Наша семья была вполне самодостаточной, мы не смешивались с жителями Афин. Даже когда мы услыхали от крестьян, что греческий король выехал осмотреть наш храм, это не произвело на нас большого впечатления. Ибо мы жили в царствование иных царей: Агамемнона, Менелая и Приама.
Глава 13
Однажды лунным вечером, когда мы сидели в театре Диониса, мы услыхали поднимающийся ввысь пронзительный мальчишеский голос, обладающий трогательными и неземными интонациями, которые присущи только мальчишеским голосам. Внезапно к нему присоединились второй и третий голоса. Они пели какие-то старинные местные греческие песни. Мы сидели очарованные. Реймонд предположил: «Таким, наверное, был тон голосов мальчиков старинного греческого хора».
На следующий вечер концерт повторился. Поскольку мы раздали немало драхм, на третий вечер хор увеличился, и постепенно все афинские мальчишки стали являться сюда, чтобы петь нам лунными вечерами в театре Диониса.
В тот период времени мы очень интересовались темой византийской музыки в греческой церкви. Мы посетили церковь, где слушали чудное заунывное пение регента; побывали и в находившейся неподалеку от Афин семинарии, где обучались молодые греческие священники. Они показали нам свою библиотеку манускриптов, относящихся к Средним векам. Мы придерживались такого же мнения, как и многие выдающиеся эллинисты, что гимны Аполлону, Афродите и всем языческим богам, претерпев определенную трансформацию, нашли свою дорогу в греческий храм.
Тогда родилась у нас идея сформировать из этих мальчиков подлинный греческий хор. Каждый вечер мы устраивали состязания в театре Диониса и давали призы тем, кто мог исполнить наиболее древние греческие песни. К тому же мы наняли преподавателя византийской музыки. Таким образом, мы создали хор из десяти мальчиков, обладавших самыми красивыми во всех Афинах голосами. Молодой семинарист, также изучавший Древнюю Грецию, помог нам с нашим хором взяться за «Умоляющих» Эсхила. Эти хоры, пожалуй, самые красивые из всех когда-либо написанных. Я особенно живо помню один, изображающий испуг дев, собравшихся у алтаря Зевса в поисках защиты от своих готовых свершить кровосмешение двоюродных братьев, прибывающих из-за моря.
Так, изучая Акрополь, строя Копанос и танцуя хоры Эсхила, мы полностью погрузились в работу, но нам ничего больше и не нужно было – разве что время от времени совершать экскурсии в отдаленные деревни.
На нас произвели большое впечатление элевсинские мистерии.
«Эти мистерии, о которых ни один язык не может говорить. Но благословенен тот, кто видел их; его участь после смерти отличается от участи все прочих!»
Мы готовились посетить Элевсин, находящийся в тринадцати с половиной милях от Афин. С обнаженными ногами, в сандалиях, мы принялись, танцуя, спускаться по белой пыльной дороге, опоясывавшей древние рощи Платона у моря. Желая умилостивить богов, мы заменили ходьбу танцем. Мы миновали маленькую деревню Дафни и часовню Агия-Триада. В проход между холмами перед нами открылось море и остров Саламис, здесь мы ненадолго остановились, чтобы представить знаменитую битву при Саламисе, где греки встретили и разбили персидское войско под командованием Ксеркса.
Говорят, Ксеркс наблюдал за битвой, сидя на своем стуле с серебряными ножками на холме перед горой Эгалеос. Это произошло в 480 году до нашей эры, когда греки, обладая флотом в триста кораблей, разбили персов и завоевали независимость. Около шестисот отборных персидских воинов были размещены на острове, чтобы отрезать греков, которых предполагалось разбить и выбросить на берег. Но Аристид, вернувшийся из изгнания и узнавший о намерениях Ксеркса разбить греческий флот, перехитрил персов.
Атаку начал греческий корабль:
Ударом мощным с носа финикийца сшиб ростр,
И яростная схватка началась.
В проливе узком финикийский флот стоял стеною,
Он превосходил своим количеством армаду греков.
Но то, что преимуществом казалось,
Грозило гибелью: персидские ладьи
Носами острыми таранили друг друга.
Сшибались веслами, круша их и ломая, —
Не в силах развернуться для маневра.
Ну а греки удары наносили постоянно.
И длился этот бой, покуда море,
Покрытое обломками судов, телами тонущих,
Свой цвет не потеряло[62].
Мы действительно протанцевали всю дорогу и остановились только раз у маленькой христианской церкви, откуда на дорогу вышел греческий священник; он долго, с все возрастающим изумлением, наблюдал за нами и настойчиво пригласил зайти к нему в церковь и выпить немного вина. В Элевсине мы провели два дня, посещая мистерии, а на третий вернулись в Афины, но не одни, нас сопровождали призрачные посвященные: Эсхил, Еврипид, Софокл и Аристофан.
