На следующий вечер мы снова встретились на палубе, словно два несчастных призрака, каждый из которых поглощен своими мыслями, но в то же время каждый находил некоторое успокоение в присутствии другого. Мы оставались на палубе до зари.
Когда прибыли в Константинополь, его встретила и обняла высокая красивая женщина в глубоком трауре.
Мы с Пенелопой остановились в отеле «Пейра палас» и первые два дня провели в прогулках по Константинополю, главным образом по узким улочкам Старого города. На третий день ко мне явилась неожиданная посетительница. Это была мать моего печального друга по путешествию, женщина, встречавшая его. Охваченная огромной болью, она пришла ко мне, показала портреты двоих своих прекрасных сыновей, которых недавно потеряла, и сказала:
– Они умерли, их невозможно вернуть, но я пришла к вам, чтобы умолять помочь мне спасти последнего, Рауля. Я чувствую, что он собирается последовать за своими братьями.
– Что я могу сделать? – спросила я. – И в чем заключается опасность?
– Он уехал из города и находится сейчас в маленькой деревушке Сан-Стефано, совершенно один на вилле. Он уезжал в таком отчаянии, что я опасаюсь самого худшего. Вы произвели на него столь глубокое впечатление, что, мне кажется, могли бы заставить его увидеть всю безнравственность подобного поступка, ощутить жалость к матери и вернуть его к жизни.
– Но в чем причина его отчаяния? – спросила я.
– Я знаю об этом не больше, чем о причине самоубийства его братьев. Красивые, молодые, удачливые, почему они стремились только к смерти?
Растроганная мольбой матери, я пообещала поехать в деревню Сан-Стефано и сделать все, что в моих силах, чтобы образумить Рауля. Швейцар сказал мне, что дорога слишком каменистая, по ней почти невозможно проехать на автомобиле. Так что я отправилась в порт и наняла маленькое буксирное судно. Дул ветер, и воды Босфора были неспокойны, но мы благополучно добрались до деревушки. Я нашла виллу Рауля по описанию его матери. Это был белый дом, стоящий в саду в уединенном месте неподалеку от старинного кладбища. Колокольчика не было. Я постучала, но не получила ответа. Толкнула дверь и, обнаружив, что она не заперта, вошла. Комната нижнего этажа была пуста, и я, преодолев короткий марш ведущих наверх ступеней, открыла другую дверь и нашла Рауля в маленькой выбеленной комнатке с белыми стенами, полом и дверями. Он лежал на кушетке с белым покрывалом, одетый, как и на пароходе, в белый костюм и безукоризненно чистые перчатки. Рядом с кушеткой стоял маленький столик, на котором стояла хрустальная ваза с белой лилией, рядом лежал револьвер.
Сам юноша, который, как полагаю, не ел два или три дня, пребывал в далекой стране, и мой голос едва ли доходил до него. Я пыталась вернуть его к жизни, говорила о его матери, сердце которой разрывается от боли из-за смерти его братьев, и, наконец, взяла его за руку и почти силой отвела на ожидавшее нас буксирное судно, из предосторожности не взяв револьвер.
По дороге он плакал не переставая и отказался возвращаться в дом своей матери, тогда я уговорила его поехать в мои апартаменты в отель «Пейра палас», где попыталась выведать у него причину его глубокого горя, так как мне казалось, что даже смерть братьев не могла привести его в такое состояние. Наконец он прошептал:
– Да, вы правы, причина не в гибели моих братьев, а в Сильвио.
– Кто эта Сильвио? Где она? – спросила я.
– Сильвио самое прекрасное существо на свете, – ответил Рауль. – Он здесь, в Константинополе, со своей матерью.
Узнав, что Сильвио юноша, я была немного ошеломлена, но, поскольку всегда являлась последовательницей Платона и, считала его «Федра» самой изысканной из когда-либо написанных песен любви, была не так сильно шокирована, как могли быть шокированы другие на моем месте. Я считаю, что высшее проявление любви – это чистое духовное пламя, и оно не зависит от пола.
Я намеревалась любой ценой сохранить жизнь Раулю и, воздержавшись от дальнейших комментариев, просто спросила:
– Какой телефонный номер у Сильвио?
Вскоре я услышала по телефону голос Сильвио, милый голос, который, казалось, исходил из столь же приятной души.
– Вы должны сейчас же приехать сюда, – сказала я.
Вскоре он появился. Это был прелестный юноша лет восемнадцати. Так, должно быть, выглядел Ганимед, когда взволновал чувства самого всемогущего из богов – Зевса.
«Это чувство нашло продолжение, и, когда он приближался к нему и обнимал его во время гимнастических упражнений и при других встречах, эти чувства забили фонтаном, который Зевс, влюбленный в Ганимеда, назвал желанием, и затопили любовника. Они входили в его душу и, переполнив ее, снова выплескивались наружу. И словно легкий ветерок или эхо отражается от гладких гор и возвращается туда, откуда пришло, точно так же поток красоты, проходя через глаза, зеркало души, возвращается назад к прекрасному существу в стремительном полете крыльев, наполняя душу любимого ответной любовью. И таким образом он любит, но не знает кого; он не понимает и не может объяснить свое собственное состояние; кажется, будто он заразился слепотой от другого; любовник – это его зеркало, в котором он видит себя, но не осознает этого» (Джауэтт).
