Услыхав это разумное предложение, Нобиле взволнованно закричал, что этого нельзя делать. Впоследствии Нобиле рассказывал, что Рисер-Ларсен будто бы от страха делал самые безрассудные предложения. Я же могу засвидетельствовать, что предложение было сделано самым спокойным образом. При спуске нам, против ожидания, посчастливилось, так как ветер утих, и Нобиле блестяще провел спуск без всяких затруднений. Мы пробыли в воздухе всего 72 часа.
Жители, понятно, столпились вокруг нас. Все ликовали, пожимали нам руки и поздравляли нас. Мы узнали, что местечко это называется Теллер. Тут выяснилось, что мы попали в маленький поселок, находящийся приблизительно в 150 километрах от Номе к северо-западу.
Чуть ли не первое услышанное мною, когда я вылез из гондолы и стал спускаться с холма, был женский голос, кричавший мне:
— Здравствуйте, капитан Амундсен!
Я обернулся и увидел старую знакомую по прежним дням, проведенным в Номе.
— Где мы? — крикнул я ей.
— В Теллере, — отвечала она. — Не желаете ли у нас остановиться?
Оказалось, что она являлась владелицей одной из двух маленьких гостиниц, или «постоялых дворов», как их здесь называют. Я с благодарностью принял приглашение; оно было распространено и на моих товарищей. Нас было, разумеется, слишком много, чтобы разместиться всем в одном доме. Последовали и другие приглашения, и одно было особо обращено к Рисер-Ларсену. Он покинул нас и последовал за своим хозяином, показавшим ему две уютные комнаты, из которых одна выходила на море, а другая на сушу, а между ними была ванная комната. Хозяин Рисер-Ларсена принес его багаж в комнату с окнами на море, как более приятную для норвежца. Хозяин спросил у Рисер-Ларсена, не желает ли он предоставить вторую комнату кому-нибудь из товарищей. По своему добродушию и великой любезности Рисер-Ларсен назвал ему Нобиле, которого хозяин пошел отыскивать, чтобы пригласить в эту прекрасную квартиру. Нобиле принял приглашение. Рисер-Ларсен показал ему дом, а сам пошел ужинать в тот дом, где мы остановились.
Мы, конечно, чудесно провели вечер. Все были в победном упоении по поводу удачного исхода экспедиции. Один из наших хозяев явился с сигарами и бутылкой хорошего виски. Благодаря этому да еще великолепному обеду мы почувствовали себя примиренными со всей вселенной. В десять часов мы все еще уютно сидели за нашим скромным пиршеством. В это время вошел Нобиле с кислой, как уксус, физиономией, надувшись, словно ребенок. Он потребовал чего-нибудь закусить и в мрачном молчании стал есть что ему подавали. Мы только потом поняли, что в нем вдруг пробудилось сознание возраставшей важности собственной персоны, и он дулся, словно обиженный ребенок, на недостаток знаков почета, на которые, по его мнению, он имел право. Когда Рисер-Ларсен около полуночи отправился в свой дом, чтобы насладиться заслуженным сном, то увидел, что его гостю, смелому итальянцу, захотелось взять себе комнату, отведенную Рисер-Ларсену хозяином, вследствие чего Нобиле без всяких церемоний собрал пожитки Рисер-Ларсена и вышвырнул их в соседнюю комнату, и сам заперся и улегся в постель.
Здесь я позволю себе напомнить читателю, что я в этой книге не собираюсь давать полный отчет о полете «Норвегии». Последний описан мною в другом месте. Я хочу рассказать здесь неприятную правду о вещах, о которых обычно не говорят. Я говорю о них только потому, что Нобиле и итальянская пресса запятнали большое дело бесстыдными пререканиями. Они потребовали для итальянцев чести, на которую последние не имели права. Они исказили факты и причинили и продолжают причинять мне денежные убытки и личные неприятности. Эта глава написана с целью ознакомить общество с истинным положением дела для того, чтобы роль Нобиле в экспедиции предстала в истинном освещении, поскольку речь идет о главной и основной работе. Этому наемному пилоту норвежского дирижабля, составляющего собственность американского гражданина и мою, нельзя разрешать присваивать себе честь, которая не принадлежит ему по праву. Я пишу для того, чтобы помешать этому.
Экспедиция как таковая завершилась спуском в Теллере. Оставалось только разобрать дирижабль и упаковать для отправки газовые баллоны. Это, конечно, лежало на обязанности Нобиле и всего экипажа. Ни меня, ни Элсворта эта работа не касалась. Но нашей первейшей обязанностью было возможно скорее послать первую часть отчета о нашем полете в газету «Нью-Йорк Таймс», согласно контракту, приведенному в этой главе. Нам, понятно, хотелось также отправить свои личные сообщения. Поэтому мы все отправились на радиостанцию в Теллере, являющуюся единственным средством сообщения с внешним миром. К нашему общему огорчению, станция оказалась не в порядке, вследствие чего никто из нас не мог послать никаких сообщений. Я попросил капитана Готвальда исправить станцию, и он вскоре привел ее в порядок. Нобиле пришел в бешенство, что не мог послать сейчас же своих сообщений. Недовольство с его стороны было вполне естественно, но он вел себя как рассерженный ребенок. Целый день он расхаживал с нахмуренным лбом и с перекошенной физиономией, словно кто-то обидел его лично.