У нас больше не было желания скитаться, мы достигли своей Мекки, что для нас означало великолепие совершенства – Элладу. С тех пор я отошла от первоначального чистого обожания мудрой Афины; и во время своего последнего посещения Афин, должна признаться, меня уже больше привлекал не ее культ, но скорее лик страдающего Христа в маленькой часовне в Дафни. Но в ту пору, на заре жизни, Акрополь являлся для нас источником радости и вдохновения. Мы были слишком сильными и слишком непокорными, чтобы понять, что такое сострадание.
Каждое утро заставало нас поднимающимися на Пропилон. Мы приходили сюда, чтобы узнать историю священного холма во все последующие эпохи. Мы приносили с собой книги и исследовали историю каждого камня, изучали все теории выдающихся археологов относительно происхождения и значения определенных знаков и предзнаменований.
Реймонд и сам сделал ряд оригинальных открытий. Они с Элизабет провели много времени в Акрополе, пытаясь найти старые отпечатки копыт козлов, поднимавшихся по каменным склонам на пастбище, прежде чем был построен Акрополь. Они действительно нашли следы, так как Акрополь стали сначала использовать пастухи, нашедшие здесь укрытие для своих стад на ночь; удалось им отыскать и перекрещивающиеся козьи тропы, которые проходили здесь по крайней мере за тысячу лет до постройки Акрополя.
После состязаний пары сотен оборванных афинских мальчишек мы с помощью молодого семинариста отобрали десять, обладавших абсолютно божественными голосами, и с его же помощью стали обучать их петь хоры. Мы открыли скрытые в ритуалах греческой церкви строфы и антистрофы, столь характерные по своей гармонии, что они подтвердили наше заключение, что это были гимны Зевсу – отцу, громовержцу и покровителю, позаимствованные ранними христианами и трансформированными в гимны Иегове. В библиотеке в Афинах мы отыскали в различных книгах, посвященных древнегреческой музыке, точно такие же музыкальные звукоряды. Совершая подобные открытия, мы жили в состоянии лихорадочной экзальтации.
Наконец-то, спустя две тысячи лет, нам удалось вернуть миру эти утраченные сокровища.
Отель «Англетер», в котором мы остановились, щедро предоставил в мое распоряжение большой салон, где я могла ежедневно работать. Я проводила целые часы, приспосабливая к хору «Умоляющих» движения и жесты, на которые меня вдохновил ритм греческой церковной музыки. Мы были настолько увлечены своим делом и убеждены в верности своих теорий, что нам и в голову не приходило, насколько комично это смешение различных религиозных выражений.
Афины тогда, как, впрочем, и обычно, пребывали в состоянии революции. На этот раз причина крылась в несходстве мнений королевского двора и студентов, какой версии греческого языка следует придерживаться на сцене – античной или современной. Толпы студентов шествовали по улицам со знаменами в честь древнегреческого языка. Однажды, когда мы возвращались из Копаноса, они окружили нашу карету и, бурно приветствуя наши эллинские туники, попросили примкнуть к их демонстрации в честь античной Эллады, что мы охотно и сделали. После этой встречи студенты организовали наше представление в муниципальном театре. Десять греческих мальчиков и византийский семинарист, облаченные в разноцветные ниспадающие туники, пели хоры Эсхила на древнегреческом наречии, а я танцевала. Это вызвало у студентов исступленный восторг.
Король Георг, услыхав про эту манифестацию, выразил желание, чтобы мы повторили представление в Королевском театре. Но представлению, состоявшемуся перед королевской семьей и всеми посольствами, находившимися в Афинах, недоставало того огня и энтузиазма, которые сопровождали его в народном театре в присутствии студентов. Аплодисменты рук, затянутых в белые перчатки, не вдохновляли. Когда король Георг пришел за кулисы в мою уборную и попросил меня посетить королеву в королевской ложе, хотя они и казались вполне довольными, я все же понимала, что они не испытывают ни настоящей любви к моему искусству, ни понимания. Балет всегда будет танцем par excellencе[63] для королевских особ.
В это же время я обнаружила, что наш банковский счет исчерпан. Помню, как на следующий вечер после представления в королевском театре я не могла уснуть и на рассвете совершенно одна отправилась в Акрополь. Я вошла в театр Диониса и принялась танцевать, чувствуя, что это в последний раз. Затем поднялась по Пропилеям и остановилась перед Парфеноном. Вдруг мне показалось, что все наши мечты лопнули, словно красивый мыльный пузырь, и мы ничем не отличаемся, да и не могли бы отличаться, от всех прочих современников. Мы не в состоянии испытать чувства древних греков. Этот храм Афины, перед которым я стояла, знал в иные времена иные краски. В конце концов, я была всего лишь помесью шотландки, ирландки и американки. Возможно, по какой-нибудь линии была даже ближе связана с краснокожими индейцами, чем с греками. Прекрасная иллюзия, продолжавшаяся целый год жизни в Элладе, внезапно, казалось, рухнула. Звуки византийской греческой музыки звучали все слабее и слабее, и сквозь них на меня хлынули мощные аккорды смерти Изольды.