ки, танцевали на панафинеях[87]. Они представляли собой будущий идеал, которого надлежало достигнуть; и ученики моей школы, научившись ощущать нежную любовь к этим образам, будут с каждым днем все больше напоминать их и с каждым днем будут все сильнее впитывать в себя секрет этой гармонии, ибо я восторженно верила, будто, пробудив волю к красоте, можно достичь и самой красоты.
Для того чтобы достичь гармонии, к которой я так стремилась, ученицы должны были каждый день выполнять ряд упражнений, выбранных с определенной целью. Но эти упражнения продумывались таким образом, чтобы совпадали с их собственными желаниями, дабы они выполняли их охотно и с хорошим настроением. Каждое упражнение должно было стать не средством к достижению какой-то цели, но самоцелью, и эта самоцель делала бы каждый день наполненным и счастливым.
Гимнастика должна стать основой всего физического воспитания; необходимо предоставить телу много воздуха и света; весьма важно методически управлять этим развитием. Необходимо направить все жизненные силы организма на его совершенствование. Таков долг преподавателя гимнастики. Затем наступает очередь танца. В тело, гармонически развитое и доведенное до высшей степени энергии, проникает дух танца. Для гимнаста движение и культура тела – самоцель, но для танца они лишь средства. Тело само по себе следует забыть; это всего лишь инструмент, хорошо настроенный и приспособленный, и его движения не выражают, как в гимнастике, только движения человеческого тела, но посредством тела они выражают также мысли и чувства души.
Цель этих ежедневных упражнений в каждом состоянии их развития – сделать тело, насколько возможно, совершенным инструментом выражения той гармонии, которая, изменяясь и развиваясь, готова хлынуть в существо, подготовленное к ее приему.
Упражнения начинаются с простой гимнастической подготовки мышц, развивающей в них гибкость и силу; и только после этих гимнастических упражнений приходит время первых шагов танца. Первые шаги заключаются в том, чтобы научить простой ритмической ходьбе или маршу, медленно двигаясь под простой ритм, затем более быстрой ходьбе или маршу под более сложный ритм; затем бегу, первоначально медленному, затем медленным прыжкам в определенные ритмические моменты. С помощью таких упражнений человек разучивает ноты звуковой гаммы, а мои ученики разучивали ноты гаммы движения. В результате эти ноты могут служить в самых разнообразных и самых сложных гармонических структурах. Но эти упражнения всего лишь часть обучения. Дети всегда были одеты в свободные и грациозные одеяния во время спортивных занятий и на площадке для игр, во время прогулок и в лесу; они непринужденно прыгали и бегали, пока не научились выражать свои чувства посредством движений так же легко, как остальные самовыражаются с помощью слов и пения.
Их движения и наблюдения не должны были ограничиваться лишь искусством, но прежде всего исходить из движений в природе. Движения гонимых ветром облаков, качающихся деревьев, полет птицы и изменение цвета листьев – все это должно было иметь для них особое значение. Они должны были научиться замечать особенности, присущие каждому движению, и ощущать в своих душах незаметное для окружающих тайное родство с природой. Тогда все члены их гибких тренированных тел будут отвечать на мелодии природы и петь вместе с ней.
Для того чтобы набрать детей в нашу школу, мы дали объявление в ведущих газетах. В нем сообщалось, что школа Айседоры Дункан открыта для приема талантливых детей с тем, чтобы они стали последователями того искусства, которое я надеялась сделать достоянием тысяч детей из народа. Безусловно, подобное внезапное, не продуманное и не организованное должным образом открытие школы при отсутствии капитала являлось в высшей степени опрометчивым поступком, вызвавшим раздражение у моего импресарио. Он постоянно планировал для меня мировые турне, а я сначала настояла на том, чтобы провести год в Греции, что он назвал пустой тратой времени, а теперь я вообще готова была отказаться от своей карьеры ради воспитания и обучения совершенно бесполезных, с его точки зрения, детей. Но это вполне соответствовало нашим прочим начинаниям, в высшей степени непрактичным, несвоевременным и импульсивным.
Из Копаноса Реймонд присылал нам все более и более тревожные вести. Стоимость колодца все увеличивалась, а надежда найти там воду все ослабевала. Расходы на сам дворец Агамемнона достигли таких устрашающих размеров, что я вынуждена была отказаться от строительства. Копанос навсегда остался красивыми развалинами на холме, с тех пор различные группировки греческих революционеров используют их как крепость. Они все еще стоят там, возможно, как надежда на будущее.
Я решила сосредоточить все свои средства на основание школы для молодежи всего мира, а местом выбрала Германию как центр философии и культуры, каким, я тогда полагала, она являлась.