Мы пообедали и провели вечер вместе. Позже, сидя на балконе, выходившем на Босфор, я с удовольствием наблюдала, как Рауль и Сильвио ведут тихий доверительный разговор, и это убедило меня, что жизнь Рауля пока вне опасности. Я позвонила его матери и сообщила, что мои усилия увенчались успехом. Бедную женщину охватила такая радость, что она едва могла выразить свою благодарность.
Той ночью я простилась со своими друзьями с ощущением, что совершила доброе дело и спасла жизнь этого прекрасного мальчика, но несколько дней спустя расстроенная мать снова пришла ко мне.
– Рауль вернулся на виллу в Сан-Стефано. Вы должны снова спасти его.
«Такова плата за мою доброту», – подумала я, но не смогла отказать бедной матери. Но на этот раз рискнула взять автомобиль и поехать по дороге, поскольку поездку морем сочла слишком тяжелой. Я позвонила Сильвио и сказала, что он должен поехать со мной.
– Ну а на этот раз в чем причина безумия? – спросила я его.
– Дело в том, – ответил Сильвио, – что я, безусловно, люблю Рауля, но не могу сказать, что люблю его так же, как он меня. Поэтому он говорит, что ему лучше умереть.
Мы выехали на закате и после множества ухабов и толчков приехали на виллу и, взяв ее штурмом, снова привезли впавшего в уныние Рауля в отель, где при участии Пенелопы до поздней ночи обсуждали, как найти эффективное средство против одолевающей Рауля странной болезни.
На следующий день, когда мы с Пенелопой бродили по старым улицам Константинополя, в одном из темных и узких переулков Пенелопа обратила внимание на вывеску на армянском языке, которую ей удалось перевести и которая гласила, что здесь живет гадалка.
– Давай посоветуемся с ней, – предложила Пенелопа.
Мы вошли в старый дом и, поднявшись по лестнице с поворотами и пройдя множество ветхих, грязных коридоров, нашли в дальней комнате старую женщину, склонившуюся над котлом, от которого исходили какие-то странные запахи. Она была армянка, но немного говорила по-гречески, поэтому Пенелопа могла понять ее, и она поведала нам, как во время последней резни, устроенной турками, она в этой комнате стала свидетельницей ужасной гибели всех своих сыновей, дочерей и внуков, включая грудного младенца, и после этого в ней открылся дар ясновидения, и она стала видеть будущее.
– Что ты видишь в моем будущем? – с помощью Пенелопы спросила я ее.
Старая женщина какое-то время всматривалась в пар, поднимающийся от котла, затем произнесла несколько слов, которые Пенелопа перевела мне:
– Она приветствует тебя как дочь солнца. Ты прислана на землю, чтобы даровать великую радость всем людям. Из этой радости возникнет новая религия. После долгих скитаний в конце жизни ты построишь храмы по всему миру. С течением времени ты вернешься в этот город, где тоже выстроишь храм. Все эти храмы будут посвящены Красоте и Радости, потому что ты дочь солнца.
Тогда это поэтическое пророчество показалось мне странным, принимая во внимание то состояние печали и отчаяния, в котором я пребывала.
Затем Пенелопа спросила:
– А какое будущее ждет меня?
Гадалка стала что-то говорить Пенелопе, и я заметила, что последняя побледнела и казалась ужасно испуганной.
– Что она сказала тебе? – спросила я.
– Она сообщает очень тревожные вещи, – ответила Пенелопа. – Говорит, будто у меня есть маленький ягненок, она имеет в виду моего мальчика, Меналкаса. Она говорит: «Ты хочешь еще одного маленького ягненочка», по-видимому подразумевая дочь, которую я всегда надеялась иметь. Но эта мечта никогда не осуществится. А еще она говорит, что я скоро получу телеграмму с сообщением, что один человек, которого я люблю, очень болен, а другой близок к смерти. И, наконец, – продолжала Пенелопа, – она сказала, что я проживу недолго, но на каком-то месте, возвышающемся над миром, мне предстоит последнее созерцание, после которого я покину эту планету.
Пенелопа ужасно расстроилась. Она дала старой женщине немного денег и, попрощавшись с ней, взяла меня за руку и почти побежала по коридорам и вниз по лестнице на узкую улицу, где мы отыскали экипаж, который отвез нас назад в отель.
Когда мы вошли, к нам подошел швейцар с телеграммой. Пенелопа повисла на моей руке, чуть не теряя сознание. Мне пришлось отвести ее наверх в ее комнату, где я открыла телеграмму. Она гласила: «Меналкас очень болен. Реймонд очень болен. Немедленно возвращайся».
Бедная Пенелопа сходила с ума от беспокойства. Мы поспешно побросали вещи в чемоданы, и я осведомилась, когда будет судно на Санти-Каранту. Швейцар сказал, что одно судно отплывает на закате. Но даже в этой спешке я не забыла о матери Рауля и написала ей: «Если вы хотите спасти своего мальчика от угрожающей ему опасности, тотчас же отправьте его из Константинополя. Не спрашивайте меня почему, но, если возможно, пришлите его к пароходу, на котором я уезжаю сегодня в пять часов».