На другой день после нашего прибытия в Теллер Элсворт и я, покончив наши дела, наняли моторную лодку и отправились в Номе, передав команду помощнику начальника экспедиции Рисер-Ларсену. Мы взяли с собой Вистинга и Омдаля, оставив остальных норвежцев помогать итальянцам при разборке «Норвегии», чтобы потом всем вместе приехать в Номе. Когда мы прибыли в Номе, Омдаль отправился с моторной лодкой обратно в Теллер, чтобы захватить оставшихся членов экспедиции по окончании работ.
Элсворт и я вместе пробыли в Номе в течение трех недель. Сейчас же по приезде мы отослали первую часть нашего отчета по телеграфу газете «Нью-Йорк Таймс». Тем временем радиостанция в Теллере начала работать, и Нобиле стал сам посылать свои сообщения в газеты. Это являлось прямым нарушением всех наших прежних договоров и рассердило Элсворта и меня. Поэтому Элсворт послал телеграмму аэроклубу в Осло с протестом против литературной деятельности Нобиле.
Но Нобиле продолжал держаться вызывающим образом. Он с посыльным отправил из Теллера Элсворту письмо с надписью «личное». В нем он излагал Элсворту свои, как он их называл, «неисчислимые неприятности». Очевидно, он воображал, что, апеллируй к Элсворту, да еще в тоне откровенной доверчивости, ему удастся поссорить Элсворта со мною, что помешало бы нашим совместным выступлениям и тем способствовало бы его собственным стремлениям к присвоению главной доли славы экспедиции. Поступок этот был не только окольным путем к достижению цели, но одновременно доказывал, что Нобиле чрезвычайно плохо разбирается в людях. Элсворт не принадлежит к тому сорту людей, которых можно привлечь подобными предложениями. Он — джентльмен, верный товарищ и настоящий спортсмен. Поэтому вполне естественно, что Элсворт первым делом показал мне это письмо, которое ему очень не понравилось.
Среди «неисчислимых неприятностей», перечисленных в письме, Нобиле особенно жаловался на то, что «вы с Амундсеном подписываете статьи в „Таймсе“, не присоединяя моего имени». Каким образом и откуда он мог вообразить, что имеет какое-либо отношение к «Таймсу», было загадкой для Элсворта и меня. Мы оба подписали контракт с «Таймсом», где, как уже видел читатель, имени Нобиле ни разу не было упомянуто.
С другой стороны, у Элсворта и у меня имелись все основания быть недовольными Нобиле, потому что он держал себя так, словно располагал какими-то материалами об экспедиции для обнародования в печати. Единственно, что Нобиле имел право написать, поскольку нам известно, была глава о технической стороне полета. Читатель помнит, что даже и этому праву Элсворт пытался помешать, когда посол Гаде предостерегал его от опасности давать на это разрешение. Телеграмма, полученная Элсвортом от аэроклуба, определенно ограничивала вопрос относительно главы о технической стороне полета.
Представьте же себе наше изумление и огорчение, когда мы получили от трех ответственных руководителей аэроклуба телеграмму следующего содержания:
«Контракт с Нобиле, подписанный в присутствии Рисер-Ларсена в качестве вашего и Амундсена представителя, содержит следующее условие: „окончательный отчет об экспедиции составляется Амундсеном плюс Элсвортом и Нобиле, вместе с теми лицами, которых они выберут себе в сотрудники. Согласовано, что Нобиле разрабатывает техническую и воздухоплавательную часть книги“. Это единственный параграф, имеющийся относительно опубликования, и так как Нобиле написал статью для обнародования в печати еще до полета, то мы считаем лишенным логики и такта протестовать против права Нобиле на сотрудничество. Общее недовольство газет по поводу того, что они получили мало материала после экспедиции. Мы должны также позаботиться о воздухоплавательном отчете для внесения необходимого разнообразия. Отчет Нобиле составит не часть большой статьи, подписанной вами и Амундсеном, а независимое приложение. До сдачи этих статей мы не можем получить последнего платежа по контракту с прессой. Сожалеем, что не в состоянии исполнить ваше желание, и обращаем ваше внимание на тот факт, что аэроклуб, согласно контракту, является единственным административным и экономическим руководителем экспедиции. Мы вынуждены настаивать на том, чтобы прежнее соглашение считалось аннулированным, иначе результат в экономическом отношении будет неудачным.
Эта телеграмма впервые показала Элсворту и мне, что слова «и воздухоплавательная» были добавлены в том контракте, о котором Элсворт в марте требовал по телеграфу, чтобы его не подписывать. Аэроклуб снова причинил нам бесконечные затруднения своей опрометчивой и легкомысленной манерой действовать, так же как и податливостью по отношению к наглым домогательствам итальянцев. Томмессен, Сверре и Брюн опять поспешили согласиться на все, что ни требовал Нобиле, и проявили такую уступчивость в отношении его наглых претензий, что прибавили эту произвольную