На объявление откликнулись толпы детей. Помню, однажды, вернувшись после утреннего представления, я обнаружила, что вся улица заполнена родителями со своими отпрысками. Немецкий кучер обернулся ко мне и сказал: «Eine verrückte dame die wohnt dort, die eine Ankundigung in die Zeitung gestellt hat dass sie Kinder sehr gern haben willt»[88].
Я была этой verruckte dame[89]. Сама не знаю, как мы отобрали детей. Я так жаждала заполнить Грюнвальд и сорок кроваток, что принимала детей без разбора, порой просто за милую улыбку или красивые глаза; и я даже не задавалась вопросом, способны они или нет стать в будущем танцовщицами.
Так, например, однажды в Гамбурге в мою гостиную в отеле вошел мужчина в высокой шляпе и сюртуке, в руках он держал какой-то узел, завернутый в шаль. Он положил узел на стол, я, развернув его, увидела два больших настороженных глаза, глядящих прямо на меня, – это была девочка лет четырех, самый молчаливый ребенок, которого я когда-либо встречала. Она не произнесла ни звука, не промолвила ни слова. Сам господин, казалось, очень спешил. Он спросил, возьму ли я ребенка, и едва дождался ответа. Переводя взгляд с лица ребенка на лицо господина, я заметила значительное сходство, что, возможно, и явилось причиной его поспешности и желания сохранить все в тайне. Со свойственной мне непредусмотрительностью я согласилась принять ребенка, и мужчина исчез. Больше я никогда его не видела.
Таким таинственным образом мне оставили ребенка, словно это была какая-нибудь кукла. В поезде из Гамбурга в Берлин я обнаружила, что у девочки сильная лихорадка – тяжелый случай воспаления миндалин. В Грюнвальде в течение трех недель мы боролись за ее жизнь с помощью двух сиделок и замечательного доктора Гоффы, знаменитого хирурга, который с таким энтузиазмом поддержал идею моей школы, что оказывал услуги бесплатно.
Доктор Гоффа часто твердил: «Это не школа. Это больница. Все эти дети несут в себе наследственные болезни, вам понадобится много усилий, чтобы сохранить их в живых, не говоря уже о том, чтобы обучать их танцам». Доктор Гоффа был одним из величайших благодетелей человечества. Знаменитый хирург, получавший за свои услуги баснословные деньги, он потратил целое состояние на больницу для бедных детей, которую содержал под Берлином за собственный счет. С первых дней основания моей школы он стал нашим врачом и хирургом и принимал активное участие в лечении и оздоровлении детей. По правде говоря, без его неустанной помощи я никогда не смогла бы добиться таких прекрасных результатов, и дети не стали бы такими здоровыми и гармонически развитыми, какими они оказались впоследствии. Он был высоким, крепким, привлекательным мужчиной с румяными щеками и обладал такой дружелюбной улыбкой, что все дети любили его так же, как и я.
Отбор детей, организация работы школы, начало уроков и соблюдение определенного порядка их жизни занимали все наше время. Несмотря на предупреждения моего импресарио, будто успешные подражательницы моих танцев создавали себе целые состояния в Лондоне и во многих других городах, ничто не могло заставить меня покинуть Берлин. Каждый день с пяти часов до семи я учила детей танцевать.
Дети делали феноменальные успехи, и, я полагаю, своим хорошим здоровьем они были обязаны здоровой вегетарианской диете, введенной по совету доктора Гоффы. Он придерживался мнения, что для успешного образования детей необходимо придерживаться диеты из свежих овощей, множества фруктов, но исключить мясо.
К этому времени моя популярность в Берлине достигла почти невероятных размеров. Меня называли Göttliche[90] Айседорой. Ходили даже слухи, будто больные, которых приводили на мои представления, выздоравливали. И на каждом утреннем спектакле можно было стать свидетелем странного зрелища, как больных приносили на носилках. Я никогда не носила никакой иной одежды, кроме короткой белой туники и сандалий, и выступала всегда с обнаженными ногами. Зрители впадали во время моих представлений в абсолютно религиозный экстаз.
Однажды вечером, когда я возвращалась со спектакля, студенты выпрягли лошадь из моего экипажа и повезли меня по знаменитой Зигес-аллее. На середине аллеи они потребовали от меня произнести речь. Я встала в легком двухместном экипаже – в те дни автомобилей еще не было – и обратилась к студентам.
– Нет более высокого искусства, чем искусство скульптора, – произнесла я. – Но как же вы, любители искусства, допускаете существование этого ужасного поругания над своими чувствами в самом центре своего города? Вы только посмотрите на эти статуи! Вы изучаете искусство, но, если бы вы действительно изучали искусство, взяли бы сегодня вечером камни и разрушили бы их! Искусство? Они – искусство? Нет! Они воплощают представление об искусстве кайзера.
Студенты разделяли мое мнение и стали выкрикивать одобрительные реплики, и, если бы не появилась полиция, мы, возможно, выполнили бы мое желание и разрушили эти ужасные статуи города Берлина.